Евг[ений] Евг[еньевич] (Вишневский) не допущен на службу в Лабораторию, т[ак] к[ак] он б[ывший] дворянин и (имеет) скверную характер [истику].
Наряду с этим давно назначены – гоголевские типы, молодежь, карьеристы, которым бы я не поверил: сейчас работают. Те, которые росли среди тов[арищей?] стали роялистами. Впечатление в среднем поразительное. Говорят, в Акад[емии] будет летом хорошая чистка. Но Жданов из нач[альников] кадров сам такой!
А затем из только что назначенных – Эйхе, Чубарь, Петровский, Косиор и бесчисленное число других – сидят и аресты идут непрерывно.
Как понять? Обывательское объяснение – Ежов более ловко делает то же, что Ягода, и в действительности – гос[ударственный] вредитель.
Мне кажется, что это явление связано с закордонной деятельностью «бывших» людей белой и соц[иалистической] эмиграции. Они там приобретают значение, какого раньше не имели. В немецкой армии – много русских эмигрантов, которых при этом условии содержали в Германии. Может повториться то, что было с роялистской эмиграцией во Франции»[178].
Что ж, мысль о том, что Ежов на самом деле – вредитель и его дни – сочтены, все более укоренялась в обществе, хотя никаких видимых признаков грядущей опалы еще не было. Что же касается предположения о том, что репрессии внутри страны вызваны деятельностью внешних врагов – происками белой эмиграции, то ее анекдотичность видна из утверждения о том, что в вермахте много русских эмигрантов. На самом деле русских эмигрантов как в вермахте, так и в СС в 1938 году можно было пересчитать по пальцам. Единственный же генерал вермахта из русских эмигрантов, Б.А. Смысловский-Хольмстен, был произведен в генеральский чин только в последние дни Второй мировой войны. Никакого влияния ни на правительства, ни на армии европейских стран русская эмиграция, что белая, что социалистическая, никогда не оказывала. Просто Вернадский, как и другие советские интеллигенты, все пытался найти рациональное объяснение разворачивающейся кампании репрессий, отказываясь верить в то, что она инициирована лично Сталиным лишь с целью укрепления собственной единоличной власти и подготовки к будущей войне.
О процессе правотроцкистского блока писатель Исаак Бабель, которому вскоре суждено было стать жертвой начатого против Ежова дела, согласно донесению агента-осведомителя НКВД, отозвался следующим образом: «Чудовищный процесс. Он чудовищен страшной ограниченностью, принижением всех проблем. Бухарин пытался, очевидно, поставить процесс на теоретическую высоту, ему не дали. Бухарину, Рыкову, Раковскому, Розенгольцу нарочито подобраны грязные преступники, охранники, шпионы вроде Шаранговича, о деятельности которого в Белоруссии мне рассказывали страшные вещи: исключал, провоцировал и т. д. Раковский, да, он сын помещика, но ведь он отдал все деньги для революции. Они умрут, убежденные в гибели представляемого ими течения и вместе с тем в гибели коммунистической революции, – ведь Троцкий убедил их в том, что победа Сталина означает гибель революции…
Советская власть держится только идеологией. Если бы не было идеологии, десять лет тому назад все было бы окончено. Идеология дала исполнить приговор над Каменевым и Зиновьевым. Люди привыкают к арестам, как к погоде. Ужасает покорность партийцев, интеллигенции к мысли оказаться за решеткой. Все это является характерной чертой государственного режима. На опыте реализации январского пленума ЦК мы видим, что получается другое, чем то, что говорится в резолюциях. Надо, чтобы несколько человек исторического масштаба были бы во главе страны. Впрочем, где их взять, никого уже нет. Нужны люди, имеющие прочный опыт международной политики, их нет. Был Раковский – человек большого диапазона…»[179]
Академик Владимир Иванович Вернадский 18 июня 1941 года, в 5-ю годовщину смерти Горького, записал в дневнике, вспомнив в связи с этим процесс «правотроцкистского блока»: «Смерть Горького 18 июня 1936 года. В убийстве его тогда никого не подозревали. Это «открылось» позже и жертвами оказались Левин и Плетнев – которые «сознались» во время процесса. Уже во время процесса мне показалась подозрительной роль Ежова, помощника Ягоды – грубо-глупым рассказом об обоях его помещения. Левин, который был врачом Кремля, друг Я.В. Самойлова (ученика В.И. Вернадского. – Б.С.), и который в конце XIX века лечил нашу семью, мягкий и честный человек, когда его пришли арестовывать, позвонил Ежову; тот ему сказал, чтобы он не беспокоился и т[ому] п[одобное]. В 1941 (г.) в пятилетие смерти Горького об этом «убийстве» никто ни в «Правде», ни в «Известиях», ни в «Лит[ературной] газете» не говорил. Только Ярославский в своей статье об этом довольно глухо упоминает»[180]. На самом деле этот мини-юбилей был освещен довольно подробно в советской прессе. В статье Е.М. Ярославского в «Известиях» говорилось: «Враги народа не могли простить Горькому его славы, его преданности пролетарскому делу, его беззаветной решимости отдать все свои силы в борьбе за победу коммунизма. Нашлись изверги, сократившие жизнь Горького, отнявшие у нас эту прекрасную жизнь». А в передовой статье «Правды» от 18. VI. 1941 года утверждалось: «Враги народа, страшившиеся разящей силы Горького жестоко ненавидели его. С помощью коварных наемных убийц они оборвали его жизнь. Подлость и гнусность этого злодейства неописуемы».
