Ягода довел до преждевременной смерти одну из моих дочерей, до самоубийства – другую. Он арестовал двух моих зятей, которые потом бесследно исчезли. ГПУ арестовало моего младшего сына, Сергея, по невероятному обвинению в отравлении рабочих, после чего арестованный исчез. ГПУ довело своими преследованиями до самоубийства двух моих секретарей: Глазмана и Бутова, которые предпочли смерть позорящим показаниям под диктовку Ягоды. Два других моих русских секретаря, Познанский и Сермукс, бесследно исчезли в Сибири. В Испании агентура ГПУ арестовала моего бывшего секретаря, чехословацкого гражданина Эрвина Вольфа, который исчез бесследно. Совсем недавно ГПУ похитило во Франции другого моего бывшего секретаря Рудольфа Клемента. Найдет ли его французская полиция? Захочет ли она его искать? Я позволяю себе в этом сомневаться. Приведенный выше перечень жертв охватывает лишь наиболее мне близких людей. Я не говорю о тысячах и десятках тысяч тех, которые погибают в СССР от рук ГПУ в качестве «троцкистов».
В ряду врагов ГПУ и намеченных им жертв Лев Седов занимал первое место, рядом со мною. ГПУ не спускало с него глаз. В течение по крайней мере двух лет бандиты ГПУ охотились за Седовым во Франции как за дичью. Факты эти незыблемо установлены в связи с делом об убийстве И. Рейсса. Можно ли допустить хоть на минуту, что ГПУ потеряло Седова из виду во время его помещения в клинику и упустило исключительно благоприятный момент? Допускать это органы следствия не имеют права»[147].
Два года спустя, когда судили уже самого Ежова, ему инкриминировали фальсификацию обвинения против Ягоды в попытке отравить своего преемника ртутью (об этом я расскажу подробнее далее).
Вот шпионаж Ягода отрицал, гордо заявив на суде: «Если бы я был шпионом, то десятки стран мира могли бы закрыть свои разведки». Но на приговор это никак не повлияло.
При сборе материала на Ягоду Ежов использовал существовавшую против Генриха Григорьевича оппозицию в НКВД. Так, начальник НКВД по Воронежской области Семен Дукельский 13 июля 1936 года направил Ежову письмо «О состоянии оперативной чекистской работы». 11 сентября Семен Семенович послал еще одно письмо, и на следующий день был принят Николаем Ивановичем. 14 сентября Ежов докладывал Сталину, что, по данным Дукельского, НКВД имел сведения о троцкистском центре еще в начале 1933 года, но вместо того чтобы ликвидировать его, руководство НКВД проигнорировало эти данные[148].
Сразу после процесса Каменева и Зиновьева, 30 августа 1936 года, была принята директива ЦК: «В связи с тем, что за последнее время в ряде партийных организаций имели место факты снятия с работы и исключения из партии без ведома и согласия ЦК ВКП(б) назначенных решением ЦК ответственных работников и в особенности директоров предприятий, ЦК разъясняет, что такие действия местных партийных организаций являются неправильными. ЦК обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий прекратить подобную практику и во всех случаях, когда местные партийные организации располагают материалом, ставящим под сомнение возможность оставления в партии назначенного решением ЦК работника, передавать эти материалы на рассмотрение ЦК ВКП(б)»[149].
Так перед началом Большого террора усыплялась бдительность будущих жертв. Покаявшиеся троцкисты и бухаринцы убеждались в том, что раз ЦК их простило и доверило новую ответственную работу, то без серьёзных оснований и без ведома ЦК их теперь не тронут. Заодно постановление должно было гарантировать, что органы НКВД и местные партийные организации не будут проявлять излишнюю самодеятельность, и что лица, входящие в номенклатуру ЦК, будут репрессироваться только с согласия ЦК, а фактически – только по инициативе Сталина.
Аналогичная директива была повторена 13 февраля 1937 года, перед началом пленума, давшего зелёный свет террору. Сталин предупредил секретарей обкомов и начальников местных управлений НКВД, что «руководители, директора, технические директора, инженеры, техники и конструкторы могут арестовываться лишь с согласия соответствующего наркома, причём в случае несогласия сторон насчёт ареста или неареста того или иного лица, стороны могут обращаться в ЦК ВКП(б) за разрешением вопроса»[150]. Тем самым соучастниками происходящего террора делались практически все высокопоставленные правительственные чиновники. А заодно рекрутировались новые жертвы. Ведь в случае несогласия сторон ЦК почти всегда становилось на сторону НКВД, и строптивый нарком или его заместитель становился следующим «заговорщиком» и кандидатом на отстрел.
