С приходом Ежова в НКВД темп репрессий стал нарастать. Александр Григорьевич Соловьев 6 ноября 1936 года записал в дневнике: «В ГАБТ собрание (посвященное 19-й годовщине Октябрьской революции. – Б.С.) прошло очень торжественно, с большими овациями. Встретил Подвойского. Он очень удручен событиями, массовыми арестами, заостренными политическими статьями. Говорит, что много преувеличений, но приходится молчать»[122].
А ранее, еще при Ягоде, в связи с процессом Зиновьева – Каменева, Александр Григорьевич записал 27 августа 1936 года: «Читаю я эти статьи (о процессе Зиновьева – Каменева. – Б.С.), и становится страшно. Неужели действительно все пронизано врагами? Неужели нельзя никому стало верить? А что если эти массовые призывы в какой-то мере преувеличены, ошибочны? Это было бы ужасно. Могли бы пострадать и невинные. Но трудно не верить, хотя бы и через силу. Ведь устами печати говорит и призывает партия. Как же можно ей не верить?»[123]
Ошибались не только старые большевики, но и аккредитованные в Москве дипломаты. Английский посол Аретас Акерс-Дуглас, виконт Чилстон сообщал в Лондон: «Ежов очень сильная фигура и, что очень важно, партийный деятель, а не чекист. Скорее всего, он станет преемником Сталина, у него большие перспективы… Сталин дал Ежову НКВД, чтобы уменьшить власть этой кошмарной организации. Поэтому назначение Ежова следует приветствовать»[124].
Но Иосиф Виссарионович имел совсем иное мнение по вопросу о своём преемнике, равно как и о перспективах Ежова, чей жизненный путь вскоре должен был завершиться. Сильной личностью Николая Ивановича Сталин, безусловно, не считал. Потому и доверил ему «карающий меч партии» в тот момент, когда в руки чекистов на расправу конвейером начали поступать сначала бывшие, а потом и действующие большевистские вожди. Тут генсеку нужен был абсолютно преданный исполнитель, лишённый политических амбиций и не подверженный политическим влияниям как со стороны бывших оппозиционеров, так и со стороны людей, близких к Сталину. «Великую чистку» надо было завершить быстро. А затем, чтобы успокоить уцелевшую старую и выдвинутую во власть новую номенклатуру, от исполнителя необходимо было тихо избавиться, чтобы, хотя бы на уровне слухов, свалить на него ответственность за «перегибы».
Как сообщал один очень близкий Елизавете Захарьевна Крючковой, жене секретаря Горького Петра Петровича Крючкова, человек, по совместительству – сексот «Зорин», она в минуты отчаянья после ареста мужа говорила ему:
– Я стою перед бездной, я никому не верю. У меня есть только вы и Петька, сын. Если бы у меня не было Петьки и вас, я бы застрелилась… Еще и год не прошел после смерти Алексея Максимовича, а уже оскорбляют его память преследованием близких ему друзей.
– А что вы думаете, каковы причины отставки Ягоды?
– Ягода всегда ссорился с Ежовым. Но это не главное. А дело в том, что Ягода в свое время принял аппарат НКВД таким, каким он был еще при Дзержинском. Работая по старым традициям, аппарат перестал удовлетворять современным требованиям государственности. Так что Ягода – жертва общей перемены государственного курса…
Через несколько дней после этого разговора Елизавету Крючкову арестовали как сообщницу Ягоды. На суде она утверждала, что никакой политической связи с Ягодой не имела, а он лишь пытался сделать ее своей любовницей. Но ее все равно расстреляли 17 сентября 1938 года, а реабилитировали в 1957 году. А П.П. Крючкова расстреляли как одного из фигурантов процесса «правотроцкистского блока»[125].
«Старый чекист» Михаил Шрейдер, которому посчастливилось уцелеть, хотя и пройти ГУЛАГ, вспоминал, как при вступлении в должность наркома НКВД на совещании руководящего состава Ежов заявил:
– Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие – сталинские, – при этом он протянул вперед две руки, как бы демонстрируя их сидящим. – У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами… – Он угрожающе сжал кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал: – И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа…
Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:
– Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа[126].
И это были не пустые слова. В конце марта 1937 года практически все заместители Ежова и начальники основных управлений НКВД получили задание выехать в определенную область для проверки благонадежности руководства соответствующих обкомов партии. Но по пути к месту следования все они были арестованы. Через два дня таким же образом были арестованы заместители «уехавших» на проверку. Ежов убрал людей Ягоды и рассадил на ключевых постах своих ставленников. После этого наступил час самого Ягоды.
