– А как Варя?
– Во-первых, она, как всегда, вся в работе. Что касается личной жизни, то на эту тему лучше осведомлена Ирина. Не так ли?
– Я с Варей изредка встречаюсь, – дополнила Ирина, – но вы все знаете, что в ее душу посторонним, даже симпатичным, вход запрещен. Развод для нее оказался неожиданным. Переживала. Может, из-за Сашкиного ухода, а может, просто оказалось неудобным очутиться в этой роли. Она же по натуре боец, победитель. Насколько я поняла, с этой зимы встречается со своим бывшим шефом – директором госплановского института. Он старше ее лет на десять. И, как в сказке, холостяк. Не старый, но зрелый. Поэтому, согласна с камрадом Брюлловым, ничего страшного.
– Я тоже с вами всеми согласна, – спокойно заметила Дора, – страшного в этом ничего нет, но и хорошего мало.
Брюллов. Ноябрь 1987
У ведомства, которому Юрий Владимирович Брюллов верно служил уже второй десяток лет, было преимущество, которое он очень ценил и как экономист, и как грешный человек.
Экономисту Брюллову нравилось, что его Центр не занимается непосредственно производством с его непрерывной гонкой за планом, штурмовщиной и мелочовкой. Столь же приятной была некоторая дистанция ЦНТИ от «чистой науки», чаще всего далекой от реальной, изрядно запыленной жизни. Работая в ЦНТИ, слабый человек по фамилии Брюллов, знавший разницу между здоровым спортивным режимом и изматывающими ночными сменами непрерывного производства, мог позволить себе не совершать трудовых подвигов. Не ходить на работу по субботам, тем более по воскресеньям. Не пропадать порой сутками на пусковых объектах и, тьфу-тьфу, на ликвидации аварий.
В выходные он вставал на час позднее обычного, пару часов сидел за письменным столом, получая кайф от занятия не тем, что нужно, а тем, что интересно. В эту субботу двадцать четвертого октября таким занятием оказалось чтение ранее запрещенного, а теперь опубликованного в журнале «Знамя» романа Александра Бека «Новое назначение».
Погружение в литературу прервал телефонный звонок.
– Юрий Владимирович? Это дежурный по обкому. Всеволод Борисович просил выяснить: не смогли бы вы к одиннадцати быть у него? Возможны и другие по времени варианты.
– Отчего же, – Брюллов взглянул на часы, показывающие начало десятого, – буду.
– Тогда я высылаю машину.
– Спасибо, я успею пешочком.
В субботнее утро в коридорах обкома и в приемной первого секретаря было непривычно пусто. Дежурный, пожав Брюллову руку, молча открыл перед ним дверь в кабинет.
Ячменев сидел за столом, одетый почти по-домашнему: без пиджака, в свитере, и перелистывал бумаги. Увидев Брюллова, он встал из-за стола, поздоровался, усадил его за приставной столик и устроился напротив.
– Извини, что выдернул в выходной, да еще без предупреждения. Я вчера утром прилетел из Москвы, в среду был на пленуме ЦК.
– И даже выступали, – вставил Брюллов.
– Несмотря на то, что был там живьем и даже выступал, третий день размышляю о том, что услышал. С трибуны и в коридорах. И чем больше размышляю, тем меньше у меня ответов на ряд вопросов, которые там стояли враскорячку. Вот я и подумал: а может, Юрий Владимирович мне хоть некоторые из них растолкует?
– Всеволод Борисович, прошу прощения, вы ничего не перепутали? Вы были там, среди богов, – он кивнул на висевший над столом портрет Горбачева, – где каждый вдох и выдох с грифом «секретно», а я здесь лишь смотрел телевизор. Что я способен вам объяснить?
– Отвечаю. Вчера перед уходом домой я посмотрел материалы, которые мне принесли наши идеологи для подготовки к очередному занятию школы областного партхозактива в ближайший четверг. Вот они, родные.
Ячменев переложил бумаги с письменного стола, пододвинул к себе и зачитал вслух.
– Тема занятия: «Об итогах июньского Пленума ЦК КПСС и задачах партии по коренной перестройке управления экономикой». Докладчик – Брюллов. Из пяти вопросов для обсуждения, подготовленных товарищем Брюлловым, три именно те, что сидят у меня как заноза в заднице: «Меры по переходу к регулируемому рынку», «Обеспечение открытости экономики, конвертируемости рубля», «Экономическая и политическая конкуренция – двигатель прогресса». У тебя, Юрий Владимирович, есть на них ответы?
– Всеволод Борисович, по этому поводу имеется июньское постановление Пленума ЦК, за которое вы, насколько я понимаю, голосовали. Есть материалы этого Пленума. Все формулировки оттуда. Не я их придумал.
– Юрий Владимирович, ты мне яйца не крути! Я приготовился к откровенному разговору. Видишь, даже без галстука пришел. Или мы с тобой рассуждаем без оглядки, или извини, что потревожил.
– Можно один вопрос для уточнения?
– Валяй.
– Я один буду говорить «без оглядки» или мы оба? Если только я, то получится не разговор, а явка с повинной.
– Нагло, но справедливо. Предлагаю, учитывая твою бесшабашную молодость и мою бдительную зрелость: ты – без оглядки, а я на всякий случай чуть буду оглядываться.
– Сдаюсь! Теперь просьба, Всеволод Борисович, уточните: что лично вас «царапает» в этих вопросах?
Ячменев достал сигарету, закурил.
