о сам автор поднялся на сцену, обнял и поцеловал три раза 21-летнего сценографа, которому после отъезда Аллегри прошлось самостоятельно оформлять весь спектакль.
Кока воспитывался в семейной «артели» у отца и талантливых дядей. Бенуа-старший посещал Академию художеств, но диплома так и не получил, добирая необходимые знания самостоятельно. Считая академическое образование устаревшим и ограниченным строгими рамками, он выработал план по обогащению собственного культурного багажа, которому и следовал с завидной четкостью и последовательностью. По этому пути шел и Бенуа-младший.
Вместе с тем Николай в те годы увлекался художественными поисками — символизмом, новаторской техникой. Ему интересно было изображать предметы в четырехмерном пространстве: традиционные три измерения плюс время. Среди интеллектуальной молодежи того времени часто велись дебаты с мессианским оттенком: «Мы, молодежь, собирались для обсуждения, что есть добро, зло, совесть, долг, отстраненность человека»[116].
Он попадает под влияние новых художественных течений, особенно приветствуя Микалоюса Константинаса Чюрлёниса, и, в самом деле, старается подражать ему, на что сетует Бенуа-старший. В тот же период он посещает курс лекций у Василия Кандинского и Владимира Татлина (о них он сохраняет добрые воспоминания). Среди других ярких представителей школы русского авангарда, с которыми судьба сводит молодого художника, был и Казимир Малевич, но о нем Николай отзывается как о человеке достаточно мрачном.
Кроме театральной жизни, у Николая была и другая полупрофессиональная — полуобщественная деятельность. Вместе с несколькими молодыми и энергичными представителями художественного цеха Николай занимался изготовлением огромных плакатов с большевистскими лозунгами и стихами Маяковского: этими гигантскими полотнищами закрывали целые фасады домов. Бенуа участвует в проведении пропагандистских работ не столько из политических убеждений, сколько от живости ума и характера, желания быть в гуще событий. Но была еще одна причина, обыденного характера: за подобный труд Николай получал дополнительную карточку на паек хлеба, а это было серьезным подспорьем для поддержания молодой семьи в тяжких условиях, в которых находилось население Петрограда.
Сочувствовал ли Николай Александрович Бенуа большевизму? Изучая его жизненный путь, автор пришла к выводу, что он оставался одинаково равнодушен ко всем политическим течениям и партиям, с которыми сводила его судьба. Ни в коммунистическую партию в России, ни в фашистскую партию в Италии он не вступал. Его аполитичность проявляется во всех эпизодах его биографии. Единственной его «политикой» оставался театр и только театр.
Глава 6Отъезд
В 1923 г. Александр Николаевич Бенуа с супругой получают, хотя и с превеликими хлопотами, разрешение на выезд заграницу. Он намерен заработать в Европе немного денег, принимая предложения к сотрудничеству от Сергея Дягилева и Иды Рубинштейн. По окончании выездной визы, шесть месяцев спустя, супруги возвращаются в Россию, испуганные царящим в Германии хаосом и разочарованные общей политической ситуацией в Европе. Бенуа-отцу слегка за пятьдесят, но по возвращении в Петроград он впадает в глубокое уныние из-за ощущения того, что жизнь прошла. Он чувствует себя в диссонансе со временем, с эпохой.
Через некоторое время на семейном совете Бенуа принимают решение отправить в Европу молодого и полного сил Николая: «Нам слишком хотелось, чтобы Кока поскорее выбрался подышать воздухом Европы»[117]. Он должен был не только насытиться свободным воздухом Европы, но и, возможно, найти приличный ангажемент в европейских театрах. Впрочем, и родители собирались воссоединиться поскорее с сыном — по их подсчетам не позднее, чем через четыре месяца. Сама Надежда Добычина[118] хлопочет об этом, а ее влияние многого стоит (именно в ее Художественном бюро в 1915–1917 гг. проходили выставки «мирискусников»). Еще во время последней европейской одиссеи, 10 января 1924 г. из Монте-Карло А. Бенуа сообщает ей о своем нежелании покидать почти родную Францию: «Когда это освещено солнцем, когда тени от туч плывут по этим гигантским камням, то хочется плакать от восторга. И тогда становится грустно, что через десять дней придется покинуть эту красоту… Да, в сущности, мы должны были уже уехать третьего дня, но Дягилев заставляет меня режиссировать еще одну оперу (последнюю из данных им новинок) — „U education manquee“ Chabrier [„Неудавшееся воспитание“ Шабрие (франц.)], и я сдался. Но как только это пройдет, так мы трогаемся в обратный путь с небольшой остановкой в Париже и еще меньшей в Брюсселе, и таким образом можем рассчитывать на то, что числа 1 февраля мы будем в Питере и будем обнимать всех наших дорогих — Вас в том числе!»[119]
Уехавший из Петрограда, переименованного к тому моменту в Ленинград, Бенуа-сын получает приглашение на стажировку в парижскую Опера, куда и прибывает в конце мая 1924 года. Странная ирония судьбы: прадед, Николя, бежал из постреволюционной Франции в Петербург, а через 130 лет его правнук, Николай, проделал путь в обратном направлении, выезжая из постреволюционной России в Париж.
