– О нем. Вы знакомы?
– Самую малость. Но наши оценки совпадают.
– Второй – учитель из райцентра. Ну, не разглядел я, за что его любить и жаловать. А ведь проголосовали. Может, потому, что соперники еще более неказистые, да еще из сельских вороватых начальников. Вот и хочу я тебя спросить, как всегда рассчитывая на твою прямоту. Разнарядки на депутатов из ЦК теперь нет, токарей и доярок никто в погоне за процентом больше не втюхивает. Почему же тебя – грамотея, вольнодумца, рукастого и головастого; твоих друзей, о которых немало хорошего наслышан, не было среди кандидатов? Шанс вам дали. Дерзайте, очаровывайте избирателя, выигрывайте. Подобно этому Дерягину. И уже на самом верху сейте не наше кондовое, аппаратное, а ваше свежее и разумное.
– По больному месту бьете, Всеволод Борисович. Я себе тоже этот вопрос задаю. И даже ответ имею. Не от имени поколения, друзей-товарищей, а от себя лично. Гарантирую, что ответ честный, но не уверен, что правильный. Я давно ощущал недостатки одряхлевшей партийно-советской Системы, но в набат не бил, а лишь шептал, в том числе и вам. Почему? Во-первых, не герой. Герои у нас оказывались или на нарах, или, побывав на них, за кордоном. Во-вторых, моя жизнь внутри Системы сложилась довольно комфортно. Немало тепла от ее нагревательных батарей мне перепало. Мне, персонально, на карьеру, на бытовые условия жаловаться грех.
Брюллов почувствовал, что он как бы оправдывается, и непроизвольно чуть добавил металла в голосе.
– Что меня напрягало и напрягает? Слегка – дефицит вкусного и красивого. Сильнее – необходимость ловчить и «доставать», а не покупать на честно заработанные деньги. Раздражали скупая пайка свободы и тотальное лицемерие, в котором мы с вами тоже отметились. Пропорционально месту работы и должности, я меньше, а вы, извините, больше. Готов ли я из-за этих напастей, взяв в руки оружие, идти на баррикады? Продуманно и уверенно говорю – нет. Ни к чему мне революция. А вот эволюции я очень хочу. Но, при своем немалом честолюбии, не уверен, что мое пребывание в депутатах что-то изменит. Вот и присматриваюсь, принюхиваюсь. В свободное от работы время. Как вам, Всеволод Борисович, моя версия? Рвотного рефлекса не вызывает?
– Если не хитрить, то финал не очень. Принюхиваться необходимо, но в меру. Чтобы осторожность не перешла в трусливое бездействие. И лишнего на себя не наговаривай. Если ввяжешься в настоящую драку, мудаков, желающих на этом сыграть, найдется с избытком. Теперь и я созрел отвечать. Допрашивай, профессор.
– У меня к вам вопрос не столь серьезный и масштабный. Даже, прошу прощения, почти интимный: как вы перенесли десантирование с одиноко стоящей руководящей вершины в гущу народных масс.
– Конечно, болезненно. Но гораздо лучше, чем ожидал. Видно, все же я везучий. Ожидал, что люди ко мне худо будут относиться. Я же теперь символ ненавистного строя. Нет, тут другое. Тебе известна моя привычка ходить утром на работу пешочком по бульвару? В одиночку. Общение во время прогулки не поощрял, мне его и на работе хватало. Но все же кто-то правила мои нарушал, напоминал о себе, решал неотложные вопросы. После отставки я маршрут менять не стал, только удвоил: до обкома и обратно. Первыми с дистанции сошли подхалимы. Вслед за ними исчезла примерно половина боевых соратников. Это «за упокой».
Ячменев повернулся к Брюллову, чтобы посмотреть на его реакцию.
– А вот «за здравие». Появились совсем другие люди, ранее мне неизвестные, которым я и сейчас интересен, просто так, «задаром». Удивляюсь, но прошлым они меня особенно не попрекают, хотя знаю, есть за что. Повезло, что спуск с «высот», как ты выразился, прошел в два захода. От секретарства вы меня на пленуме освободили в августе восемьдесят восьмого, а из членов ЦК попросили через восемь месяцев. Дали время, чтобы плавно отвыкнуть от «вредных привычек»: аппарата, персонального автомобиля, «чего изволите». Еще важно, что с области и из членов ЦК меня поперли не в единственном числе. Не так обидно. Знаешь, сколько нас освободили на апрельском пленуме? Семьдесят четыре члена и двадцать четыре кандидата! А что говорит народная мудрость? «На миру и смерть красна».
Шагов десять-пятнадцать они шли молча. Не дождавшись согласия или возражения оппонента, Князь Всеволод продолжил.
– Утешает еще одна мысль, правда, не очень благородная. Потеря моя крепко упала в цене, потому что партия наша уже не та. Знаешь, что она мне сейчас напоминает? Когда построили новый корпус кондитерской фабрики, думали, что делать со старым, и повезли меня на смотрины. Вышел из машины, смотрю: людей не видно, оборудования тоже, вывезли в металлолом. Что осталось? Вывеска и… запах. В прошлом году у нас в области неловко получилось: оголились первые позиции и в обкоме, и в исполкоме. Из-под меня кресло вытащил возраст, из-под Никитича – инфаркт. Когда в ЦК спросили, кого рекомендую вместо себя, я хотел назвать Митьку Ковтуна, а на исполком – молодого и шустрого Жору Трофимова. А Жора ситуацию не оценил, попросился на обком. Он и сейчас по привычке надувает щеки и не хочет понять, что деньги и реальная власть теперь у Ковтуна в облисполкоме. Смотрю я на Жору и вспоминаю черный юмор персональных пенсионеров: «Ехал в санаторий, попал в крематорий». Вот мы и пришли. Не утомил? Если нет, то просьба: не теряйся. И пожелание. Весной будут выборы в республиканский и областной Советы. Не игнорируй. Это и тебе будет полезно, и людям. Нелегко, но, поверь, полезно.
