именно благодаря их трудам, например, знаки японского слогового письма объединяются в древний стихотворный алфавит ироха, а буквы церковнославянского алфавита приобретают живую ощутимую плоть, складываясь в запоминающийся нравоучительный текст.
Это всегда была нелегкая задача, ибо в руках архитектора было ограниченное количество материала, ни один кирпич не походил на другой, а построенное здание должно было быть и гармоничным и прекрасным и, кроме того, не лишено определенного смысла.
В XI веке такая задача встала и перед деятелями тангутского просвещения. Вслед за «великим учителем Ири», создавшим тангутское письмо, они вынуждены были искать пути к скорейшему обучению этому письму. И в данном случае тангутские просветители нашли нужные образцы у своего соседа. В первой половине VI века тысяча китайских иероглифов, признанных наиболее необходимыми, по преданию, была за одну ночь зарифмована Чжоу Син-сы в единую поэму, получившую название «Цянь цзы вэнь» или «Тысячесловие». После этой ночи голова Чжоу Син-сы стала совершенно белой, но старания его были вознаграждены тем, что более тысячи лет его труд изучали школьники во всех уголках огромной страны.
Безвестному тангутскому автору потребовался год, чтобы составить свое «Тысячесловие». «Если люди неграмотны, — писал он, — они не в состоянии вести дела, а если они не знают законов и правил церемониала, то совершают ошибки и преступления. И тех, с кем это случается, много. Ныне, желая внести вклад в дело обучения потомков заветам и обрядам предков, я составил наглядную и удобную книгу важнейших значений. Отобрано не более тысячи письменных знаков, охватывающих десять тысяч значений… Фразы из пяти знаков составлены в четверостишия и двустишия. Мудрый и благородный муж завершил бы эту работу в месяц, но я, медлительный, и за год не довел ее до совершенства и назвал „Крупинки золота на ладони". С чувством стыда я выпускаю ее в свет и прошу не осуждать за замеченные грубые суждения и ошибки».
Н. А. Невский цитирует отрывки из од, восхваляющих тангутских государей:
Среди тысячи миров нет подобного
Стране верховьев Белой с ее совершенным, светлым царем, Все вассалы, что служат государю, исключительно
преданные…
Ныне царствующий святой государь… по идеям обширен, С пути своих предков, отобравши хорошее,
отстраняет плохое, Знатного феникса он не считает знаменьем счастья, Мудрых и умных людей, почитая за счастье,
встречает почетом, Про червонное золото да белое серебро не говорит,
что только они драгоценность, Правдивые и преданные вассалы — вот драгоценность! Так говоря, по всем правилам их подымает. С августейшего Неба звезда счастья, своим ухом внимая, С сердцем довольства и радости на помощь государю
приходит…
Со счастливым народом обширной землей управляя,
Над прочими всеми царями доблестью славься и радуйся!
Он цитирует тангутские изречения:
Умный человек женское поведение в расчет принимает, Глупый человек женской наружностью дорожит.
Нет лучших близких, чем отец с матерью, Нет мяса вкуснее, чем мясо на костях.
Неприкрашенные две красоты — зелень и молодость, Неподмазанные две уродливости — бедность и старость.
Как добрый волшебник, он демонстрировал перед залом прелестные образцы исчезнувшей цивилизации, казалось, чудом вырванной из небытия. «Фонетические таблицы», «Измененный и заново утвержденный кодекс» тангутских законов 1149–1169 годов, тангутская энциклопедия «Море смысла», китайские классические книги в тангутском переводе и буддийский канон. Ему было чем гордиться. Ведь это благодаря прежде всего его трудам ожил вот здесь, перед залом, чеканный, как ритуальная процессия, напев тангутских од, заиграл искренний, лукавый юмор тангутов, скотоводов и земледельцев, зазвучала ханжеская, лицемерная речь монаха: «Вообще на светских женщинах-мирянках масса прегрешений. Будда говорил, что их лживость превосходит мужскую. Одни из них мажут голову, красят лицо… прихорашиваются, другие, разодевшись в пеструю, расшитую парчу, обольщают глупцов… Некоторые, выставляя грудь, берут за руку, понуряют голову и скло
няют лицо, или же, плавно идя по дороге, колышут телом и любуются впечатлением, или же, подымая брови и напрягая зрачки, то грустят, то радуются, тем очаровывают глупцов и смущают сердца. Всех таких уловок и кокетства пересказать невозможно. Они подобны силкам, в которые попадаются птицы, они словно сети, в которые ловится рыба… подобны костру, на который летят мотыльки… сближение с ними разрушает царства, соприкоснуться с ними — то же, что схватить ядовитую змею»5.
Н. А. Невский с радостью отмечал, что зал почувствовал простое, неброское величие тангутской культуры и оценил его. Культура маленького, забытого народа, ради которой он столько трудился последние пять лет, получила признание этого высокочтимого собрания.
Доклад Н. А. Невского и до сих пор остается лучшим из того, что было когда-либо сказано о памятниках тангутского письма. Лучшим по оценке в целом, по приподнятости изложения, по уважению к предмету исследования.
Доклад имел своим следствием решение о целесообразности переключения Н. А. Невского полностью на изучение памятников тангутской письменности. В выписке из Протокола заседания группы востоковедов от 21 марта 1935 года сказано:
«2. Слушали: Доклад Н. А. Невского „Тангутская письменность и ее фонды".