Общественным обвинителем по делу «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической группы» должен был выступать Ю.Л. Пятаков – бывший сторонник Троцкого. Однако в конце июля 36-го года была арестована его жена, и будущие фигуранты процесса Каменева и Зиновьева назвали Пятакова руководителем оппозиционного центра на Украине. 11 августа по поручению Сталина с Пятаковым встретился Ежов. Иосиф Виссарионович знал об их дружбе и не случайно отправил Ежова на эту встречу. Ведь в тот момент судьба Пятакова была предрешена, и Сталин с Ежовым это прекрасно знали. Вождю хотелось проверить будущего «железного наркома»: не дрогнет ли на встрече с другом и собутыльником, не даст ли слабину. Но Николай Иванович испытание выдержал блестяще, сделал всё, чтобы успокоить несчастного Юрия Леонидовича. Так успокаивают баранов, ведомых на бойню. Во всяком случае, после встречи с Ежовым Пятаков не стал ни стреляться, ни бежать. Надеялся: а вдруг всё ещё обойдётся.
В тот же день Николай Иванович докладывал генсеку: «Пятакова вызвал. Сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра. Зачитал показания Рейнгольда и Голубенко. Предложил выехать на работу начальником Чирчикстроя.
Пятаков на это реагировал следующим образом:
1. Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут, Рейнгольд и Голубенко – врут.
2. Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены, безразлично относился к встречам с её знакомыми. Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным. Заявил, что надо было наказать строже (это пожелание Юрия Леонидовича Сталин и Ежов очень скоро исполнили. – Б.С.).
3. Назначение его обвинителем рассматривал как акт огромного доверия ЦК и шёл на это от души. Считал, что после процесса, на котором он выступит в качестве обвинителя, доверие ЦК к нему укрепится, несмотря на арест бывшей жены.
4. Просит предоставить ему любую форму (по указанию ЦК) реабилитации. В частности, от себя вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговорённых к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену. Опубликовать это в печати.
Несмотря на то, что я ему указал на абсурдность его предложения, он всё же настойчиво просил сообщить об этом в ЦК…»
Месяц спустя Пятаков был исключен из партии и арестован[151].
Да, хороши старые большевики! Чтобы уцелеть, готовы даже любимого когда-то человека своими руками расстрелять! Страх смерти моментально превращал их в нелюдь. Работа Ежова по организации открытых политических процессов и проведении кампании террора сильно облегчалась ещё и тем, что приходилось иметь дело, в сущности, с морально сломленными людьми, физическая ликвидация которых была чисто технической проблемой. Пятаков и Радек, Каменев и Зиновьев, Бухарин и Рыков, равно как сотни и тысячи других оппозиционеров сломались не на процессах или после ареста в 1936–1938 годах, а ещё тогда, когда публично покаялись в конце 20-х – начале 30-х и заявили о верности генеральной линии партии и лично её вождю товарищу Сталину. С тех пор у них была одна задача: уцелеть, но генсек вовсе не собирался оставлять троцкистов и бухаринцев живых. Непроизнесённую обвинительную речь Пятаков обратил в статью, появившуюся в «Правде» в дни процесса. Там он пытался изобразить искренний восторг: «Хорошо, что органы НКВД разоблачили эту банду. Хорошо, что её можно уничтожить – честь и слава работникам НКВД!» Но у самого Юрия Леонидовича в жизни ничего хорошего больше не было. 11 сентября 1936 года он был арестован, в январе 37-го осуждён на процессе «параллельного антисоветского троцкистского центра» и расстрелян.
Хотя надо сказать, что статья Пятакова, равно как и статьи других кающихся по второму разу троцкистов, Сталину понравилась. Она вполне отвечала сценарию дальнейшего хода Великой чистки. Вечером 23 августа Иосиф Виссарионович телеграфировал Кагановичу: «Статьи у Раковского, Радека и Пятакова получились не плохие. Судя по корреспондентским сводкам ИНО (иностранного отдела ТАСС. – Б.С.), корреспонденты замалчивают эти статьи, имеющие большое значение. Необходимо перепечатать их в газетах в Норвегии, Швеции, Франции, Америке, хотя бы в коммунистических газетах. Значение их состоит, между прочим, в том, что они лишают возможности наших врагов изобразить судебный процесс как инсценировку и как фракционную расправу ЦК с фракцией Зиновьева – Троцкого». И тут же вождь давал указания, какие сюжеты должны получить развитие на новых процессах: «Из показаний Рейнгольда видно, что Каменев через свою жену Глебову зондировал французского посла Альфана насчёт возможного отношения францпра (так в тексте. – Б.С.) к будущему «правительству» троцкистско-зиновьевского блока. Я думаю, что Каменев зондировал также английского, германского и американского послов. Это значит, что Каменев должен был раскрыть этим иностранцам планы заговора и убийств вождей ВКП(б); это значит также, что Каменев уже раскрыл им эти планы, ибо иначе иностранцы не стали бы разговаривать с ним о будущем зиновьевско-троцкистского «правительства». Это – попытка Каменева и его друзей заключить прямой блок с буржуазны