[134]. Известность и авторитетность этих авторов в среде «новых» основана на выразительности их политической мысли, а не на пленяющий Запад близкой к скандалу сенсационности, как у выходцев из коммунистической «аристократии» антисталинцев.
Поискам «новых» много помогла «старая» монархическая печать. Именно она смыла большую часть грязи с образа России, той грязи, которой обильно полили его большевики и «февралисты». Она сказала «новым» правду о русской монархии, разъяснила понятие державности, порвала ложную связь между монархией и сословностью, реакцией, отсталостью, внушенную советской и предшествовавшей ей лжепрогрессивной пропагандой.
Лозунги: «Державная Россия», «Царь и народ», «Не партийность, а служение Родине» стали на первое место в лагерях.
Это – начальные, исходные факты. Факты, а не личные впечатления! За ними последовали другие, более яркие и значительные.
Получившая широкую известность анкета «Посева» выявила глубокий разрыв между редакцией и читателями, 51 % которых неожиданно оказался… монархистами. Большую часть их составляла «новая» молодежь (тоже по данным анкеты).
Сближению «старых» и «новых» более всех способствовали именно монархисты, с самого начала понявшие патриотическую основу «власовцев» и проч. «изменников родине», как окрестили этих людей подъяремья социалисты и так называемые «русские» газеты устами Аронсона, Кусковой[135] и др.
В 1948 году стало возможным говорить об явном развитии в среде русской политической эмиграции беспрерывно расширяющегося за счет «новых» Монархического движения, именно общественного движения, устремления масс, а не партии, состоящей из кружка политиканов-профессионалов. Ничего подобного среди других политических направлений мы не видим: демократический лагерь не обновился и продолжает свою внутреннюю фракционную борьбу. О влиянии социалистов на массу «новых» вообще говорить не стоит: по той же анкете «Посева» в их среде оказалось даже не «полтора Абрамовича», как принято полагать, а только «три четверти» (0,75 %); агитационная поездка их представителей «галопом по Европам» позорно провалилась, несмотря на широкую рекламу и крепкую «материальную базу» агитаторов: на их выступления собиралось не более 5 % лагерного населения.
Таковы факты, и они показательны.
Достигнутая, наконец, русскими Ди-Пи в Европе возможность объединения дала еще более яркие показатели. На выборах в центральный орган русской эмиграции в Германии «правый», включающий монархистов, блок постоянно одерживает победу. Возникли и успешно развиваются попутные монархистам САФ и РОНДД, в которых «новые» действенно и идейно сомкнулись со «старыми». Февралистский же АЦОДНР[136], ставивший себе те же цели слияния, безнадежно увял, не расцветши.
Подобное развитие событий возможно лишь при наличии монархистов, обладающих, при всём возможном, неизбежном и нужном для нормального прогресса разномыслии, – единым неизменным знаменем, какого нет ни у одного из иных течений политической мысли – именем Великого Князя Владимира Кирилловича, Главы Династии, Наследника Престола Державы Российской – реального символа борьбы за освобождение России.
Мы, «новые», – народ «ученый». Двадцатипятилетнее пребывание в атмосфере сплошной лжи приучило нас верить только ясно видным нам самим фактам. На основе этих ясных фактов мы и строим свои выводы.
Большинство из нас, вырвавшись из красного плена, не имело сколь либо оформленного положительного политического мышления. Оно было проникнуто лишь отрицательным – ненавистью к большевизму, сознанием полной невозможности жить в стране победившего социализма (берем этот термин без кавычек, так как он вполне соответствует современному СССР). Нами руководило лишь отталкивание от него, и мы несли в себе лишь настроения, но не оформленные устремления.
За 7–8 лет жизни в Европе мы многое повидали, многому научились, и настроения оформились в устремления, но цели, четкие и твердые, пока еще в нашем сознании сформировались лишь частично. Мы продолжаем их искать.
Как смотрим мы на себя самих? Кто мы? «Представители» современной России? О, нет! Пусть этот громкий и высокий титул присваивают себе пока те, кто набрался для того наглости еще в свистопляске 1917 года. Мы только «образчики» социальных групп современной России, добросовестный «каталог» содержимого в ее необъятных складах, капля ее моря, ее отражение в маленьком карманном зеркале…
Но отражение верное, точное, и беспристрастное. Настроения, с которыми мы пришли сюда – ее настроения; переживаемый нами процесс оформления своей политической мысли – отражение процесса, происходящего «там»; мы лишь насколько обогнали его, благодаря условиям, в которые мы попали; наши выводы – ее выводы и вырисовывающиеся теперь перед нами цели, станут и ее целями тогда, когда она получит возможность их видеть и идти к ним своим державным шагом, каким шла в течение одиннадцати веков!
[Алексей Алымов]
«Знамя России», №№ 26, 27, 29,
Нью-Йорк, 18, 31 октября, 29 ноября 1950 г.
