— Не оправдал я вашего доверия, Николай Константинович.
После заседания к Байбакову подошел министр финансов Гарбузов:
— Алексей Николаевич Косыгин очень переживает из-за этого доклада…
— Но кто-то же должен докладывать правительству о реальном положении дел в стране, — сказал Байбаков. — И таким органом призван быть Госплан.
Показательна судьба этого документа. Доклад был размножен и роздан заместителям председателя Совета министров, а на следующий день после заседания экземпляры были у них изъяты и уничтожены. Никаких решений по докладу не принималось. В аппарате ЦК КПСС, куда также был направлен один экземпляр, доклад успели прочитать только несколько высокопоставленных сотрудников. Константин Черненко, заведующий Секретариатом ЦК, потребовал от Байбакова забрать документ обратно.
— Как я могу забирать то, что адресовано руководству? — попытался возразить Байбаков.
Тем не менее доклад не дошел до первых лиц в ЦК.
Размышляя о причинах болезненной реакции премьера на доклад, Байбаков пишет, что для Косыгина и его заместителей правда оказалась неожиданной и неприемлемой, так как противоречила их представлениям о социалистической экономике, которая не может иметь пороков. Нам кажется, это поверхностный вывод. О пороках системы Косыгин знал не меньше Байбакова, что подтверждается воспоминаниями В. Новикова, Л. Штроугала, Д. Гвишиани и других хозяйственников, ученых, политиков, с которыми советский премьер обсуждал экономическую ситуацию в СССР. Нет, здесь дело было в другом. Солидаризироваться с Байбаковым и другими госплановцами в негативной оценке положения дел Косыгину мешало высказывание Брежнева, назвавшего девятую пятилетку «самой лучшей». Признать ее не ахти какой успешной означало перечить генсеку, отношения с которым у Косыгина были и без того напряженными. Премьер не хотел также бросать вызов партаппарату, прибиравшему всю власть, в том числе и в экономике (Совмин, Госплан, отраслевые министерства), к своим рукам. При этом каково же было Байбакову? Ему приходилось искусно маневрировать меж двух гигантов — главы Совмина, которому он, председатель Госплана, был непосредственно подчинен, и генсеком, от которого он, представитель высшей номенклатуры, был фатально зависим.
«Непринятие действенных мер способствовало дальнейшему развитию негативных процессов, — анализирует Байбаков в своих воспоминаниях тогдашнюю ситуацию в экономике. — Производственники поняли, что раз нет санкций за нарушение стандартов, значит, можно отступать от требований к качеству. К тому, что правительство разрешало “в разумных пределах”, приложили руку и “теневики”. При расширенном производстве и слабом контроле нарушалась сортность товарной продукции, что стало базой для многочисленных хищений. <…> Шло развращение людей, занимающихся производством продовольствия и промышленных товаров. В хлеб добавлялась кукурузная мука, в молоко — вода, в колбасу — крахмал. Если, к примеру, на квадратный метр шерстяной ткани должно идти пятьдесят граммов чистой шерсти, то реально стали пускать сорок пять граммов. Остальное уплывало к “теневикам”. Прибыль на уровне предприятий создавала видимость благополучия. Темпы производства не снижались, стало быть, рост средней заработной платы оправдывался; повышалась в денежном выражении и производительность труда. Деньги на счетах предприятий накапливались, а вот их ресурсного обеспечения не было».
Назначен виноватым
По мере того как обострялись отношения между Брежневым и Косыгиным, управление экономикой переходило к аппарату ЦК. Заседания Политбюро стали напоминать производственную планерку, где в авральном режиме решались вопросы поставки оборудования какому-нибудь металлургическому комбинату или уборки зерновых. Никаких мер для улучшения ситуации Брежнев не предлагал, только взывал к партийной ответственности и требовал постановки более высоких задач: «…утвердив план на 1973 г., мы не можем разойтись с чувством, что впереди год спокойной жизни и неторопливой работы…»
Генсек устраивал жестокие разносы секретарям обкомов, директорам предприятий, начальникам строек, но за критикой почти никогда не следовали «оргвыводы», и подвергнутые экзекуции начальники могли за свою карьеру не беспокоиться.
Доставалось и министрам. Биограф Брежнева Сюзанна Шаттенберг приводит случай, когда генсек побывал в Барнауле на только что построенном шинном заводе, который должен был начать поставку шин для автозавода в Тольятти, но все еще не достиг запланированной мощности. Министр нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности В. С. Федоров дал предприятию 30 месяцев для выхода на плановые показатели. Брежнев сказал рабочим: «Я знаю товарища Федорова, он очень хороший министр, хороший человек, но добрый за счет государства. Молите бога, что не я ваш министр, я бы вас прижал. Это какие 30 месяцев вы хотите на освоение?»
