.
По мнению же помощника прокурора СССР Г.М. Леплевского, высказанного им в частной беседе, Вышинский чуть было не загубил всю постановку: «Вы знаете, Сталин сказал, что Художественный театр может даже из прейскуранта сделать художественную вещь, театральную постановку, – в данном случае НКВД приготовил прейскурант, из которого Прокуратура и суд, – должны сделать настоящую постановку, не в наших интересах делать из этой постановки фарс с помещиком и с гвоздями в яйцах. Нельзя раздражать Раковского и других, а то они могут начать говорить совсем другое»[167].
Раковский рассказывал после процесса сокамерникам: «Тезисы моего выступления на суде, моего последнего слова, я согласовывал со следователями… Последнее время все было к моим услугам вплоть до маслин». Ягоде перед началом процесса дали свидание с его арестованной женой – Идой Леонидовной Авербах, причем уверяли Ягоду, что она на свободе, для этого ее перед свиданием переодевали и причесывали, а расстреляли на четыре месяца позже его. В самом начале следствия, в 1937 году, когда Ягода еще проявлял несговорчивость, его попросту били. Его следователь Н.М. Лернер поначалу не верил жалобам Ягоды, что его бьют, но вскоре сам убедился в этом: «Однажды, это было в Лефортовской тюрьме, я допрашивал Ягоду. Ко мне в кабинет зашли Ежов, Фриновский и Курский и по предложению Ежова я вышел из кабинета. Когда спустя некоторое время мне разрешили вернуться, я увидел на лице Ягоды синяк под глазом. Ягода, показывая мне синяк, спросил меня: «Теперь вы верите, что меня бьют».
В перерывах Наум Моисеевич, счастливо избежавший последующих репрессий, играл с Генрихом Григорьевичем в шахматы, а Ягода все время его спрашивал, расстреляют его или нет. Лернеру не пришлось смотреть в глаза Ягоде на расстреле, он там не присутствовал, но о некоторых деталях казни узнал: «Со слов бывшего начальника УНКВД Ленинградской области Литвина мне известно, что Ягоду расстреливали последним, а до этого его и Бухарина посадили на стулья и заставили смотреть, как приводится в исполнение приговор в отношении других осужденных».
Не исключено, что эту предсмертную пытку придумал сам Ежов. После своего ареста И.Я. Дагин, в то время начальник 1-го отдела ГУГБ, свидетельствовал, что Ежов присутствовал при этом расстреле. Ежов велел Дагину избить своего предшественника Ягоду перед исполнением приговора: «А ну-ка, дай ему за всех нас»[168].
А вот Юлия Соколова-Пятницкая 13 марта восторженно записала: «Сегодня в 4 часа они будут уничтожены – эти страшные злодеи нашей родины. Они успели сплести такую большую и тонкую паутину, что ею захвачены и те, кто так же их ненавидит, как ненавидит тов. Н.И. (Ежов. – Б.С.), как ненавидит их каждый сознательный и честный гражданин нашей страны. Кроме колоссального материального ущерба, они нанесли нам много моральных ран. О, нужно много еще распутывать, много думать, много уничтожить, много обезвредить вовремя, помочь вылечиться, и среди них, конечно, есть «живое мясо» партии Ленина, Сталина, страдание которых бесконечно велико, а я чувствую это так смутно. Кто заплатит за это? Кто вернет потерянные месяцы жизни, невозможность работать вместе с товарищами в такое тяжелое время? Кто ответит за такое незамужнее одиночество? Их позорная, мерзкая кровь – слишком малая цена за все это горе, которое пережила и переживает партия, а вместе с ней и все, кто хоть немного умеет чувствовать, все то страдание людей, невинно изъятых из общества, кто отдавал революции все свои силы, каплю за каплей, и кто не мог предполагать, что есть такие двуногие чудовища – кретины, кто так умел притворяться. Более страшного образа, чем Бухарин, я не знаю, и мне трудно выразить все, что я переживаю. Теперь-то их уничтожат, но от этого моя ненависть нисколько не ослаблена. Я бы хотела для них страшной казни: пусть бы сидели в клетках, специально построенных для них в музее, «контрреволюционерами», и мы бы ухаживали за ними, как за редкостными экспонатами… Это для них было бы ужасно: приходили бы граждане и смотрели бы на них, как на зверей. О, никогда бы ненависть не умерла к ним; пусть бы видели они, как мы боремся за свою счастливую жизнь, как мы дружно боремся, как мы любим своих вождей, которые не изменяют, как мы победили фашизм, а они в бездействии, кормятся, как звери, но их не считают за людей. Так бы я сгорела. Они безопасны: кто пойдет за ними, когда у них ничего, кроме гнусных планов. О, проклятие вам, проклятие на веки веков. Я знай, я не должна позволить себе отчаяться, умереть нетрудно, когда так тяжко и одиноко жить, как мне теперь, но нужно прийти к людям, к работе, вместе бороться, – ты уже можешь быть полезной, и тебе поверят, если будешь хорошо работать и честно жить. И, верится, Игорь, может быть, и Пятница, вернется, если он честный, не виноват, конечно, за то, что прошляпил так много, за то, что не рассмотрел таких гадов, но если у него не было подлых намерений, он, конечно, придет. Как хочется знать, Пятница хоть в чем-нибудь виноват?.. Был ли ты не согласен с линией партии? Был ли ты против каких-нибудь наших руководителей? Как бы легко мне было, если бы я узнала правду. Я насчет Игорька, я думаю словами Ф…. «Все, что доброкачественно, выдерживает испытание огнем. С недоброкачественными же элементами мы охотно расстанемся»… «День великого решения, день битвы народов приближается, и победа будет за нами».