Атаманов, Брюллов, Дьяков. Май 1990
Если весной восемьдесят девятого выборный костер, на котором готовилось фирменное блюдо под названием «народные депутаты СССР», лишь лениво горел да чуть потрескивал, то через год, при выпечке российских и региональных депутатов, он полыхал огнем и шумно плевался углями.
На примере союзных выборов стало ясно: против власти можно идти. И делать это безнаказанно. Не удивительно, что число жаждущих стать «слугами народа» резко увеличилось. Одним хотелось попробовать себя в недоступной ранее роли. Другим пьянила голову струя свободы, хлеставшая из зала заседаний Союзного съезда. Призывали к действию непривычно вольные выступления Алеся Адамовича и Юрия Афанасьева, Анатолия Собчака и Егора Яковлева, язвительных депутатов прибалтийских республик.
Выборы, прошедшие в марте девяностого, не оставили сомнений: на одной шестой части земной суши резко изменился климат. На это почти не обратили внимания селяне и жители небольших городов, по привычке голосовавшие за прежнее начальство. Зато в промышленных, научных и культурных центрах бушевали ураганы и накатывали цунами. Из прежнего руководства в депутаты удалось попасть менее чем четверти.
Голосовали за кого угодно, только не за «партийцев» и «торгашей». Ставили свои крестики и галочки за медиков и обещавших навести порядок милиционеров, за учителей и защитников природы, за «афганцев» и инженеров. В парламентах сохранились, но изрядно поредели ряды всевозможных директоров.
Коснулась эта закономерность и некоторых наших знакомых. Не прошел в республиканские депутаты, получив второе место из восьми, Юрий Брюллов. Его соперники удачно сыграли на том, что он был кандидатом в члены областного обкома.
Та же судьба постигла и Александра Дьякова. Началось у него все отлично: идти в областные народные депутаты в «глубинке» ему предложил давний приятель – директор Вильвенского бумажного комбината, накануне ставший союзным депутатом. Но в последний день выдвижения неожиданно в списках появился заместитель директора местного заповедника Лунин, известный нам как Федотыч. Он раскатал Дьякова в лепешку, набрав в первом туре шестьдесят семь процентов голосов. Дьякову досталось четыре с небольшим. Говорили, что Федотыч долго не соглашался «дурить людей». Но, когда ему сказали, что тогда этим займется «неблагодарный» Дьяков, то согласился.
Существует и другая версия. У Федотыча от его прошлой строительной жизни в Камске осталось немало уважающих его людей. Среди начальства – тоже. Председатель Вильвенского исполкома Зотов об этом был осведомлен. Собираясь «в область» клянчить деньги из дорожного Фонда на тридцать восемь километров асфальтового покрытия до районного центра, он попросил Федотыча составить ему компанию. Помощь ветерана не помогла. Главный по этой части – заместитель председателя облисполкома, курирующий дорожное строительство, отказал. Уже выходя из кабинета, Федотыч повернулся и спросил его хозяина:
– Я без претензий, но почему для нашего соседа – Беловского района – денег хватило, а для нас нет?
– А потому, что за Вильву просишь ты, а за Белово просил союзный депутат Логинов. Был бы ты депутатом, да еще шишкой в комитете по транспорту, я бы тебе на сто верст денег нашел.
Вторая версия более правдива. Став депутатом, Федотыч немедленно записался в комитет, занимающийся транспортом. И уже летом девяносто третьего асфальтированная дорога докатила до Вильвы.
Самый большой сюрприз преподнес всем бывший секретарь Солегорского горкома Костин – инициатор создания так и не рожденного Северо-Камского ТПК. За свою авантюру Леонид Геннадьевич был лишен секретарского кресла, сослан в очную аспирантуру Академии общественных наук, защитил кандидатскую по истории КПСС и вернулся домой. В партийный аппарат его не взяли, но все-таки пристроили деканом местного филиала Камского политеха. Там он и коптил почти две пятилетки, как сырые дрова. Перестройка плеснула в костер солярки. Костин стал много выступать, писать о том, какой шанс был упущен партийными ретроградами, не разглядевшими счастья в его предложении. На этой волне он с солидным отрывом выиграл у себя дома выборы в областной Совет. Дальше – больше.
В председатели Совета мог пройти лишь тот, кто в какой-то мере был «своим» как для депутатов «демократов», так и для «партийцев». Гремучая смесь бывшего партийца и разоблачителя КПСС сделала свое дело. Костин оказался компромиссной фигурой и был избран председателем.
Вопреки новым веяниям, выборы в областной Совет выиграл «городской голова» Камска Николай Атаманов. Ему неожиданно помог соперник, выдвинутый от «афганцев». На многолюдном митинге он заявил: