о собственного бизнеса. В полном соответствии со словами поэта: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели»[45]. Если, принимая решение «по дележу», вы все это игнорируете, то одно из двух. Или вы догматик-марксист, во что я не верю. Или обманываете сами себя. Интерес у меня к победе в мирном соревновании с Морозовским чисто спортивный, как в дворовом футболе. Какие тут преференции?
– Я вас, Владислав Борисович, успокою. К вашему сегодняшнему предложению у меня отношение ровное. Как минимум нейтральное. Я веду речь о наших взаимоотношениях в тот период, когда вы в чем-то зависите от меня. То, что они должны быть официальными, подтверждает ваша фраза о «чисто спортивном» интересе. Насколько я разбираюсь в урологии, биржа является нейтральной, малодоходной площадкой. Бизнес-сервис в интересах огромной клиентуры. По советским меркам рентабельности – скромный колхоз. Я как государственный служащий стараюсь обеспечить моей клиентуре необходимую ей услугу и от имени государства эту малую доходность пытаюсь компенсировать, решая организационные вопросы, привлекая деньги учредителей. То, что задумали вы, это высокодоходный производственно-финансовый холдинг. По потенциалу доходности – советский трест ресторанов и кафе. Под крылом государства он становится вне конкуренции. К тому же «колхоз» будет коллективной собственностью учредителей, а холдинг-группа – лично вашей. Я не прав?
– Не совсем лично, а с несколькими надежными партнерами. Дальше не продолжаю, понимая, что это противоречит сформулированной вами идеологии.
– Благодарю за понимание и откровенность, Владислав Борисович, одно пояснение к моему, как модно сейчас говорить, менталитету. С прицелом на будущее. В один прекрасный момент, когда я отойду от дележа «вкусного и выгодного», мы вместе выйдем из этого здания, и тогда я скажу: «Что-то, Влад, давно мы с тобой под хорошее вино не вели приятных разговоров „за жизнь“. Пора ликвидировать это упущение…».
В собрании учредителей приняли участие уже девятнадцать организаций. Морозовский заявил, что к своему первому выступлению ему добавить нечего. Зато Скачко сорок минут рассказывал о четырех направлениях развития «КамФГ»: товарно-сырьевом, производственном, инвестиционном, кредитном.
За учреждение Группы проголосовало четырнадцать участников собрания. Все они заявили о своей готовности выступить в роли соучредителей. Управляющим был избран Владислав Скачко.
Атаманов, Брюллов, Дьяков. 19–22 августа 1991
В восемь утра девятнадцатого августа заместитель председателя Камского облисполкома Брюллов, закончив завтрак, собирался совершить свой обычный пеший марш-бросок до рабочего места. Он уже взялся за ручку двери, как раздалась трель стоящего в коридоре на тумбочке телефона.
Дежурный по исполкому, которого все называли «ночной председатель», сообщил, что им получен и доложен председателю текст обращения, переданного по всесоюзному радио на Дальний Восток. В обращении говорится, что президент СССР Горбачев недееспособен и вся власть переходит к специально созданному комитету. Выслушав сообщение, Ковтун распорядился всем заместителям через час быть у него.
Малый зал заседаний постепенно заполнялся людьми. Кроме заместителей Ковтун пригласил председателя областного Совета Костина, городского голову Атаманова и четырех «областных» генералов, возглавляющих военный комиссариат, МВД, КГБ и прокуратуру.
Их дополняли «добровольцы» – начальники гражданской обороны, отраслевых управлений исполкома, пятерка депутатов всех мастей, Дьяков и даже председатель областного отделения Центрального банка.
Ровно в половине десятого командирское место занял Ковтун. Его взгляд автоматной очередью прошелся по разместившимся вдоль длинного стола присутствующим и остановился на секретаре облисполкома Полуянове.
– Андрей Николаевич, я приглашал только руководителя Совета, своих заместителей и силовиков. Если не ошибаюсь, пятнадцать человек. А здесь какой-то Великий Хурал.
– Митрофан Андреевич, люди узнали про обращение Комитета и пришли. Посторонних здесь нет. Я проверил. Все, кроме депутатов, имеют прямое отношение к ликвидации чрезвычайных происшествий.
– Хорошо. Но для столь широкого круга у меня пока нет достаточной информации. Могу лишь сказать, что сначала по неофициальным каналам, а десять минут назад из секретариата президента СССР получено обращение, что по состоянию здоровья Михаил Сергеевич не может исполнять свои обязанности. Эти функции возложены на вице-президента Янаева и Государственный комитет по чрезвычайному положению – ГКЧП. Хотя в Москву введены войска, на данный момент, как я понимаю, ничего чрезвычайного не прорезалось. Ни происшествий, ни ситуаций, ни положения. Меры эти профилактические. Здоровье у каждого может пошатнуться. Но если слово «чрезвычайное» прозвучало, считаю необходимым на него правильно, с упреждением реагировать. А именно, тщательно проверить: все ли в «хозяйстве» каждого из нас в порядке, нет ли сбоев или тревожных симптомов. И быть готовым к антикризисным действиям. Союзные и республиканские депутаты присутствуют?
