После успешной премьеры «Николай Бенуа. Проекты и подготовительные эскизы» в галерее Антонии Янноне, сразу же, в феврале 1984 г. выставка переехала в Турин в галерею «Паризина»[252].
«Двуязычная поэтесса, эссеист и искусствовед, художник и перформер, режиссер и сценограф, журналист и культуролог»[253], Эвелина Шац родилась в Одессе в семье талантливых художников: Мануэля Шаца, родом из Винницы, и немки Хелен Мюллер, переехавших затем по учебе в Москву. По зову любви Эвелина перебралась в Италию и уже много лет живет в Милане. Сама Эвелина определяет себя как «всестороннего художника многих ремесел».
Эвелина Шац, фотография Molteni & Motta
Автор приводит беседу, состоявшуюся 28 июля 2017 г. в мастерской Эвелина Шац, фотография Эвелины Шац на площади Сант-
Molteni & Motta Эусторджио в Милане.
Дорогая Эвелина, я недавно была в Петергофе, работала в архиве Музея семьи Бенуа.
Я подарила музею платье из «Хованщины», расписанное от руки…
Любимов с Боровским брали костюмы постановки Бенуа и красили. Боровский делал «Сорочинскую ярмарку», они красили старые костюмы, а я приходила в ужас. Тогда в Ла Скала я была ассистентом… была такая «девушка на побегушках» у Любимова и Боровского. Это были 70-е, наверное, 79-й год. У меня вот есть четыре книги. Вообще их шесть, но у меня сохранилось четыре. «Сценография», а еще есть «Режиссура». Здесь есть интересные вещи. Вообще, все эти книги я курировала[254], потому что мы многие годы работали вместе с Джованни Тамбурелли[255] (сейчас он умер), занималась всем понемногу.
Вы были на похоронах Бенуа?
Нет, я не ходила, потому что не хожу на похороны. И я хочу, чтобы у меня не было похорон, не было ничего такого. Для меня всё это сложно. Умер мой муж, с которым я сюда приехала, все умирали вокруг. Я принадлежу к такой эпохе, когда многие умирали. Я не хожу хоронить дорогих мне людей, но я пишу стихи в это время. У меня есть много фотографий, но мне нужно как-то посидеть и посмотреть их. У меня есть замечательная пастель, которую мне подарил Бенуа к новоселью. Потом есть шарж, который он сделал для меня. Он у меня в каталоге есть. Есть еще одна его работа, он подарил мне какой-то эскиз к сценографии. Еще мне подарили вот такие вот два платья: они были разрисованы по рисункам Бенуа, но их покрасили… Так делается в театре, они давно лежали там без дела. Как-то я пригласила его на ужин, мы бывали друг у друга, и я надела это платье. Он мне его подписал. И я подарила это платье, когда открывался музей… я как раз была в Питере, меня пригласили, уже не помню по какому поводу…
В 2018 году у музея Бенуа юбилей и 30 лет со дня смерти Бенуа. Еще — 40 лет «Amici della Scala». Столько важных дат в 2018 году!
Я почетный член «Amici della Scala», помогла им создать библиотеку адресов миланской интеллигенции. Я перевела и издала книгу Анны Креспи, сказку, одну из последних, на русском и итальянском языке.
Нужно обязательно найти журнал «Вог», 1976 г., декабрьский номер. Это был мой дебют в журналистике: сорок страниц о России в декабрьский номер «Вог». Там у меня поезд Урал — Москва, Анна Каренина; из моих каких-то кусков, какой-то одежды, каких-то старинных уборов русских мы сделали моду «а la russe». Получилось всё замечательно красиво, всё в билибинских рамках. Прекрасный номер. И там есть большая статья о Бенуа писателя Миро Сильвера.
Мы с Бенуа просто дружили… потому что я была связана с Ла Скала, а его уже не допускали туда, он поругался, как-то у него было всё не очень хорошо с Ла Скала. Он немножко устарел для Ла Скала, он был классик другого времени. Я что-то видела из его спектаклей, но не помню что. Я же вечно ходила в Ла Скала: меня, как только я приехала в Италию, постоянно водила подруга, самая близкая мне до самой ее смерти, у нее была своя ложа, и она меня стала тут же водить. А я очень любила оперу, потому что я маленькой ходила в оперу, меня брали в оркестр. Мне было шесть лет, я сидела там, ничего не видела, что-то там слушала. И до сих пор иногда во сне мне снится, как у меня на лбу танцуют балерины…
Так что для меня всё это было очень важно. А потом я дружила с Гирингелли. Лет пятнадцать я пользовалась его ложей, там вырос мой сын. Еще я дружила с Валли Тосканини, и поэтому мы с ней иногда там тоже встречались. Так что это был такой мой мир, и где-то, естественно, уже не помню, как я познакомилась с Бенуа. И сразу пошла такая «русская дружба». Это было замечательно: он с неизменным удовольствием приходил на ужин, я любила готовить, любила принимать. Я тогда много работала, зарабатывала, могла себе позволить постоянную прислугу, несмотря на то что я постоянно была в отъездах, но, когда я возвращалась домой, у меня была помощь. И он тоже очень любил приглашать, и так всегда у него было красиво! В этой статье Миро Сильвера вы увидите цвета его квартиры: плотный бирюзовый, как питерские церкви Растрелли, очень яркие цвета; зеленый, ярко-бирюзовый, очень много золота, какие-то рамы. Это было очень роскошно, и театрально, и красиво, и по-русски.
