«Наша страна», № 338,
Буэнос-Айрес, 12 июля 1956 г.
«Клюква на экране»
Традиции «развесистой клюквы», пышно разросшейся в писаниях Запада о России, прочно утвердились и на экране.
Кинопроизводствами Италии за последний год выпущено три «русских» фильма: «Дубровский» («Черный орел»), «Капитанская дочка» и «Братья Карамазовы»[120]. Это вызвано растущим в итальянском обществе интересом к русской литературе и искусству. Но подход режиссеров и сценаристов к избранным темам свидетельствует о полном незнании русского быта. И, однако, режиссеры не сочли нужным прибегнуть к консультации находящихся в Италии крупных русских художников (г-жа Браиловская, Н. А. Бенуа[121] и др.) и с улыбкой превосходства отклоняли все попытки помочь им со стороны русских Ди-Пи, привлеченных ради «типажа» к участию в массовых сценах[122].
В результате Дубровский оказался ковбоем в экзотической черкеске, галопирующим в шпорах на английском седле и проделывающий ряд обычных для Холливуда, но абсолютно неизвестных Пушкину трюков. От самого же Пушкина осталось очень мало. Столь же мало его и в «Капитанской дочке», где главное внимание было посвящено пышному двору Екатерины: снимки производились в опустевшем Квиринале[123].
«Братья Карамазовы» еще не появились на экране, но массовые сцены (монастырь и Мокрое), съемки которых также проходили при участии русских Ди-Пи, в качестве статистов, дают право предположить, что от Достоевского останется не больше, чем осталось от Пушкина.
«Клюква» проникает даже в фильмы, созданные в России. При «озвучении» на итальянском языке «Иоанна Грозного»[124], традиционное русское свадебное «горько» было переведено итальянским термином «испорченное, прокисшее вино». И зритель искренно недоумевал, почему после такого промаха хозяев пира, новобрачные поцеловались, а гости проглотили кислятину. И однако перевод сделан профессором Ло Гатто, лучшим в Италии знатоком русской литераторы, автором четырехтомной ее истории и главой общества итало-советской культурной связи.
Нельзя не отметить обратное явление в русской кинематографии. Широко известный в СССР «Золотой ключик», по сценарию А. Толстого, встречен здесь с большим одобрением под названием «Пиноккио» – назван именем героя национальной детской сказки Италии. Фильм заслуженно пользуется большим успехом, нежели итальянские постановки на ту же тему.
«Русская мысль», № 68,
Париж, 30 июля 1948 г.
Две зари гуманизма
Об этой блестящей эпохе раскрытия творческого гения человечества написаны тысячи книг. Стендаль, Рескин, Тэн – на Западе, и в тон им Веселовский, Мережковский, Волынский, Муратов – у нас. И еще многие и многие… Какие имена авторов!
И какие имена блистают на их страницах! Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Тициан, Веронезе, Корреджо и другие великие художники! Пико делла Мирандола, Мерула, Беккаделли, Макиавелли – великие гуманисты! Философская академия Козимо Медичи и Платоновские пиры его внука Лоренцо… Все они жили в сравнительно коротком периоде времени, захватившем вторую половину XV века и первую четверть XVI. Этот период – зенит Возрождения, триумфа гуманизма, его яркая утренняя заря, когда люди действительно необычайных способностей рождались пачками, чуть не в каждом городе Италии – культурнейшей стране того времени. Гуманизм рассеял «мрак средневековья», «гнет церкви», «мракобесие», «религиозные суеверия»… и… каких только эпитетов и метафор не находили наши «прогрессивные» учителя для возвеличения гуманизма, проявившего себя особенно ярко именно в Италии на грани XV и XVI веков.
– Но что же такое гуманизм? – спрашивали мы своих «прогрессивных» учителей, – это статуи, картины, изучение латыни? Что?
– Гуманизм – истинная, освобожденная от религиозных оков, живая любовь к человечеству, к его земному, реальному бытию, преклонение перед творческими силами человека, – отвечали они нам, – гуманизм – основа нашего «прогресса», нашей великой цивилизации. Гуманизм… Много, много прекрасных слов слышали мы тогда и… верили им.
Записи очевидцев, людей того времени тоже говорят кое-что. Порой повествуют даже выпукло и ярко.
«Это нечестивейшие из людей. Они насмехаются над истинной религией и подшучивают над нами, христианами, за то, что мы верим всему в Писании. Народ здесь язычник по природе и по темпераменту, а образованные люди безверны по воспитанию…» – пишет Мартин Лютер, посетивший в те годы Италию.
С религией покончено. А с сопутствующими ей суевериями?
«Народ более боится святого Антония и святого Себастьяна нежели Иисуса Христа, потому что эти святые якобы насылают язвы, – сообщает тот же Лютер. – Так живут они в крайнем суеверии, не веря ни в воскресение плоти, ни в вечную жизнь, а боясь лишь кар и язв сего мира».
Но быть может протестант Лютер перехватывает? Послушаем ортодоксального католика Савонаролу.
