КРИЗИС. ПЕРВЫЙ УХОД ИЗ ХИРУРГИИ
К 1982 году дела в клинике шли успешно, проводились плановые операции, но были и проблемы. Амосов признавал, что хотел переломить судьбу. Он оперировал по восемь раз в неделю, только самые сложные случаи, но результаты деятельности, однако, не радовали, настроение было плохое. Сейчас бы его назвали перфекционистом, и это, наверное, правда, он всегда стремился к совершенству в профессии, стремился превзойти самого себя – новаторские операции, безнадежные больные, самые сложные случаи. Но при этом существует и высокий процент поражений. Амосов признавался самому себе: «Хирургия загоняла в угол. Внезапные остановки сердца в реанимации. Не просыпаются – „наш синдром“. Заклинило клапан, чуть не умер. Нагноение раны – сепсис. Кровотечения. Полный набор осложнений. Чуда не произошло. Больные умирали. Исстрадался донельзя. Достала хирургия. Убивает наповал».
Хотя на прошедшем весной 1982 года в Москве Всемирном конгрессе кардиологов и кардиохирургов в докладах была представлена статистика такая же, как и в клинике Амосова, и даже хуже, но Николаю Михайловичу этого было недостаточно.
В последнюю пятницу июля он объявил, что уходит в отпуск на все лето: «Про себя решил, ухожу совсем! Но сказать побоялся, вдруг не выдержу? Да-да, так и решил. Дела есть – кибернетика, модели разума, психики, общества. Дневник обработаю для печати, выговорюсь. Искать точки опоры за пределами хирургии».
Лето 1982 года было тремя месяцами ожидания, Амосов словно прислушивался к себе – как оно без хирургии: «самые счастливые дни? Нет, душа еще не отболела, комплексы присутствовали. Но самые спокойные – точно. Был при деле. Рано утром бегали с Чари по лесу, далеко, привольно. Думал не о больных, а высоких материях – разум, человек, общество. Делал гимнастику, обливался водой».
Он занимался своей системой здоровья, много времени отводил на кибернетику, размышления над моделями общества. На них ушло все лето.
Моделирование – это, считал Амосов, содержание всей его кибернетики. Существуют модели клетки, организма, разума, общества. Амосов писал так: «Вот научное определение модели – это структуры с упрощением и искажением, отражающие оригинал, его структуру и функции. Для моделей используются разные „коды-средства“ – рисунки, чертежи, тексты, уравнения, цифры. Модели создаются разумами, они считываются сигналами и понятны только другим разумам, которые способны читать сигналы и складывать по ним собственные модели. То есть только „грамотным“.
Важное качество моделей – обобщенность. Это степень упрощения (схематизации) оригинала объекта моделирования. Пример разной обобщенности – изображение лица от цветной фотографии до рисунка трехлетнего ребенка.
Модели нужны нам для управления объектами. Простые воздействия – простые модели. Тонкое управление, например лечение болезни, требует сложных моделей. Их еще нет в медицине, поэтому пользуются обобщенными моделями – схемами разной сложности. „Рисовать кубики“, моделировать простые вещи просто. Моделировать клетку или общество чрезвычайно трудно. Можно нарисовать простенькую схему человека, но пользы от нее мало. Сделать „полную“ модель невозможно. Нужны компромиссы – модели еще доступные для выполнения и уже полезные для управления, хотя бы в ограниченных пределах. Летом 1982 года я сделал эвристическую модель общества и сравнил на ней социализм и капитализм, в их „чистом“ виде. В последующем, уже в 90-х годах, я имел возможность подтвердить качественную модель статистиками».
Амосов заходил и в клинику, но оперировать ему не хотелось. Он тогда уже считал, что поставил крест на себе как на оперирующем хирурге, подходил к границе нового этапа – впереди наука для удовольствия, книги и созерцание.
При этом он увлеченно занимался делами отдела биологической кибернетики, проводил интересные семинары. Правда, социологические модели Амосова, к сожалению, в отделе не привились, но над искусственным интеллектом там интенсивно работали.
В начале осени Амосов по научным делам должен был ехать в Москву, и в поезде он оказался вместе с академиком Патоном. Последний решительно не одобрил намерений Николая Михайловича нацелиться полностью на кибернетику и высказался достаточно резко: «да вы с ума сошли! Разве можно бросать операции! Что вам даст кибернетика? Там больше слов, чем дела».
Наверное, это и стало последним толчком для Амосова, в душе он очень тосковал по хирургии – делу своей жизни: «Вижу, некуда Амосову податься. Модели общества никому не нужны. Искусственный интеллект (ИИ) такой, что я хочу, – в сфере мечтаний. Мои помощники норовят приземлить идею, нацелились на роботы, на распознавание образов. Так и пришел обратно, в клинику».
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Коллеги восприняли возвращение Николая Михайловича с энтузиазмом: «Как это, клиника Амосова – без Амосова». Больные со всего Союза приезжали на операции «к Амосову». Пришлось пойти на компромисс: сначала один операционный день, одна операция, не вникать и заниматься руководством клиникой, только приглядывать и советовать. Но такой темп работы Амосова удовлетворить не мог. Он стал делать по две, потом по три операции. На операционной технике перерыв не сказался. Правда, летнего покоя как не бывало, все постепенно вернулось к прежней жизни.