Постановили:
1) Ввиду исключительной важности для изучения истории Средней Азии всех видов открываемого Н. А. Невским материала, ходатайствовать перед Президиумом Академии наук о внеочередном опубликовании его статей по тангутоведению.
2) Считать целесообразным полное переключение Н. А. Невского на изучение тангутского фонда Института востоковедения».
Это Постановление группы востоковедов было отражено в решении Японского кабинета, хотя и с некоторыми нюансами. В Протоколе № 2 заседания Кабинета от 7 апреля 1935 года говорится:
5 Все тангутские тексты цитированы по статье Н. А. Невского «Тангутская письменность и ее фонды» (см.: Н. А. Невский. Тангутская филология. Кн. I, с. 74–94).
«Слушали: Сообщение Н. А. Невского б проделанной работе за первый квартал 1935 г. Подготовлен и прочтен на сессии Академии наук доклад по тангутоведению. В связи с Постановлением дирекции о необходимости прочтения доклада на сессии Академии наук работа по японской теме, указанной в плане на 1935 год, не производилась».
Далее: «В связи с Постановлением группы востоковедов на сессии Академии наук о переброске целиком Н. А. Невского на работу по тангутоведению, Японский кабинет постановил: освободить Н. А. Невского от тем по Японии, взятых в плане на 1935 год, но просить Н. А. Невского ввиду ценности его работ для Кабинета по Японии не отказать взять какую-либо тему по япо-новедению, указав ее объем. Освободить т. Невского от всех обязательств по ударной работе по японоведению и за ударную работу считать составление тангутского словаря».
Осенью 1935 года в изданной по инициативе А. М. Горького книге «День мира» (27 сентября 1935 года) сообщалось о работе Н. А. Невского над словарем «Море письмен» и высказывалась уверенность, что завершение его труда позволит раскрыть тайну тангутского письма и сделать достоянием науки один из ценнейших памятников фонда — «Свод законов тангутского государства», открытый Невским.
В бумагах Невского (без описи) сохранилось приглашение на III Международный конгресс по иранскому искусству и археологии, полученное им в 1935 году от Оргкомитета по созыву этого конгресса, открытие которого должно было состояться 11 сентября в Ленинграде в здании Государственного Эрмитажа (ул. 9 января, 34). Приглашали его в качестве действительного члена.
В действительности Н. А. Невский был выдвинут в члены-корреспонденты Академии наук СССР коллективом сотрудников Института востоковедения в 1936 году. В представлении, в частности, говорилось: «Профессор Н. А. Невский является единственным специалистом в области тангутоведения. Ему принадлежит заслуга разработки редчайшего по своему богатству тангутского фонда Института востоковедения Академии наук СССР. Работа, проведенная им по расшифровке значений и чтений тангутской иероглифики, — составление первого
тангутского словаря, выходит далеко за пределы тангутского языка. Эта работа имеет большое значение и для истории китайского и тибетского языков. В настоящее время никакая работа над историей как китайского, так и тибетского языков невозможна без учета достижений и в области тангутоведения. Работа профессора Невского является крупным научным открытием, возвращающим в научную практику изучение давно исчезнувшей тангутской культуры… Профессор Н. А. Невский отличается исключительно добросовестным отношением к труду, редким вниманием к студенческой аудитории, является заботливым и чутким педагогом. Коллектив научных сотрудников Института востоковедения Академии наук СССР целиком поддерживает кандидатуру профессора Н. А. Невского в члены-корреспонденты Академии наук СССР».
Можно почти уверенно сказать, что 1935–1936 годы были в определенной мере переломными в работе Н. А. Невского в области тангутоведения. Он в значительной степени выполнил две задачи — выявил основной состав тангутской коллекции Института востоковедения и довел свой словарь до такого уровня, когда было учтено подавляющее большинство (свыше 95 %) знаков тангутского письма. Их дешифровка не всегда была достаточною или отсутствовала совсем. Чтобы выполнить ее, следовало «перевести» с помощью имеющихся тангутских толковых словарей, прежде всего «Моря письмен», и издать тексты, особенно переводные, прочитывая их полностью и пополняя значения известных уже знаков и выявляя еще не учтенные. Такая работа требовала не одного года, и он готовился к ней.
Н. А. Невский занимался в те годы попутно и изучением структуры тангутского письма. Начатая им статья, посвященная этому вопросу, осталась неоконченной и не опубликована до сих пор. О детерминативах — «указателях значения», «указателях смысла» идеографов Невский писал: «В области исследования графики тангутских идеографов до сих пор сделано еще очень мало. На эту сторону тангутской письменности обращали внимание лишь покойный молодой китайский ученый Ло Фу-чан, а в Европе — А. Бернхарди совместно с фон Цахом. Данным ученым при сопоставлении тангутских идеографов удалось выделить несколько детерминативов, т. е. определителей, или ключей, как их у нас принято называть в приложении к китайской письменности, которые определяют ту категорию, к которой относится идея, заложенная в идеограмме. Словари китайской письменности, как известно, ныне обычно располагаются по 214 ключам, тогда как древние словари имели таких детерминативов гораздо больше (например, словарь „Шо вэнь" I века н. э. расположен по 514 ключам). Сколько детерминативов было в тангутской письменности, пока сказать невозможно, так как до сих пор выделено их весьма незначительное количество, причем под некоторыми допустимо еще поставить знак вопроса».