А на декабрьском пленуме 1972 года Брежнев критиковал министра черной металлургии И. П. Казанца и министра строительства предприятий тяжелой индустрии Н. В. Голдина. Они не сдали в эксплуатацию единственную запланированную на 1972 год домну на Ново липецком металлургическом комбинате. «Неужели у нас, у страны, способной выделить на капитальные вложения в текущей пятилетке 500 миллиардов рублей, не нашлось цемента, не нашлось металла, оборудования, чтобы в срок сделать одну-единственную домну? Я как инженер, как металлург, как партийный работник этому никогда не поверю».
Брежнев свято верил в плановую систему. Запланировали в пятилетке на капитальные вложения 500 миллиардов рублей, значит, найдется и цемент, и металл, и оборудование для домны. А если не нашлось, то Госплан виноват — недоучли, недорассчитали.
Критикуя Госплан, а он это делал с завидным постоянством, Брежнев тем самым продолжал наносить удары по Косыгину. Следует, говорил он, поразмыслить о подлинной консолидации руководства и планирования: «Не назрело ли объединение многих из них (около ста союзных министерств и ведомств, органы руководства) в какие-то группы, возглавляемые зампредами Совета министров?»
Заверяя, что ни в коем случае не собирается вернуться к «зуду реорганизаций» (очередной намек на Хрущева), Брежнев явно испытывал этот «зуд». Госплан, говорил генсек, перегружен работой, отсюда и низкое качество плановых показателей. Поэтому надо расширить права министров, одновременно нагрузив их большей ответственностью. В правительственных и партийных верхах грядущую «реформу» поняли так, как только и можно было понять: Косыгин и его команда не контролируют ситуацию. А наделение министров беспрецедентными полномочиями означало, что из-под Косыгина «выдергивают» Совмин. Оскорбленный премьер написал заявление об отставке. Брежнев отставку не принял, но на июльском пленуме 1974 года, вопреки номенклатурным приличиям, исключающим публичную демонстрацию аппаратного закулисья, заявил: «Тов. Косыгин отказался от поста председателя Совета министров. Не совсем. — Голоса: Передумал».
До передачи всей экономической власти министрам дело все-таки не дошло. На том же декабрьском пленуме Брежнев ограничился предупреждениями об ответственности и потребовал большей эффективности производства. Хотя и здесь генсек не удержался от выпада против команды Косыгина: «И не вправе ли ЦК партии потребовать от уважаемых наших товарищей министров и других хозяйственников держать под постоянным контролем все, что происходит на подведомственных предприятиях, своевременно выправлять положение там, где это необходимо?»
Каким же образом «выправлялось положение дел»? А вот каким. Когда в засушливые годы девятой пятилетки объем сельскохозяйственной продукции снизился более чем на 12 миллиардов рублей, СССР стал закупать зерно, мясо и другие виды продовольствия за границей. Выручкой от экспорта нефти и газа, цены на которые в то время резко возросли, обеспечивались импортные закупки товаров народного потребления, произведенных в странах — членах СЭВ. Прежняя схема финансирования уже трещала по швам, и для сведения концов с концами правительство все чаще прибегало к «нетрадиционным» способам: вклады населения в сберкассах, средства со счетов предприятий частично снимались и направлялись на бюджетные расходы. Приоритетной сферой бюджетного финансирования было признано сельское хозяйство. Байбаков в своей книге приводит статистику (ему ли не помнить каждую цифру?): за десятую пятилетку на развитие российского Нечерноземья и связанных с ним отраслей промышленности было израсходовано более семи миллиардов рублей государственных и колхозных капиталовложений, что в три раза превысило совокупные вложения в 1971–1975 годах. Сельскому хозяйству было поставлено более 770 тысяч тракторов, 176 тысяч зерновых комбайнов, более 480 тысяч грузовых автомобилей, 47 миллионов тонн минеральных удобрений. Введено в действие 608 тысяч гектаров орошаемых и 2,1 миллиона гектаров осушенных земель, проведены культуртехнические работы на площади 3,7 миллиона гектаров.
Одной из серьезных проблем десятой пятилетки было вынужденное резкое снижение темпов роста капитальных вложений. «На коллегии Госплана нередко разгорались жаркие споры, — вспоминал Байбаков, — руководители отраслевых отделов доказывали недостаточность выделяемых лимитов, а сотрудники сводного отдела капитальных вложений и мой заместитель по капитальному строительству В. Я. Исаев обосновывали невозможность их увеличения, акцентируя внимание на необходимости лучшего использования выделенных средств. <…> Наша экономика напоминала “тришкин кафтан”. Чтобы залатать дыру в одном месте, надо было отрывать кусочек в другом. Неприкосновенными оставались только расходы на оборону».
Головной болью Госплана в десятой пятилетке была черная металлургия. Она сильно отставала из-за провалов в работе предприятий коксохимической и железорудной промышленности. Снижалась выплавка чугуна, стали, сокращалось производство готового проката. Госплан пытался прийти на помощь черной металлургии, подготавливал необходимые для спасения отрасли проекты решений Совмина, но тщетно. В результате Госплану пришлось предусматривать увеличение импорта большинства видов проката черных металлов, что, естественно, отразилось на торговом и платежном балансе страны.