Люди Ягоды тоже совсем не были ангелами. Начальник спецотдела Глеб Иванович Бокий тоже знал толк в оргиях. В 1938 году один из его товарищей, Н.В. Клименков, на следствии в НКВД поведал историю «коммуны Бокия», глава которой был расстрелян годом раньше: «…С 1921 года я работал в спецотделе НКВД (имеется в виду ВЧК. – Б.С.). Отдел в то время возглавлял Бокий Глеб Иванович… В это время уже существовала созданная Бокием так называемая «Дачная коммуна», причём её существование тщательно скрывалось от сотрудников отдела, и знали об этом только приближённые Бокия… Последний в одно время сообщил мне, что им в Кучино создана «Дачная коммуна», в которую входят отобранные им, Бокием, люди, и пригласил меня ехать на дачу вместе с ним. После этого я на даче в Кучино бывал очень часто…
При первом моём посещении «Дачной коммуны» мне объявили её порядки, что накануне каждого выходного дня каждый член «коммуны» выезжает на дачу и, приехав туда, обязан выполнять все установленные «батькой Бокием» правила.
«Правила» эти сводились к следующему: участники, прибыв под выходной день на дачу, пьянствовали весь выходной день и ночь под следующий рабочий день.
Эти пьяные оргии очень часто сопровождались драками, переходящими в общую свалку. Причинами этих драк, как правило, было то, что мужья замечали разврат своих жён с присутствующими здесь же мужчинами, выполняющими «правила батьки Бокия». «Правила» в этом случае были таковы. На даче всё время топилась баня… По указанию Бокия, после изрядной выпивки партиями направлялись в баню, где открыто занимались групповым половым развратом.
Пьянки, как правило, сопровождались доходящими до дикости хулиганством и издевательством друг над другом: пьяным намазывали половые органы краской, горчицей. Спящих же в пьяном виде часто «хоронили» живыми, однажды решили похоронить, кажется, Филиппова и чуть его не засыпали в яме живого. Всё это делалось при поповском облачении, которое специально для «дачи» было привезено из Соловков. Обычно двое-трое наряжались в это поповское платье, и начиналось «пьяное богослужение»…
На дачу съезжались участники «коммуны» с жёнами. Вместе с этим приглашались и посторонние, в том числе и женщины из проституток. Женщин спаивали допьяна, раздевали их и использовали по очереди, предоставляя преимущество Бокию, к которому помещали этих женщин несколько.
Подобный разврат приводил к тому, что на почве ревности мужей к своим жёнам на «Дачной коммуне» было несколько самоубийств… К концу 1925 года число членов «Дачной коммуны» увеличилось настолько, что она стала терять свой конспиративный характер».
О «коммуне» рассказал на следствии и другой участник оргий – подчинённый Бокия доктор Гоппиус: «Каждый член коммуны обязан за «трапезой» обязательно выпить первые пять стопок водки, после чего члену коммуны предоставлялось право пить или не пить, по его усмотрению. Обязательно было также посещение общей бани мужчинами и женщинами. В этом принимали участие все члены коммуны, в том числе и две дочери Бокия. Это называлось в уставе коммуны – «культом приближения к природе». Участники занимались и обработкой огорода. Обязательным было пребывание мужчин и женщин на территории дачи в голом и полуголом виде…»[127]
Некоторые проницательные соотечественники, в отличие от иностранных дипломатов, понимали, что не Ежов является инициатором кровавых чисток. Исаак Бабель говорил Илье Эренбургу: «Дело не в Ежове. Конечно, Ежов старается, но дело не в нем…»[128] Дружившая с женой Ежова супруга Орджоникидзе Зинаида Гавриловна тоже не считала Николая Ивановича самостоятельной фигурой: «Он был игрушка. Им вертели, как хотели. А когда он стал много знать – его решили убрать»[129].
Пытаясь реабилитироваться, незадолго до своего смещения Ягода направил Сталину показания некоторых рядовых правых, ранее арестованных, с обширным компроматом против Бухарина, Рыкова и Томского. Ягода далее писал: «Особый интерес представляют показания Куликова о террористической деятельности контрреволюционной организации правых»[130].
На следствии Генрих Григорьевич о своих связях с правыми на допросе 26 апреля 1937 года рассказал следующее: «Как зампред ОГПУ, я часто встречался с Рыковым, сначала на заседаниях, а затем и дома у него. Относился он ко мне хорошо, и это мне льстило и импонировало.
Личные отношения у меня были также с Бухариным, Томским и Углановым (я был тогда членом бюро МК, а Угланов секретарём МК). Когда правые готовились к выступлению против партии, я имел по этому поводу несколько бесед с Рыковым… Это было в 1928 году у Рыкова в кабинете. О характере этого разговора у меня в памяти сохранилось, что речь шла о каких-то конкретных расхождениях у Рыкова, Бухарина, Томского с Политбюро ЦК по вопросам вывоза золота и продажи хлеба. Рыков говорил мне, что Сталин ведёт неправильную линию не только в этих вопросах. Это был первый разговор, носивший скорее характер прощупывания и подготовки меня к более откровенным разговорам.