принимал непродуманные решения, не увязывая их с возможностями государства, интересами тех или иных отраслей. Не любил он также слушать, когда Байбаков называл большое число показателей плана. И в тот раз он тоже остановил его:
— Николай, ну тебя к черту. Ты забил нам голову своими цифрами, я уже ничего не соображаю. Давай сделаем перерыв и поедем охотиться.
«Мы с Брежневым сели в лодки с егерями и поплыли охотиться на уток, — довершает Байбаков рассказ об этом — не первом и не последнем — своем посещении брежневского охотничьего угодья. — Косыгин с Подгорным углубились в лес, сказав, что пойдут на лося, но вернулись ни с чем. Во время обеда мы рассказывали им о том, сколько каждый из нас подбил уток. Наибольшие трофеи были у Брежнева как у старого, опытного охотника. После обеда мы продолжали работу над планом и закончили ее на следующий день».
Через несколько дней на заседании Политбюро Брежнев заявил:
— Я два дня слушал Байбакова, а теперь спать не могу.
Но представленный Госпланом проект народнохозяйственного плана генсек все-таки поддержал.
Эти два года — 1971 и 1972 — положили начало периоду, который после получит название «брежневский застой». Вышли наружу серьезные недостатки в отдельных отраслях промышленности, строительстве и особенно в сельском хозяйстве. Плановые задания по вводу производственных мощностей в ряде ведущих отраслей не выполнялись. Снизилось производство товаров народного потребления. Упал розничный товарооборот. Госплан пенял отраслевикам на плохую работу и все чаще вступал в конфликты с министерствами. Обстановка день ото дня накалялась.
Байбаков решил обратиться к руководству страны — написать записку в Политбюро. Зная, как непросто выходить с подобными вопросами «наверх», он постарался отразить в записке только самое главное, избавив документ от частностей.
Выступая потом на заседании Политбюро, Байбаков отмечал, что производственный потенциал ряда ведущих отраслей промышленности оказался значительно ниже, чем планировалось, и это отрицательно скажется на темпах развития промышленности в последующие пятилетия. Говорил, что за срыв плана должны нести ответственность министры и руководители ведомств, что пятилетка будет провалена, причем в значительной мере по качественным показателям. Он подверг критике и Госплан СССР — за допущенные диспропорции в развитии экономики, неудовлетворительный контроль, просчеты в балансах.
«Леонид Ильич выглядел расстроенным, — вспоминал Байбаков, — он не любил слушать любые неприятные вещи, и сейчас, хмуро опустив густые брови на глаза, он недовольно поглядывал в мою сторону: почему я излишне драматизирую положение, почему говорю одни неприятности?.. Возвращаясь из Кремля, я вспоминал заседания у Сталина, где мне, как наркому, приходилось бывать. Там остро ставились вопросы, члены Политбюро высказывали свое мнение, назывались сроки, ответственные за исполнение. И мы знали, что, если есть указание Сталина, для нас оно — закон. Хоть лопни, но все выполни. Так почему же теперь плохо выполняются постановления правительства? Откуда такая безответственность? Без исполнительской дисциплины жить невозможно. У тех же капиталистов на производстве жесткая дисциплина и ответственность. А у нас… Может, оттого, что высказывания на Политбюро все больше носят успокоительный для Генерального секретаря характер».
Тосковал, тосковал сталинский нарком по «твердой руке», по былому порядку.
На следующий день по результатам записки, рассмотренной на Политбюро, состоялось расширенное заседание коллегии Госплана СССР с участием Косыгина. На нем присутствовали также представители Госснаба, Госкомитета по науке и технике, Госстроя, нескольких министерств и ведомств.
Открыв заседание, Байбаков кратко изложил свое выступление на Политбюро. Затем выступил Косыгин. Выступление его было скорее ритуальным. Предсовмина подчеркнул, что составление плана развития народного хозяйства такой огромной страны — очень ответственное дело; что Госплан СССР — генеральный штаб страны в области экономики, поэтому спрос с него особый; что надо совершенствовать стиль работы Госплана, настойчиво добиваться повышения научного уровня планирования, резко поднять роль и ответственность начальников отделов, решительно изжить ведомственный подход при разработке планов, укрепить плановую дисциплину и т. п. «Вспоминая сейчас эту речь, думаю, как же глубоко и четко в ней были поставлены коренные вопросы совершенствования плановой работы», — так в своих мемуарах оценит Байбаков эту наставительную и вполне бессодержательную тираду. Желание и готовность восхищаться Косыгиным, что бы тот ни сделал или ни сказал, видно, никогда не оставляло Байбакова.
К конпу пятилетки дела в экономике стали совсем плохи. Особенно в сельском хозяйстве, пережившем сильные засухи 1972, 1974 и 1975 годов. Были также сорваны планы по строительству и вводу жилья.
Учитывая ухудшение обстановки и нарастание негативных процессов, Госплан СССР подготовил доклад с острым анализом положения дел: страна живет не по средствам — тратим больше, чем производим; неуклонно нарастает зависимость от импорта многих товаров, в том числе стратегических.