Свидетельства
Нина Ширяева (Капралова)Биография мужа[137]
Родился в Москве в 1889 г. 25 октября старого стиля, отец – профессор-венеролог, Николай Петров Ширяев, был также помещиком, владел крупной земельной собственностью. Борис Ширяев окончил гимназию (лицей) в Москве и историко-филологический факультет Московского университета[138]. Был оставлен при университете, и перед ним открывалась научная карьера. Но в 1914 г. он добровольцев уходит на первую германскую войну, вступает вольноопределяющимся в Черниговский гусарский полк[139]. К моменту развала фронта в начале 1918 г. он возвращается в Москву уже в чине ротмистра и при организации Белого движения на юге России[140] бежит на юг. На границе Украины его арестовывают и вместе с группой задержанных лиц приговаривают к расстрелу. Борису Николаевичу удается бежать и благополучно достигнуть Одессы. Отсюда его с организованной здесь воинской частью посылают в Среднюю Азию на помощь сражающимся там объединениям Белой Армии. В Средней Азии, уже по ликвидации красными сопротивления белых частей, он с незначительным отрядом скрывается то в одном ханстве, то в другом, переходит границу Персии, но персы выдают его и остатки отряда красным. Снова приговорен к расстрелу. Но накануне приезжает Фрунзе[141], который дает ему амнистию с условием работы в конском запасе Красной армии.
После полугодичного пребывания на самых отдаленных пастбищах каких-то среднеазиатских гор (не помню их названия) в качестве надсмотрщика огромных табунов Борис Николаевич бежит в Москву[142]. Там по чьему-то доносу его арестовывают, как белого офицера, отправляют в Бутырки[143]. Приговор: смертная казнь с заменой десятью годами Соловков. С 1922 по 1927 г. он – на Соловках[144]. Эта часть его биографии хорошо известна по «Неугасимой лампаде». Тяжелая физическая работа в лесу и по вязке плотов соединяется с упорной работой в театре и литературных изданиях. Пребывание его на Соловках было особенно тяжело тем, что он решительно ни от кого не получал никакой помощи. Единственная сестра была уже заграницей, а мать ничего не знала о судьбе сына с момента его бегства на юг России. Отец умер в 1916 г.
В 1927 г., по разгрузке Соловков[145], Борис Николаевич получил пять лет высылки в Среднюю Азию. Приехал он в Ташкент буквально без гроша в кармане и в лохмотьях и сразу пошел в редакцию газеты «Правда Востока» с написанным по дороге романом «Паук на колесиках». Роман понравился и был принят, а Борису Николаевичу поручили для начала репортаж. Благодаря упорству и энергии, Борис Николаевич вскоре завоевал прочное положение не только в «Правде Востока», но и в других пяти газетах, выходивших на языках национальных меньшинств. Здесь же, в Ташкенте, он работал в местном университете, где получил звание профессора, что тогда делалось очень легко: достаточно было представить научную работу и голосованием научных работников самого учебного заведения утверждалось звание профессора, или доцента[146]. В качестве разъездного корреспондента газеты он изъездил на лошади, верблюде и осле много районов Средней Азии, особенно горной ее части, изучил их прекрасно, и его мечтой, к сожалению, не осуществленной, было написать повесть из жизни Средней Азии тех времен, отразив в ней весь присущий только ей колорит величия, мудрости и фатализма. Пять лет, проведенных Борисом Николаевичем в Средней Азии, были наиболее полноценными и спокойными в его жизни. Но Москва неудержимо манила его.
По окончании ссылки, он, несмотря на все уговоры друзей, все-таки опять уезжает в Москву и здесь, в 1933 г., его снова арестовывают по доносу и после трехмесячного пребывания в тюрьме высылают в глухой городишко Россошь Воронежской губернии. Вначале Борису Николаевичу удается устроиться на работу в местный птицеводческий институт[147], но после убийства Кирова[148] в 1934 г., в котором был замешан какой-то Ширяев, НКВД репрессирует его запрещением принимать его куда бы то ни было на работу. Выброшенный из птицеводческого института по приказу НКВД и хозяевами квартиры, боявшимися держать у себя репрессированного, буквально на улицу, Борис Николаевич скитается под открытым небом, питается лягушками, полевыми мышами, ящерицами. Как ссыльный, прикрепленный НКВД к одному месту, он не может никуда уехать. На квартиру его боятся брать, да и платить за квартиру нечем. Уже в октябре, когда лежал снег, один добросердечный колхозник разрешил Борису Николаевичу и двум таким же репрессированным, один ученый, немец Крюгер, другой русский, фамилии его не помню, спать в стоге сена на огороде, где они вырыли себе дыру. В конце ноября эти двое умерли от голода и холода, Бориса, совершенно больного, а в начале декабря подобрал колхозный агроном Грушецкий, не побоявшийся принять его к себе. Живя у него на русской печи в кухне, Борис Николаевич отбыл последний год ссылки, после чего ему было предоставлено право выбрать для жительства какой-нибудь город подальше от Москвы.