После февральско-мартовского (1937) пленума стали арестовывать и членов ЦК, никогда не принадлежавших к какой-либо оппозиции. С 1 января по 1 июля 1937 года из ВКП(б) было исключено 20 500 членов, в большинстве своем – старых большевиков[181].
А.Г. Соловьев 19 апреля 1937 года записал в дневнике: «Вчера забыл записать беседу со старым знакомым Носовым в Иванове. Жалуется на придирки из центра. Уполномоченный НКВД требует ареста всех бывших троцкистов, а Носов не соглашается, считает их честно работающими. Из-за этого его обвиняют в покровительстве. В откровенной беседе я высказал предположение, не попали ли на удочку иностранных контрразведок сами работники НКВД. Ежов человек недалекий и ограниченный, провести его опытным разведчикам нетрудно. Ничего не стоит подсунуть разные провокационные письма и оболгать честных людей. Вот и разжигается ажиотаж. Носов выразил сомнение, чтобы через 20 лет советской власти, когда в основном построен социализм, оказалась такая масса врагов, причем из людей труда […] Я не мог ни отрицать, ни согласиться с Носовым. Слишком далеко нахожусь от органов следствия и от партийного руководства, незнаком со всеми следственными данными. Как же могу судить [я], рядовой партиец? Конечно, иногда закрадываются сомнения. Но не верить партруководству, ЦК, т. Сталину не могу. Это было бы кощунственно не верить партии»[182].
Иван Петрович Носов, член партии с 1905 года, в 1936–1937 годах был 1-м секретарем Ивановского обкома ВКП(б). 30 июля 1937 года он был включен в состав «особой тройки» по реализации приказа НКВД № 00447, но уже 8 августа выведен из нее. В этот день на пленуме Ивановского обкома Каганович обвинил Носова в руководящей роли в правотроцкистском центре, снял с должности и забрал его в Москву, где 26 августа Иван Петрович был арестован, а 27 ноября 1937 года предсказуемо расстрелян. В 1956 году его реабилитировали.
Своим заместителем Ежов попросил назначить М.П. Фриновского, ранее возглавлявшего войска НКВД. Это назначение было немедленно санкционировано Сталиным и Политбюро. В апреле 37-го Михаил Петрович стал первым замом, сменив на этом посту «ягодинца» Агранова. Его выдвижение было неслучайным. Как вспоминала Агнесса Ивановна Миронова-Король, Ежов и Фриновский были давними знакомыми, дружили семьями. Но на оперативной работе Ежову приходилось оставлять тех, кто служил при Ягоде, преданных людей среди кадровых чекистов он почти не имел. Это позволило Сталину без труда сместить Николая Ивановича в тот момент, когда его миссия по истреблению «врагов народа» была завершена.
При Ежове пышным цветом расцвели внесудебные органы – Особое совещание, всевозможные «двойки» и «тройки», приговаривающие арестованных к высшей мере наказания заочно, списком. Только в один июньский день 37-го года нарком внутренних дел представил список из 3170 политических заключенных, предназначенных к расстрелу. И список тут же был утвержден Сталиным, Молотовым и Кагановичем.
9 июня 1937 года Михаил Пришвин отметил в дневнике: «Ежов, очень скромный, стыдится при разговоре, опускает глаза, а только сел на свое место, за стол, и во все стороны у людей полетели головы». Аналогичную запись он сделал 21 июля, уже назвав именем наркома эпоху: «Кутерьма растет: эпоха Ежова определяется[183]».
13 июня 1937 года А.Г. Соловьев передал свои разговоры с вдовой Ленина Надеждой Константиновной Крупской и с бывшим генеральным прокурором Николаем Васильевичем Крыленко: «Прочитал в газете о смерти вчера сестры т. Ленина – Марии Ильиничны Ульяновой в возрасте 59 лет. С волнением ходил в Клуб управления делами СНК, где выставлен гроб для прощания. У гроба, сгорбившись, сидела Крупская. Я высказал ей свое сочувствие и печаль. Она поблагодарила. Я поинтересовался, отчего [она] так рано умерла. Крупская тяжело вздохнула и сказала, что не могла пережить тяжелых условий, творящихся вокруг нас. Присмотритесь, говорит, повнимательнее, неужели не замечаете нашей совершенно ненормальной обстановки, отравляющей жизнь. Я не стал расспрашивать, мало ли чего может наговорить человек, переживающий горе. При выходе встретился с Крыленко с очень болезненным видом. Я поинтересовался, чем он болен. Ответил: ужасной душевной болезнью. Спрашиваю, что за причина или какое несчастье? Говорит, очень большое. Невыносимо душат «ежовы рукавицы». Замечаю: прокурор, а говорит такое неладное. Усмехается – уже не прокурор, отстранили за либерализм и политическую слепоту, за чрезмерное критическое отношение к ведению судебных дел Военной коллегией (20 июля 1936 года Крыленко был переведен на пост наркома юстиции СССР с поста генерального прокурора. Очевидно, он считался неподходящей фигурой для проведения процесса над Каменевым и Зиновьевым. 15 января 1938 года Крыленко сместили и с поста наркома юстиции. Его обвинили в том, что он, будучи главой федерации альпинистов, тратил слишком много времени на альпинизм, «когда другие работают». Возможно, сыграло свою роль, что альпинизмом увлекался и Бухарин. Но уже 31 января 1938 года Николая Васильевича арестовали, а 29 июля 1938 года расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР (ВКВС), в обоснованности приговоров которой он ранее сомневался, в рамках дела о «контрреволюционной фашистско-террористической организации альпинистов и туристов». В 1955 году Н.В. Крыленко был реабилитирован