Как хорошо, что я пришла к такому решению, и теперь держи себя в «ежовых рукавицах», попробуй только превратиться в кляксу.
Как бы мне хотелось сказать о моих хороших мыслях Н.И. Как много переживаний, и такое одиночество незаслуженное, и так больно от этого, что я опять порчу себе глаза. Никогда не забывать, и дети мои никогда не забудут, как нужно зорко следить, как нужно беречь в чистоте свои мысли и свой язык, и как коротка жизнь человечья. Каждая жизнь должна дать что-нибудь своим, ближним по духу. Каждая жизнь должна дать сколько-нибудь от того, что она возьмет от общества»[169].
А 19 марта Юлия Иосифовна призналась себе: «Я верю Пятницкому, но еще больше я верю в светлую работу Н.И. (Ежова. – Б.С.) «Бывают и на солнце затмения», но Солнце ничто не может заменить. Партия – это солнце нашей жизни, и ничто не может быть дороже ее здоровья, и если жертвы неизбежны (и если твою жизнь скосило случайно), найди силы, чтобы остаться человеком, несмотря ни на что. Игоренюшка, мальчик мой светлый, я знаю, что ты все учтешь, если не погибнешь. Мал еще такое пережить»[170].
Юлия Иосифовна не сознавала, что Бухарин, Рыков, да и Ягода, равно как и другие подсудимые, в предъявленных им фантастических обвинениях виновны не более чем ее дорогой «Пятница» в столь же фантастических обвинениях, предъявленных ему. А «светлая работа» Ежова довольно быстро и ее саму свела в могилу.
Академик Вернадский так прокомментировал финал бухаринского процесса: «В связи с только что закончившимся процессом вспоминается время террора в Ленинграде после убийства Кирова. Все это в процессе смазано. Теперь выясняется, что Ягода знал раньше (о подготовке покушения на Кирова) и, можно сказать, участвовал – допустил во всяком случае – убийство.
Выбор Кирова – совершенно исключительный. Крупный идейный человек: после (его) смерти ни одного плохого отзыва я не слышал, а наоборот, многое хорошее узнал. Выяснилась крупная фигура с большим будущим. Говорили перед этим, что Сталин выдвинул его как заместителя или себе, или Молотову. Я видел его один раз.
Слух об убийстве распространился в городе сейчас же. Говорили, что (убийца) – партиец видный. С Николаевым мы в Рад[иевом] инст[итуте] сталкивались, т[ак] к[ак] он был важным лицом в РКК.
Говорили, что сперва прилетел Ягода – затем экстр[енным] поездом Сталин и Молотов.
Сразу было сменено все (ленинградское) ГПУ снизу доверху, и из Москвы приехали новые (…), которых выдвинул Сталин. Это теперь помощник Ежова – Заковский (?). Его брошюру о шпионаже я читал. (Брошюра Леонида Михайловича Заковского (Генриха Эрнестовича Штубиса) «О некоторых методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры» была издана в 1937 году. – Б.С.) Бездарный и мгновенно – малообразованный.
Сейчас же, к удивлению населения, стали искать людей не из той среды, которая убила. Были расстреляны в Москве, Ленинграде, Киеве случайные люди и начали террор среди «бывших» людей – выслано было 40 000, как и теперь страдают совершенно невинные, (напр[имер], (Т. П.) Дон). Серг[ея] Митр[офановича] (Зарудного) едва тогда отстояли. Было ясно – это двинуло следствие не в ту сторону. Тогда уже указывали на странный характер (дела): убил видный ком(м)унист – вся тяжесть дела направлена в другую сторону – заметали следы. Новые гепеушники в незнакомой обстановке, перегруженные «работой», засыпали среди обысков и допросов.
Тогда подозревали – теперь стало ясно.
Сколько осталось в среде партии людей, желающих захватить власть и связанных с внешним шпионажем?
Очевидно, верхи отрезаны от жизни. Две власти – если не три – ЦК партии, правительство Союза и НКВД. Неизвестно, кто сильнее фактически.
«Цель оправдывает средства» – применялось вне партии, а тут выяснилось, что и внутри.
Это рассказано было все на суде.
Но та прочность, которую я себе представлял, и видел силу будущего – очевидно, не существует. Разбитого не склеишь. Подбор людей (и молодежи) в партии ниже среднего уровня страны – и морально, и умственно, и по силе воли.
Процесс заставляет смотреть с тревогой в будущее, больше, чем мне это раньше казалось надо было»[171].
Даже такой выдающийся ученый, как Владимир Иванович Вернадский, человек с острым критическим мышлением, поверил, что убийство Кирова мог организовать Ягода и что в системе власти в СССР борются несколько конкурирующих центров власти – ЦК ВКП(б), Совнарком и НКВД. Эта идея потом стала очень популярна у экспертов применительно не только к Советскому Союзу, но и к современной России. Ничего общего с действительностью эта теория не имела и не имеет. В тогдашней системе власти и НКВД, и Совнарком жестко контролировались Сталиным, который был единственным человеком, принимавшим решения по всем главным вопросам. Ежов, вероятно, не сознавал, что, готовя обвинения против Ягоды в разного рода мнимых преступлениях, он готовит почву для таких же обвинений против самого себя. Сталину было важно продемонстрировать широкой публике, что глава НКВД может быть убийцей, заговорщиком и шпионом. Это очень пригодится, когда потребуется свалить весь Большой террор на «перегибы» со стороны Ежова и органов НКВД.