– Если одним словом, нестыковка. Меня всю жизнь учили: есть наша регулируемая плановая экономика и их стихийный рынок. Дрессированный еж и дикий, неорганизованный уж. Живут по отдельности и мирно или в драке соревнуются друг с другом. И вдруг слышу: «регулируемый рынок». Так регулируемый или рынок? Еж или уж? Или мы решили их скрестить? Сомневаюсь, что у них возникнет желание слиться в объятиях. Что там у нас дальше?
«Открытость экономики, конвертируемость рубля». Я так понимаю, что мы нашу экономику собираемся для них открыть?
– Почему же, Всеволод Борисович. Открыть и все. А там что куда потечет.
– О, хорошо, что подсказал, «потечет». Если сравнивать с горячим водоснабжением, то, что греха таить, у капиталистов и емкость системы больше, и давление сильнее. У них на стыке с нами труба дюймовая, а наша – в полдюйма. И между ними, чтобы чего не вышло, мы когда-то поставили мощный вентиль. Что предлагается? Этот вентиль похерить. Мол, хорошая горячая водичка к нам потечет. Да она не потечет, а хлынет. И получим мы вместо ожидаемого теплого душа сплошные протечки. А может, фонтаны. В самых неподходящих местах. Нестыковочка! Идем дальше: «Экономическая и политическая конкуренция – двигатель прогресса». Мы ведь эту конкуренцию всегда глубоко презирали. Это же, насколько я себя помню, сплошные непроизводительные расходы. В экономике мы ее заменили социалистическим соревнованием. В политике… О политике лучше помолчать. Мое поколение на эту тему болтать отучено. Что еще? Читаю: «Разделение властей как гарантия от узурпации неограниченных полномочий, злоупотреблений властью, разграничения сферы компетенции и ответственности». Между какими властями делим «полномочия» и «сферы»? Ответ: между исполнительной, законодательной и судебной. Тут я и задаю себе вопрос, который ты, Брюллов, благодаря своему хорошему воспитанию, услышишь и забудешь: а где здесь я – первый партийный секретарь со своим партийным комитетом? Тот, что сегодня самый главный.
– Там на это имеется ответ. Целый раздел посвящен реформированию партии.
– И в этом разделе, дорогой ты мой, мы найдем много чего интересного, благих пожеланий, но только не власти. После этого, строго между нами, я просто обязан размышлять: «Что мне делать дальше? Сидеть в этом кабинете, ожидая превращения в жалкую копию английской королевы. Или, хуже того, ликвидации себя как правящего класса».
Брюллов сидел ошеломленный. Самоуверенный и властный Князь Всеволод, как Ячменева давно называли в области, предстал перед ним совсем в другом обличий. Пусть не слабого, но крепко сомневающегося человека.
– Всеволод Борисович, а что вы от меня хотели услышать? Надеюсь, не то, как мы будем проводить занятие в четверг.
– Занятие мы с тобой проведем, как положено. Проверено не раз – ты меру знаешь. А с тобой я просто хотел поговорить, «сверить часы». Поверь, другого собеседника не нашел, хотя и искал. Из тех, кто способен сказать что-то дельное, одни побоятся сказать правду, другие настучат. Нет, порядочные тоже встречаются. Но порядочное «пустое место» все равно пустое.
– Спасибо. Честно говорю, польщен. Попробуем «сверить часы». Я с вами согласен. В перестройке припрятаны многочисленные «нестыковочки». Так же как и вы, я не верю в возможность скрестить «ежа» и «ужа». Но самое интересное дальше. Пофантазируем. Политбюро поручило нам вдвоем на основании выявленного единодушия принять решение: что делать дальше, с кого лепить светлое будущее. Забыть про рыночного ужа и вернуться к образу единоличного, монопольно-планового ежа? Или наоборот, ежа – в школьный «живой уголок», и сами будем следовать чуждому нам, но гибкому ужу? Третьего, смешанного, как мы договорились, не дано. Ваш ход, Всеволод Борисович!
Ячменев долго молчал, что-то высматривая в своих бумагах.
– Я же тоже не зашоренный. В нашей, плановой экономике, да и в идеологии, недостатков вижу немало. Но, по моему разумению, их причина не столько в системе, сколько в конкретных людях. А люди сегодня одни, завтра другие. Способные эти недостатки уменьшить, искоренить или усугубить. Семьдесят лет, считай, три поколения мы жили по этим правилам, дышали этим воздухом. Надо еще посмотреть, как наш народ перенесет резкое изменение климата. Скиснет или приободрится? А если перевозбудится? Как ты понял, я за эволюцию, а не за революцию. Даешь селекцию ежа, но тщательно выверенную, под непрерывным наблюдением грамотного ветеринара. Теперь твой ход, профессор.
– Насчет системы. Хорошая система отличается от никудышной тем, что она не позволяет плохим исполнителям безобразничать. Она их сама отсекает. Через конкурентные выборы, прессу, профсоюзы. Выбор между «ежом» и «ужом» – это выбор одной из двух систем. Я, применительно к интересам моего ведомства, почти десять лет сравниваю «ужа» и «ежа» в двух районах мира. ФРГ и ГДР, Северная и Южная Корея. Народ, культура, образование – всё один к одному. Системы, политическая и экономическая, разные. И успехи в технике, в экономике ой как отличаются. «Наши» систематически проигрывают. И с каждым годом разрыв все больше. Как только начинаем селекцию, вылезают «нестыковки». Это что, впервые?