Дружба с Бенуа родилась гораздо позже, когда я уже была женой и матерью троих детей. Я ушла из театра в 1962 году. Это был золотой период. Великие артисты Каллас, Ди Стефано, дирижер Гирингелли, на мой взгляд, лучший. Гирингелли был богат и тратил собственные деньги на восстановление Ла Скала в 1945 г. после бомбардировок. Он был очень серьезным. Выбирал лучших певцов, танцоров, костюмеров.
В 1978 г. я подготовила 8 больших полотен, четыре на три метра, к 200-летнему юбилею Ла Скала. На главной картине, посвященной театру, изображены 120 персонажей, среди которых — братья, Савинио и де Кирико. С Савинио мы познакомились, когда он принес эскизы декораций к «Жизни человека». Он был отличным музыкантом, поэтом и художником. Лучшим, чем брат, который считал, что до него вовсе не было художников. Всем известно, что де Кирико страдал манией величия. Свои метафизические площади он хотел превратить в декорации. Но он не умел создавать декорации. С де Кирико я познакомилась в Риме, в доме на площади Испании. Я не помню, была это его квартира или кого-то другого. Он вяло пожал мне руку, и уже по одному этому прикосновению он мне не понравился.
Савинио и де Кирико в театр пригласил Бенуа?
Да. Он составлял график. Сообщал: «Будем готовить такие-то оперы!»
Как он выбирал художников?
Во многом благодаря отцу у него было много связей и знакомств в мире художников. Театр, в общем, «принадлежал» им обоим.
А как случилось ваше с ним профессиональное знакомство?
Моя мама считала, что я хорошо рисую. Когда мы с сестрой вернулись из колледжа в Каннах, мама предложила мне поступить в Академию Брера.
Я, конечно, испугалась. Там учатся гении, а я кто? Я рисую быстро-быстро. В Академии рисуют на маленьких форматах, а мне, чтобы на них поместились мои рисунки, нужно покупать рулоны бумаги, какие используют для фресок.
Встреча с Долорес Пюто была эмоционально насыщенной. Долорес — великолепная женщина, с одной стороны, обладающая королевским достоинством, а с другой — горячим темпераментом и пламенным сердцем. Говорить с ней можно часами: она рассказывает о своих впечатлениях, вспоминает знакомства с известными людьми, творившими ленту истории. Она теряет зрение, а для художника нет большей трагедии. Но ей удается работать по памяти, страстно, с самоотдачей, хотя Долорес уже не делает из процесса живописи перформанс, как раньше, когда она рисовала под музыку и в сопровождении танца своей давней подруги Карлы Фраччи или лучшего «Арлекина» Феруччо Солери, или музыканта Энрико Интры, с которыми она создала конкурс «Arlex», поддерживающий молодые таланты, в работах которых сливаются воедино эти четыре вида искусства.
Даже оставив Ла Скала, Долорес не расставалась с темой театра. Ее любимым персонажем был и остается символ итальянского спектакля — Арлекин. На многих ее картинах человеческие фигуры похожи на марионеток, страдающих или пытающихся вырваться из пут кукловода — не человека, не божества — бездушных мировых проблем современности: войн, расизма, нищеты, голода. В 1999 г. у Пюто состоялась персональная выставка в Ватикане, в зале Нерви, «В поисках Бога» (Searching for God), посвященная Межрелигиозной Ассамблее 2000 г. в базилике Святого Петра по приглашению папы Иоанна Павла II.
После встречи с Долорес захотелось узнать еще больше, появились новые вопросы. Благодаря помощи ее дочери, Марии Луизы, я получила на них письменные ответы от Пюто уже практически на следующий день.
Чему Вас научил Николай Бенуа? Какие-то особые техники, стиль или что-то еще?
Самым большим уроком, который преподал мне маэстро Бенуа, была любовь к театру. Он научил любить его даже в мелочах, любить театральные кулисы, хор, музыку, конечно, сценографию, любить не только место, но и людей, которые живут театром, и всё то, что с театром связано. Душу театра! Еще Николай научил меня хорошо знать текст либретто, исторический период, чтобы декорации и костюмы ему соответствовали. Публике нравится приходить в театр, садиться и ждать, когда откроется занавес и можно будет погрузиться в этот мир.
Тогда художники-сценографы работали темперой, расписывая вручную сотни метров ткани, лежащей на полу. Ориентируясь на эскиз, наносили рисунок углем, вставленным в большую палку, затем смешивали пигменты и клеевую основу, стараясь также оставаться верными эскизу в оттенках. Самое забавное, что мне пришлось делать — это водрузить на плечи бидон с краской, чтобы раскрасить зеленые лужайки. Я радостно разбрызгивала шлангом ярко-зеленую краску, создавая изумрудные переливы. Это похоже на сегодняшний стрит-арт!
Какие черты характера Бенуа Вам нравились, а какие — не очень?
Мне очень импонировало его благородство. Как он себя преподносил, каким рассказчиком был. Элегантен во всем! И за столом. С ним мы спорили, произносили тосты, обсуждали вино, искусство и кухню. Наши застолья напоминали пиры эпохи Ренессанса. Когда я была еще слишком молода, он казался мне очень суровым. С первого взгляда он вызывал не симпатию, а трепет. Но только с первого взгляда.
Вы были на его похоронах?