Летом 1983 года произошло знаковое событие: клиника Амосова превратилась в самостоятельный Институт сердечно-сосудистой хирургии, отделившись от Тубинститута. Для этого, правда, Амосову пришлось пойти в ЦК партии Украины, к В. В. Щербицкому, по его же настоянию академика Амосова назначили директором института.
При всей нелюбви Амосова к официозу директорствовать ему не хотелось, много хозяйственной работы шло бы в ущерб хирургии, но дело было важнее и отказаться он не смог. Организация института прошла легко. Институт сразу заработал хорошо, число операций возросло. Была поставлена задача: 4000 операций в год, 2000 – с АИК. К этому же времени, в декабре, подоспел и юбилей хирурга – 70 лет. Была научная конференция, приехало много гостей, старые друзья.
В это же время в стране происходили эпохальные события – началась горбачевская перестройка, гласность, свобода. Безусловно, это не могло не отразиться на настроениях в институте – вдохнули маленький глоток свободы. «добились хозрасчета, чтобы получать деньги от министерства не по смете, а за операции. В полтора раза повысилась зарплата. Работать стало интереснее. Очень нравилось. Выписывал массу газет и журналов. При публичных выступлениях уже не оглядывался на партию и КГБ», – писал Николай Михайлович.
Но все беды приходят неожиданно: на фоне обычного режима 8 декабря 1984 года в субботнее утро у знаменитого кардиохирурга вдруг начались перебои в сердце. Но Амосов был не из тех, кто позволял себе болеть, на этот первый звонок, по его мнению, не стоило обращать внимания. За следующую неделю он сделал пять операций, делал наперекор судьбе, потому что с понедельника начались жестокие сердечные перебои. Сняли ЭКГ, она показала: «групповые экстрасистолы», возможность полного блока с частотой до 30 в минуту, и даже внезапная остановка сердца: «другой бы слег, а я оперировал и „руководил“. Кому доказывал? Только себе – вот какой герой», – писал он об этом в воспоминаниях.
Амосов, относясь к себе с повышенной строгостью, решил, что не стоит суетиться, менять образ жизни: «Аритмия пройдет сама. А нет – так внезапная остановка сердца самая лучшая из смертей. Давно тренирую свой разум на запасной вариант: „Все – суета сует“. Плохо, что бегать стало тяжелее, пошатывает по утрам». Он был готов к самому худшему варианту развития событий. Подводил итоги своей профессиональной и человеческой жизни. «Удивительно мало осталось такого, что жалко потерять. Сладкое напряжение операций? Но смертность, видимо, снизить уже не смогу. Так, как сейчас? Нет, не хочу. Только в романах дела кончаются победами героев. В жизни, как правило, их поражением. Так и я уйду побитым. И вообще, не могу больше переносить смерти. Не мо-гу! Значит, хирургию, самое сильное, что было в жизни, уже не жалко».
Амосов долго сопротивлялся диагнозу, но развилась гипертония, назрела необходимость установки кардиостимулятора. Его Амосову поставили зимой, операцию провел в Каунасе профессор Юргис Юозович Бредикус. Жена и дочь Катя поехали с Николаем Михайловичем. Стимулятор отлично работал и к середине февраля 1986 года Амосов вернулся к работе – операции, директорство, физические нагрузки. Амосов настроен по-боевому – вопрос об уходе из клиники снят: «Мы еще повоюем». И за 2,5 года существования института на 50 % возросли операции и на 23 % – число работников. Амосов называет примерно 600 дополнительно спасенных жизней.
1988 год Амосов называет самым лучшим годом в своей кардиохирургической биографии, он считает, что его институт – один из немногих, что идут в ногу с перестройкой: «В самом деле: операций сделали 4400, прирост 25 %, с АИК – 1560 – рост 52 %. Смертность общая – 4,6 % – на одну треть меньше. Заработки повысились: у ведущих профессий (хирурги, реаниматоры, анестезиологи, АИКовцы) приблизительно на 50 %, у остальных – на 25–30 %». Значительно понизилась смертность после операций.
Но интенсивная работа и нагрузки – Амосов по-прежнему относился к себе без снисхождения – поставили снова вопрос ребром. Амосов решил передать дела по институту преемникам. 1988 год он назвал последним годом своего директорства.
УХОД АМОСОВА ИЗ ИНСТИТУТА СЕРДЕЧНО-СОСУДИСТОЙ ХИРУРГИИ. НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ
6 декабря 1988 года Амосов на утренней конференции объявил, что слагает с себя полномочия директора института. 75 лет – достаточный возраст, чтобы отойти от дел, «давно я ждал со страхом и надеждой: скинуть ношу ответственности за чужие жизни». Тридцать шесть лет работы на своем посту, 52 тысячи прооперированных сердечных больных – большой срок, расставаться с коллегами и друзьями было жалко, но решение принято. Новым директором стал ученик академика Амосова Г. В. Кнышов.