В своем дневнике А. Бенуа запишет: «Пятница 6 июня 1924 года. Вчера уехал заграницу наш единственный сын, наш сын Кока. Я опасался, что момент разлуки будет очень болезненным, так как мальчик (ему 23 года) никогда надолго от нас не отделялся. И мы жили в самом тесном и сердечном общении»[120]. Кроме вышеуказанных двух причин отъезда «Коки» — желания посетить Европу и заработать — была и третья причина, о которой достаточно вскользь упоминает Бенуа-отец — страх новых арестов, волной прокатившихся по городу после смерти Ленина[121]. С работой также назревали большие изменения. В театрах меняли репертуар. Все «сказочные» постановки убирали, взамен ставились произведения с «социалистическим подходом». А. Бенуа сообщает[122], что ни ему, ни сыну больше нет места в Государственном союзе Академических театров.
Таким образом, отъезд Николая был не только желанным, но и вынужденным — из-за сложившихся обстоятельств. Родители, оставшиеся в Ленинграде, будут сильно ощущать пустоту после отъезда обожаемого сына и стремиться поскорее воссоединиться с ним в Париже.
Но Николай уехал не один. История путешествия в Европу рассказана им самим с изрядной долей юмора, самоиронии, почти в анекдотическом ключе, в мемуарах, опубликованных под редакцией журналиста Ренцо Аллегри. Николай отправляется в сопровождении дяди Альберта — дряхлеющего, почти парализованного восьмидесятилетнего, но бодрого духом старшего брата отца и его восьмилетнего внука. Альберт с внуком должны были переехать к дочери Марии, в замужестве Черепниной, в Париж. И вот эта разновозрастная компания прибывает в Париж, по воспоминаниям Николая Александровича 24 мая 1924 года[123]. На таможне у Николая забрали список друзей отца, к которым следовало обратиться за помощью в Париже, и таким образом компания осталась без должного ночлега. Парижский таксист отвез их вместо обычной гостиницы к хозяйке номеров, сдававшихся по часам. Николай с женой и дядей прошли в холл «отеля»; последним появился мальчик, и испуганная мадам — к недоумению усталых гостей — закричала, что с детьми нельзя… Николай Александрович любил рассказывать этот анекдот, и, видимо, рассказывал ярко, со вкусом, в разных интерпретациях. Анекдот был даже напечатан в еженедельном журнале «Gente»[124].
Однако трудности быта и сложности в обустройстве жизни за рубежом не смогли затушить энтузиазм молодого творца, привыкшего преодолевать и не такого рода проблемы. Пророческими окажутся слова его отца: «он от матери еще унаследовал великий дар энергии и легкости и радостности, и вот почему мы смотрим на отъезд нашего сына как на его спасение, как на известный шанс спасения. Для нас Кока при его талантах едва ли пропадет, а, может быть, спасет и нас»[125].
По прибытию в столицу Франции Николай обустраивается с намерением остаться тут надолго. Невзирая на официальную причину командировки — стажировку в Опера — он в письмах друзьям в Россию сообщает, что решил открыть собственное ателье и что в ближайшее время возвращаться не намерен. Такими посланиями он неосторожно ставит под удар отца: один лишь факт наличия «невозвращенца» способен закрыть возможность выезда остальных членов семейства. Александр Николаевич обеспокоен беспечностью сына, доверяя свои переживания дневникам.
Довольно часто, с оказией, Николай передает родителям открытки и письма. С воодушевлением и легкостью он рассказывает о своих впечатлениях: о восторге от Версаля, о том, как ему нравятся картины Пабло Пикассо и Хуана Гриса[126]. Николай отчитывается, что на Дягилева надежды нет, денег хватит на три месяца, но есть надежда на подработки[127]. Сестра Леля (Елена) помочь не может — сама находится в бедственном положении.
В Ленинграде ждут жену Николая. Ее начальник — Иван Эскузович[128] — обеспокоенно допрашивает А. Бенуа про отсутствие исполнительницы: «Он выразил большое изумление, когда я ему напомнил, что Кока уехал на четыре месяца; во всяком случае, Марочка должна быть обратно к началу сезона, он ее насильно спас от сокращения, но, разумеется, если она не явится, то вторично ему это не удастся»