«Ваша жизнь – свинская, вся она проходит у вас на постели, В сплетнях, в оргиях и разврате», – говорит он своим слушателям, людям той же эпохи.
Наши «прогрессивные» учителя были правы, утверждая, что блистательная утренняя заря гуманизма была крупнейшим внерелигиозным (или антирелигиозным) историческим явлением, но рассеяла ли она тьму суеверий или нет, об этом говорит тот же Лютер: «Эти люди или эпикурейцы или суеверны до крайности».
Гуманизм, т. е. любовь и внимание к реальному человеку, к его земной, физической жизни, как будто бы должен был стать на защиту этой самой жизни или хотя бы не служить побудителем к насильственному прекращению ее.
Замечательные по яркости и насыщенности фактами записки Бенвенуто Челлини дают непревзойденные иллюстрации осуществления этой внерелигиозной любви к человеку. В них этот замечательный художник повествует, как он убил своего ученика Луиджи, куртизанку Пентосилью, своего врага Помпео, нескольких содержателей трактиров, парочку-другую вельмож; убивал во Франции, в Италии, повсюду… и всё же не понес достойной кары. Его совесть абсолютно спокойна. Он полон гордости за совершенное. Гангстеры эпохи современного гуманизма могут лишь позавидовать необычайной плодотворности «любви к человеку» со стороны великого художника.
Бенвенуто Челлини не феномен, не исключение. Режут, закалывают, отравляют решительно все, кто может этим заняться, начиная с герцогов, пап и кардиналов и кончая базарными лавочниками и погонщиками мулов. Культурный уровень не делает различий в этом занятии. Так, например, герцога Галеаццо Сфорца прирезывают три молодых гуманиста – страстных поклонника Плутарха, папу Льва X Медичи пытаются извести его собственные гуманисты-кардиналы при помощи подкупленного хирурга. Спасшись, этот гуманист-папа немедленно истребляет кардиналов. Фамилия Пацци совместно с Пизанским архиепископом нападает на Джулио и Лоренцо Медичи в церкви, причем сигналом к убийству служит поднятие Святых Даров. Джулио убит, но Лоренцо спасается и тотчас же вешает архиепископа в полном облачении рядом с главою дома Пацци, искрошив в куски двадцать родичей этого последнего. Лоренцо Медичи был не только крупнейшим ростовщиком и политиком своего времени, но и одним из блистательнейших гуманистов. Повешенный епископ был тоже стойким гуманистом: умирая, он вцепился зубами в тело своего сотоварища по виселице и искусал его, очевидно за плохую работу на ниве гуманизма. Убийство не было привилегией высших слоев. Мемуарист Стефано Инфессура записывает о жизни в Риме: «В самом городе днем и ночью совершалось много убийств, и не проходило ни одного дня, чтобы кого-нибудь не умертвили», и далее повествует о том, как граждане «Вечного Города», решив наказать убийцу, некоего Сальвадора, но не найдя его в доме, тут же повесили его ни в чем неповинного брата Иеронимо. Они были гуманистами, ибо этот строй мысли и психики владел тогда всеми слоями общества…
Макиавелли рассказывает, между прочим, об одном чрезвычайно талантливом своем современнике, сироте Оливретто да Фермо, воспитанном своим дядей. Этот талантливый юноша, подросши, заманил своего дядю, владетеля Фермо, в ловушку и убил его там вместе с двумя десятками придворных, а заодно перебил и ограбил всех важнейших сограждан.
Гуманист и покровитель искусств Эрколе Д'Эсте, распродавая своих пленных, предварительно выкалывал им по глазу и отрубал по руке. Чезаре Борджиа, поставивший ряд гуманистических рекордов той эпохи, забавляется, расстреливая из лука взятых им пленных, и заодно поджаривает богатых старух и стариков. Макиавелли восхищен подобным талантом правителя. Тот же изящный гуманист убивает некоего Перретто под рясы своего отца-папы, так что кровь брызгает папе в лицо, о чем без ужаса и отвращения повествует его камерарий (секретарь) Бурхардт.
Пересказ всех дошедших до нас записей о проявлениях внерелигиозной любви к человеку занял бы много более семисот страниц Нюренбергского обвинительного акта. Прекращаю, но не могу удержаться от короткого априорного исторического сопоставления.
В те же годы, когда общественно-политический идеолог зари гуманизма философ и ген. секретарь блистательной Флорентийской республики Макиавелли писал: «Благоразумный властитель не может и не должен держать своего слова, необходимо быть большим плутом и притворщиком… Обманщик всегда найдет кого обмануть…»
…в те же годы в далекой варварской стране, на реке Соре, в тесной келье выходец из крестьянства Майков, в иночестве Нил Сорский, закладывал основы стройной социально-этической системы, основанной на развитии своего внутреннего мира, на утверждении целостного религиозного идеала, отказа от мирских благ во имя абсолютного Божеского Добра. «Те, кто ищет в мире лишь наслажденья, теряют всё», – писал он.