Наверное, так было дома у отца, поэтому и он так делал?
Этого я не знаю. Думаю, что он и сам художник… Думаю, что это было его. О папе он рассказывал только, как они подрались. Ему было лет 15…
С отцом?
Нет! Отец с Дягилевым. Николаю было лет 15. Они разбили даже какую-то стеклянную перегородку, что-то вроде эркера. Так поругались, что разбили стекло….
Сложилось впечатление, что он был такой «папенькин сыночек», потому что он об отце только и говорил…
Я не думаю, потому что они никогда особо и не были вместе. Они как-то жили все порознь.
Мы смотрели, например, графику одного и того же периода, где Николай изображает отца и свою жену Марию на море, а потом отец изображает его — и просто один в один!
Такое бывает в молодости… Я этой части не знаю. Он со мной много говорил, очень много говорил, но очень мало говорил об отце.
Это удивительно…
Может быть потому, что он был уже стар?! Я-то его знала уже в старости, в глубокой старости. Сколько ему было, 84… Я его знала последние 10 лет.
А о чем Николай Бенуа любил рассказывать?
Он вообще был разговорчив. Я иногда ходила к нему просто в гости, не на обед, даже иногда с мамой. Он за мамой ухаживал… «Вот, — говорил он, — наконец-то я могу поухаживать! Я же не могу за тобой ухаживать, ты такая маленькая!».
Я его обожала! В нем была смесь европейских каких-то настроев, европейского духа, с какой-то прелестной такой русскостью, не назойливой, но очень явной. Это было замечательно! Он был весельчак, он рассказывал анекдоты, он обожал космос, и мне рассказывал всегда о том, что говорили космонавты, когда они что-то видели, об их взаимоотношении с космическим пространством, с Богом. Его это очень волновало, и он очень любил говорить на эти темы. Он всё время что-то цитировал из разных космонавтов, кто и что сказал. Его всё это очень волновало, и меня всегда это потрясало, потому что и меня всё это тоже очень интересует…
Меня это интересует с научной точки зрения, а вот мой папа всегда так возбуждался, когда начинался какой-то полет… у него просто волосы на голове начинали шевелиться, и он превращался в такого немножко сумасшедшего Эйнштейна. Так вот, у Николая тоже такое было… никто, наверное, этого и не знает… он очень умный был. С ним очень интересно было говорить на какие-то такие абстрактные темы, которые выходили за пределы оперных сплетен, художественных знаний. Его интересовал мир, и он был очень умен в этом, очень тонок. Я иногда просто ходила к нему в гости, во второй половине дня, часов где-то в пять. У него была студия, где стояла конторка, и он всегда рисовал. Он хотя и не работал уже много, но кое-что он делал и в провинции. Он всё время рисовал какие-то свои проекты, какие-то декорации, и он стоя рисовал. Я садилась на диванчик и что-то записывала… у меня это всё есть где-то, но я не знаю сейчас, где… Когда-нибудь, когда я доберусь, может быть, что-то и напишу.
Итак, вернемся к его студии, где он стоит… знаешь, она такая типичная была, для XVII–XVIII вв., за такими в Англии клерки работали в первых торговых домах. Она такая, как парта, но высокая. Ты стоишь и работаешь.
Такая, как аналой в церкви?
Нет, по размеру столешницы — та, что в церкви, меньше. И он никогда не уставал, так привык, наверное. А я сидела и болтала, и что-то записывала, а что — не помню. И это было замечательно интересно! Он был человеком с большим чувством юмора и очень харизматичен.
Помню, когда я обустроила свою новую квартиру, я пригласила друзей на новоселье, пришел и Бенуа. Он пришел с подарком, это была потрясающая пастель, такая насыщенная: два ангела несли каравай. Еще не было так много диванов, не закончено было, только стол и немного стульев. В конце концов все стояли, потому что гостей пришло много, и в центре стоял Бенуа. Я всё время бегала туда-сюда, но видела, что он стоял в центре и вокруг него народ молодой, а он всё время рассказывал что-то, и всегда я помню его улыбку. Всегда это было весело, потому что он отличался остроумием.
Я удивлялась, спрашивала у него: «Что же тут питерского? Питерцы такие серьезные люди! Это я тебя своей одесскостью заразила что ли?» Мы были на «ты», в Италии все на «ты».
Я так хорошо это помню! В нем был такой накал, а когда это всё происходило, ему уже было лет 80–81, а он стоит, не устает, пьет. Он выпивал так хорошо, никогда ничего не действовало на него, он любил выпить и покушать хорошо, но всегда был в порядке.
А Дизма была совсем другая, и я не понимала, как она могла быть рядом с ним. Но, очевидно, ему очень подходила, потому что она была проще во всем, эта миланская девушка, но она с ним возилась как с писаной торбой, и поэтому мы все ее очень почитали. Она все делала «для Николушки», она за ним следила, за его диетой, чтобы не пил, чтобы не то, чтобы не другое. Она была как сиделка, очень заботилась о нем, очень… Она тоже была веселая, звонкая.