Поднялись две руки…
На камском политическом небосклоне начала девяностых годов Борис Дерягин был звездой. Яркой и нетипичной.
В восемьдесят девятом, неожиданно для многих и чуть-чуть для себя, мало кому известный инженер моторного завода выиграл на первых в Советском Союзе относительно свободных выборах. В нем всего оказалось в меру.
Интересный внешне, но не броский. Не юнец, но и не ветеран. Простой, но не простецкий. Боец, но не задира. Добрый, но не добренький. Оратор, но не крикун. Энергичный, но не наглый.
Перед избирателем он предстал как убежденный демократ. Тогда такие нравились. На съездах, в Верховном Совете он быстро стал членом Межрегиональной депутатской группы. Нет, не в одном ряду с ее «громкими именами» – Афанасьевым, Ельциным, Сахаровым, Собчаком, но заметным и… настоящим. В отличие от многих – не прилипалой и не карьеристом. Видно это было невооруженным глазом, что тоже вызывало симпатию.
Однако местная элита отнеслась к нему с почтительной сдержанностью и «своим» не признала. Для нее он так и остался «человеком со стороны».
Зато «своим в доску» был Руслан Хамчиев. Три пятилетки он возглавлял Солегорский титановый комбинат – один из лучших в области и в отрасли. С его цехами, мастерскими, лабораториями, жилым поселком, пансионатом, хоккейной командой мастеров. За тяжкий, но продуктивный труд Хамчиев был неоднократно отмечен. Областное руководство не раз представляло его к регалиям высшего уровня, но Москва «сортность» снижала: вместо республиканского депутатства – областное, вместо Героя Социалистического Труда – орден Трудового Красного Знамени. Подвела родословная. Родителями Хамчиева были ингуши, высланные во время войны.
В Солегорске он был «царь, Бог и воинский начальник», и никакие «перестройки» не могли пошатнуть его авторитет. У себя дома на выборах, результат которых не зависел от партийных идеологов, Хамчиев был обречен на победу.
Даже очень сильные люди, длительное время побеждая, начинают бронзоветь, теряя свежесть мысли и духа. Все это – не про Хамчиева. С годами он становился все более любознательным и азартным.
На нелегкой директорской пашне Хамчиев не тяготился мелкими, традиционными для хозяйственного руководителя, заботами. Выбиванием дефицитных вагонов, материалов для строительства социальных объектов, качественного сырья, шефством над сельским хозяйством. Зато все больше его раздражало некомпетентное вмешательство разнообразного начальства в его работу.
Один раз Хамчиева прорвало. Секретарь обкома по строительству, поставив ему очередную «ответственную задачу», спросил:
– Я могу вам чем-то помочь?
– Да. Если добьетесь, чтобы мне никто не передвигал ноги.
Секретарь не остался в долгу, мгновенно перейдя на «ты».
– Не много ли на себя берешь? Еще не таким обламывали рога.
Через пару месяцев после этого эпизода заместитель министра включил Хамчиева в делегацию, которая вела переговоры об экспорте в Канаду титана.
Одним из потенциальных импортеров оказалась фирма по производству автомобильных комплектующих (переводчик называл их «автокомпонентами»). Фирма была небольшая, но с мировым именем. С управляющим и собственником в одном лице.
Неделя тесного общения с этим «лицом» породила в Хамчиеве огромную белую зависть и фантастическую, глубоко засекреченную мечту: поруководить бизнесом не в качестве мальчика на побегушках, а в качестве хозяина.
И вдруг, откуда ни возьмись, перестройка, сквозняки политической и экономической свободы, незнакомое прежде слово «приватизация».
«Черт подери, – подумал Хамчиев, – получается, хотя бы теоретически, что и в нашей стране „частная собственность на средства производства“ возможна. И держите меня крепче! Таким частным собственником могу быть я».
С тех пор он не пропускал ни единой новости по этой теме. Благо что получение мандата союзного депутата этому способствовало. Очень медленно теоретический туман рассеивался, и начали проступать контуры чего-то реального.
В феврале девяностого в кулуарах Верховного Совета Хамчиев познакомился с двумя консультантами – молодыми кандидатами экономических наук. Оба входили в группу, объединявшую московских и ленинградских экономистов. С начала восьмидесятых годов они, вначале по собственной инициативе, а позднее за академические и госплановские деньги, работали над планами реформирования советской экономики. Возглавляли группу тогда мало кому известные Егор Гайдар и Анатолий Чубайс.
Теперь Хамчиев, приезжая в столицу, старался посидеть за круглым столом с продвинутой молодежью и не только послушать их планы и споры, но и вставить свое слово. Теоретики, не отличавшие шариковый подшипник от роликового, воспринимали его замечания с уважительным вниманием.
Незаметно для себя не только по экономическим, но и политическим взглядам Хамчиев оказался гораздо ближе к реформаторам, чем к старым «братьям по партии», которые вились в Верховном Совете вокруг Лигачева