стояли накрытые фуршетные столы. Когда Дьяков вышел из зала, процесс «кучкования» был в самом разгаре. Если заседать можно рядом с кем угодно, то расслабляться с чужими – последнее дело.
Бывшие его подопечные из районного актива по численности уступали строителям, бумажникам, транспортникам, но были сплоченнее. Они заблаговременно заняли пару столов в стратегически выгодном месте. У самой стены («я тебя вижу, ты меня нет») и недалеко от выхода («отметимся и незаметно исчезнем»).
Год назад второго фактора не существовало. Фуршет тогда шел под спиртное. С каждой рюмкой атмосфера теплела, жажда общения увеличивалась, досрочно покидать приятную компанию в голову не приходило. Но уже полгода страна боролась с пьянством. А под томатный сок и лимонад даже употребление качественной закуски не стимулировало сплочения рядов. За эти месяцы народ приспособился к новым реалиям, и почти у каждого неформального сообщества был заготовлен запасной плацдарм, где его членов в укромном месте ожидали бутылки с огненным напитком.
Вот и теперь два представителя «районщиков», включая усьвенского председателя, стояли напротив выхода из зала. Увидев «своих», они направляли их в нужную точку, обеспечивая формирование здорового и мобильного коллектива.
Взгляд «усьвенца» скользнул по Дьякову, но не задержался. Приглашения не последовало.
«Не заметил или не захотел замечать?» – подумал Дьяков.
Он свернул в сторонку, еще раз оглядел фойе и медленно прошел мимо «регулировщиков». Так, чтобы гарантированно оказаться в поле зрения второго из них. Реакция оказалась аналогичной.
«Значит, не стихия, а замысел, – зафиксировал Дьяков. – Ребята решили поиграть в обиду? Пути Господни, конечно, неисповедимы. Но ваши пути никак не минуют моего кабинета».
Он окинул взглядом фойе. Высшее руководство рассредоточилось и двинулось в народ, поочередно обходя столы. Сопровождать его на вторых ролях? Нет, это ни к чему.
Он чуть изменил курс и направился к столу, где группа работников аппарата обкома и облисполкома уже приступила к поглощению символа развитого социализма – салата оливье, и впервые за этот вечер увидел обращенную к нему радостную улыбку. Принадлежала она коллеге Вари по студенческой науке, бывшей его подчиненной, а последнюю пару лет – освобожденному председателю исполкомовского профсоюза – Оксане. С редким прозвищем Допомога.
Студенты, которые более десяти лет назад так назвали Оксану, смотрели в корень. Она оказалась грамотным и въедливым специалистом, но главным ее качеством была отзывчивость, готовность и умение прийти на помощь. То, что она стала профсоюзным лидером, формальным и неформальным, было не случайностью, а закономерностью.
– Александр Игоревич, сколько лет, сколько зим! И все в той же боевой форме. Задержитесь с пролетариями руководящего труда или пожмете ручки и дальше?
– Обижаешь, защитница трудящихся. И ручки пожмем, и поцелуем, и задержимся, – он чмокнул ее в щечку. Хорошо выглядишь, одобряю.
– Да ладно девушку смущать, Александр Игоревич, вливайтесь в наш дружный коллектив. Осталось только одно свободное место. Что пить будете, сок, водичку?
– Оксана, мы же с тобой знакомы с десяток лет, а ты мне все «вы» да «Игоревич»…
– Не десяток, а целых тринадцать тогда была на третьем курсе. Ладно, исполним пожелание старшего товарища: за некруглую годовщину, Саня! Можно я так?
– В этом даже что-то есть.
Дьяков с грустью посмотрел на стакан с лимонадом.
– Под это даже чокаться неудобно.
– Тем более обидно, имея приятный повод для тоста, – проявила солидарность Оксана. – За будущего орденоносца!
– Ты и это знаешь?
– Ничего удивительного. Я же подписываю все представления от имени профсоюза. В качестве третьего угла «треугольника».
– Да, за орден пить водичку вообще преступление. У меня предложение: полчасика продемонстрируем единство с присутствующими, а потом исчезнем. Здесь недалеко есть пара точек общепита, где нас и накормят, и напоят чем положено на Руси. Твой благоверный не будет в претензии, если задержишься?
– Мой благоверный покинул меня три года назад, – Оксана испытующе посмотрела ему в глаза. – Получается, Саня, что проблема в твоей благоверной. Как, кстати, Варя поживает?
Дьяков почувствовал, что краснеет. Вопрос его даже выручил: можно потянуть время, прийти в себя.
– Как всегда, в передовиках, с переходящим знаменем в руках. В восемьдесят втором защитила докторскую. Эксперт, арбитр. Не вылезает из командировок. Последнее увлечение: индивидуальная трудовая деятельность, нетрудовые доходы.
– Я ожидала, что скажешь: «Последнее увлечение – молодой брюнет».
– В этом не замечена. Но, как говорит народная мудрость, «муж узнаёт последним».
– Как она при этом с двумя детишками управляется?
– Павлик и Танюшка – дедовы дети. Они и сейчас у них, а Варя в командировке в Ленинграде.
– Последнее – информация к размышлению?
На этот раз Дьяков уже не краснел. Он положил свою руку на ее.