Доклад был направлен в ЦК КПСС 30 марта 1975 года. На заседании Политбюро 2 апреля Брежнев встал и сказал:
— Товарищи, вот Госплан представил нам материал. В нем содержится очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка…
«После этого, чуть не прослезившись, он сел, — вспоминает Байбаков. — Его тут же начали успокаивать. На этом обсуждение было закончено, а характеристика “лучшая пятилетка” пошла гулять по страницам печати. А ведь если бы тогда руководство страны серьезно отнеслось к обозначенным нами проблемам и по ним были своевременно приняты меры, можно было бы помешать развитию многих негативных тенденций в народном хозяйстве».
Даже когда советская эпоха ушла за исторический горизонт, а вместе с нею и вера в то, что достаточно выгнать из огорода козла, чтобы сохранить урожай капусты, — даже тогда Байбаков продолжал думать, что, будь брежневское Политбюро по-сталински строже и требовательней к «безответственным» руководителям, «можно было бы помешать развитию многих негативных тенденций в народном хозяйстве». Ему с трудом давалось понимание, что партийный гнев, имеющий персональный адрес в лице «отсталого» директора завода или «нерадивого» начальника стройки, очень часто несправедлив. Что дело не только в людях, но и в обстановке, в которой живут и действуют эти люди. Что почему-то наблюдается удивительное единообразие в поступках абсолютно разных людей, действующих в сходной обстановке. И что есть самый главный виновник всего, имя которому Система.
Колбаса как символ благосостояния
Десятая пятилетка началась трудно. И одной из главных проблем был товарный дефицит. Благодаря плановой экономике (можно сказать, стараниями Госплана) из торговли периодически исчезали товары массового спроса — то туалетная бумага, то стиральный порошок, и невозможно было предугадать, что исчезнет завтра. Дефицит распространялся и на бытовую технику, и на автомобили (в очереди на «Жигули» можно было стоять годами), а особенно на продовольствие.
Вот что писал тогда в своем дневнике литературный критик Игорь Дедков, который жил в Костроме и работал в газете «Северная правда».
25 октября 1977 года:
«В магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за килограмм), колбасы, сала и прочего».
13 ноября:
«В городе нет электрических лампочек. Когда я ходил искать стосвечовые, еще были в продаже по сорок ватт. Сейчас и они исчезли. У нас в люстре из трех лампочек перегорели две. Так и сидим при включенной настольной лампе… Но мы привыкли к таким нехваткам».
А вот еще:
«Пенсионерам дают талоны на мясо в домоуправлениях (один килограмм на пенсионера). Впрочем, не талоны, а “приглашения”. Получаешь “приглашение” и идешь в магазин. Сегодня “Северная правда” отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по килограмму на работника). Именно так “дают” мясо трудовым коллективам. В магазине же сказали, берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому “коллективу” мясо выдали тушей…»
Здесь в нашу книгу просится история, которую в живописных подробностях рассказал автору Владимир Коссов, в ту пору занимавший в Госплане пост заместителя начальника сводного отдела:
«Как-то сижу работаю, раздается звонок. Анна Семеновна, секретарша Байбакова: Николай Константинович просит вас зайти. Я пришел. Он говорит: садись. Мне только что позвонил Леонид Ильич. Спрашивает: Николай Константинович, скажите, это правда, что Советский Союз производит с каждым годом все больше и больше мяса? — Правда, Леонид Ильич. — Это правда, что мы каждый год импортируем все больше и больше мяса? — Правда, Леонид Ильич. — Подожди, тогда получается, что у нас каждый год советский человек получает мяса все больше и больше. — Правда, Леонид Ильич. — Ты тогда мне объясни, почему, когда я прихожу на Политбюро каждый год, положение с мясом все хуже и хуже, все острее и острее? Дальше Байбаков уже мне: разберись, в чем дело, и скажи, что надо делать. Иди, думай, только смотри, чтобы никто об этом не знал. Ну, об этом он мог и не предупреждать, у нас многие документы так готовились. Когда мне надо было написать справку, я брал у секретарши машинку, заносил в кабинет, печатал бумагу, первый экземпляр отдавал Байбакову, второй клал в сейф, а копирку сжигал в пепельнице. Запрещалось отдавать даже в специальное машбюро, которое работало с секретными документами. В общем, я должен был ответить на вопрос Брежнева, что делать, чтобы народ не жаловался на нехватку мяса. Чтобы протестов не было. Чтобы люди были довольны. Короче, я проанализировал ситуацию и подготовил решение, смысл которого состоял в следующем. Колхозы-совхозы получали 5 рублей за каждый килограмм мяса в убойном весе. Продавалось оно по 2 рубля, а 3 рубля колхозам-совхозам доплачивало государство. Я предложил сделать килограмм мяса по 5 рублей в рознице для того, чтобы народ не бунтовал, а 3 рубля отдать ему в виде разовой годовой дотации. Байбаков моментально ухватил идею. Это же, говорит, как хлебные дотации в 1947 году, когда цены на хлеб повышали. Я говорю: да. Он спрашивает: и колхозникам? Да, и колхозникам. Он: так они ж двойную выгоду получат. Я говорю: Николай Константинович, дело не в двойной выгоде. Упаси бог не дать колхозникам эти деньги. Тогда вы страну расколете так, что потом никакими деньгами не срастите. Это он понял. Дальше он должен ответить Брежневу. Но он не может ответить Брежневу, не поставив в известность Косыгина. Решили так: на заседании у Косыгина он подаст этот проект как госплановский. Он обычно меня брал с папкой на заседания к Косыгину. Я сидел на приставных стульях у стенки. Когда я становился нужен, он жестом подзыв