Да, в Кодройпо. Мы шли радом с суперинтендантом Карло Мария Бадини и вспоминали добрые времена Ла Скала с Бенуа.
Вам нравятся портреты и пейзажи Николая Бенуа?
Очень. В них проявляется его фантастическая личность. Особенно запомнился портрет его супруги Дизмы. Помимо театральных работ мне нравились его интерьеры, натюрморты.
Что Бенуа нравилось в Ваших работах?
Он говорил, что у меня много фантазии и отличное чувство пространства. Часто удивлялся моему чувству пропорций. Однажды в моей небольшой мастерской я работала по памяти перед полотном в 20 метров. Николай сказал мне: «Как тебе удается увидеть, ты же так близко… меньше двух метров? Как ты можешь рассчитать всё без нанесения квадратов на полотно, только фантазией, и даже не ошибаешься в пропорциях. Ты — маленький гений, у тебя всё — в голове!»
Долорес Пюто с Николаем Бенуа. 1970-е гг.
В честь двухсотлетия Ла Скала Николай настоял на том, чтобы я сделала выставку. Он говорил мне: «Ты можешь рассказать о театре с помощью твоего искусства. Ты знаешь театр во всех его деталях. Каждое помещение, каждый уголок». Так родилась большая выставка из восьми работ и серии литографий в честь важных персонажей, связанных любовью к театру-юбиляру. Эта выставка, благодаря содействию Николая Бенуа и суперинтенданта Карло Мария Бадини, размещалась в театре и во Дворце Туризма[247] в 1978 г., затем она перемещалась в другие театры и театральные помещения в разных странах.
Вы были знакомы с сотрудником Бенуа, Франко Шепи?
К сожалению нет, но издалека я наблюдала за ним и ценила его работу.
В Музее Долорес Пюто в Ломаццо, 19 июня 2017 г., еще до встречи с художницей, прошла беседа с ее дочерью, Марией Луизой Рудони, в замужестве Анджи.
Какую роль играл Николай Бенуа в вашей семье?
Присутствие в нашем доме Николая всегда был фундаментальным, потому что он был учителем моей матери во всех отношениях. Он принял совсем еще юную маму на работу в Ла Скала. Когда он приходил к нам, поначалу я не обращала на него много внимания, а с 11–12-ти лет мои воспоминания становятся уже более четкими. Он часто приходил в мастерскую, и они с мамой проводили много времени вместе.
А где находилась мастерская вашей мамы?
В Милане на виа Альберти, где мы жили. Внизу находилась мастерская, а наверху квартира. Готовили выставку к двухсотлетию Ла Скала, и Николай давал маме советы, кроме того, он написал вступительное слово к каталогу выставки. И с нами, тремя детьми, из которых я — старшая, у него сложились дружеские теплые отношения. Он часто путешествовал с нашими родителями, мама и папа приезжали в Кодройпо, в дом Бенуа и Де Чекко. Я бывала в его доме в Милане, это был чудесный дом.
Возле Порта Венеции?
Да, там, в доме, на котором сегодня установлена мемориальная доска. Помню, как приходили к ним в гости: квартира вся была заполнена книгами, сотни и сотни книг повсюду. В студии под стопками книг можно было найти настоящие рисунки Пикассо! И потом было невероятное количество рисунков, эскизов.
Николай Александрович обладал чудесным качеством — любил детей. Он веселился вместе с нами. Брал, к примеру, носовой платок, накручивал на палец, рисовал рот, наподобие матрешки, и играл с нами. Он был таким милым! И у него была хорошенькая собачка.
Пудель черный и ризеншнауцер, и еще один пудель?
Я помню только черного пуделя.
Его отношения с мамой походили на отношения отца с дочерью. Он относился к маме с симпатией и уважением. Осталось много открыток и писем, которые он слал нашим родителям из разных уголков мира. Я постаралась собрать все предметы и документы. Родители жили в Тоскане в большом доме, а пять лет назад переехали в Ломаццо. Четыре коробки с документами и газетами хранились на чердаке и, к сожалению, непоправимо пострадали от протечки. Поэтому я стала фотографировать всё оставшееся, эскизы пятидесятых годов, когда мама работала в Ла Скала. Иногда мама отправлялась в салон Пьермарини, где находились декорации. Потом этот отдел перевели в Бовизу. Когда мама стала приходить в театр, она была еще совсем юной. Убегала вниз посмотреть репетиции. Она не была официально служащей театра и имела больше свободы в передвижениях. Потом поднималась к Николаю, где помогала ему заниматься разными делами. Когда Николай умер, она утратила важную часть своей жизни.
Ученик Николая Бенуа Франко Шепи стал архитектором-сценографом театра Ла Скала, но, не желая оставаться в рамках только одного жанра, принял активное участие в рождении нового грандиозного проекта — телевидения. На канале RAI 1 в начале 60-х гг. совместно с режиссером Вито МолиФранко Шепи в мастерской, 1961 г. нари он создал одну из самых успешных передач: комическую и пародийную программу «L’amico del giaguaro» (Друг ягуара). Попробовал себя Шепи и в роли режиссера авторского кино. Его фильмы «Сап Canes» и «Packaging» были представлены на Биеннале в Венеции в 1980 и в 1982 годах. Короткометражные фильмы, видео, перформанс, рекламные ролики — Франко Шепи испробовал себя во многих направлениях, экспериментируя с разными медийными средствами.