– А ты боевая стала, Допомога. Студенточкой была тихоня тихоней. А тут – огнемет!
– Тихоня, товарищ орденоносец, это сжатая пружина, которую ни один идиот мужского рода не догадывается отпустить. Давай эту тему мы продолжим в менее массовой аудитории. Предложение посетить общепит я отвергаю. Даже очень укромное место, которое в распоряжении Александра Игоревича, я не сомневаюсь, имеется. Завтра о нашем романтическом свидании будет знать четверть города, послезавтра – половина. К тебе домой тоже нельзя. Даже в пустую квартиру. Ты человек женатый.
– Это отлуп?
– Не торопись с выводами. Это мысли вслух. Продолжим. А вот на чай к «разведенке» положительному мужчине зайти не совсем хорошо, но допустимо.
Погода стояла идеальная – градусов пять мороза, легкий снежок, без ветра. В такой вечер прогуляться после пребывания в массах было полезно и приятно. Тем более что до дома Оксаны было не более получаса ходьбы неторопливым шагом.
– У Павлика с Таней разница лет пять? Как они друг с другом? – продолжила Оксана семейную тематику, когда они вышли на улицу.
– Даже шесть. Но живут дружно. Странно, – как бы про себя проговорил Дьяков, – ты обо мне знаешь много, а я о тебе почти ничего. Хотя ты не один год проработала у меня в отделе, да еще на заметной должности. В день не по одному разу встречались. О твоем замужестве я узнал, когда подписывал документы на квартиру. Тем более что фамилию ты не поменяла.
– Какой смысл было менять Лазаренко на Лазарева. И в том, что ты обо мне мало знаешь, ничего удивительного. Я все это время смотрела на тебя глазами неравнодушной женщины. Как на недоступного Тихонова – Штирлица. А ты – как начальник на одну из многих подчиненных. Исключительно с точки зрения производственной целесообразности. Замуж вышла за своего научного руководителя, доцента филфака. На три года тебя старше. Гормоны, общая любовь к шашлыку по-карски, итальянскому кино и лирике:
Надо мной любовь нависла тучей,
Помрачила дни,
Нежностью своей меня не мучай,
Лаской не томи.
–Есенин?
– Нет. Я тоже ошиблась в авторе, когда впервые услышала. Вера Инбер. Потом вулканическое извержение чувств параллельно с учебным процессом. Через две недели совместной работы над дипломом – прощай, девственность. Еще через месяц – здравствуй, беременность. Потом его развод с женой. Детей, слава Богу, у них не было. Примерно через двадцать месяцев извержение завершилось. Вулкан пришел в дремлющее состояние, обоюдное. Дремал он в статусе рутинной нормальной семьи девять лет, а потом у доцента снова забурлила лава. Ты же в университете с профессурой тесно общался, наверняка слышал их фирменное: «Все жены стареют, а студентки третьего курса – никогда!». Реализуя этот жизнеутверждающий принцип, три года назад мой бывший спутник жизни благородно, с одним чемоданом, перебрался к очередной третьекурснице. А я осталась с сыном, квартирой и девичьей фамилией.
Обошлось без битья посуды и заявлений в ректорат. Поверь, даже без слез. Обидно, конечно, когда тебя бросают как вышедшие из моды туфли. Иногда мелькает мысль: надо было мне его опередить. Да никто не подвернулся. Нет, первая я бы не смогла. Да и сына, Славика, он любит. К слову, он сейчас гостит у него. У них. Как обычно, неделю.
Обитателями дома, где жила Оксана, в основном были работники Пушечного завода. С точки зрения конспирации – явный плюс.
Впрочем, ни единой души у дома или в подъезде они не встретили.
К мужикам, которые регулярно изменяют своим женам, Дьяков относился без осуждения. Но и без зависти. Соблюдаемая им «морально устойчивая» позиция в свое время была идеологически обоснована старшим товарищем. Когда в далеком семьдесят четвертом предшественника Дьякова – председателя Левобережного райисполкома – за «аморалку» лишили должности да еще по партийной линии закатили строгий выговор «с занесением», Дьяков, со ссылкой на аппаратную молодость, спросил у первого секретаря райкома партии:
– Не слишком ли сурово за один проступок?
Комиссар ответил неожиданно.
– Ты слыхал песню Визбора «От Махачкалы до Баку»?
– А как же:
Луны плавают на боку…
Мы в нашей компании ее даже поем иногда.
– Тогда обращаю внимание на слова:
Нас укачивала работа
Хуже водки и хуже жены.
На нашем с тобой руководящем уровне, молодой и растущий товарищ Дьяков, отдаваться надо работе, а не бабам. Полностью. Если, помимо жены, тебя еще тянет «на сторону», значит, по основному месту деятельности ты валяешь дурака. Это и есть второй и самый тяжкий проступок. Исключение может быть только физиологическое – для асов Большого секса. Но они везде, в том числе и в наших рядах, попадаются редко.
Экскурс в историю двенадцатилетней давности понадобился с целью сделать одно пояснение. Когда за спиной Дьякова захлопнулась дверь чужой квартиры, оставив его один на один с привлекательной женщиной, он не обнаружил в себе привычной уверенности.