1. Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:
а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках – РАССТРЕЛУ.
б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки».
Всем регионам выдавались лимиты на репрессии по 1-й и 2-й категории и персональный состав «троек»[190].
Устанавливались разнарядки – сколько «врагов народа» за данный период времени должно разоблачить то или иное территориальное управление НКВД. В состав «троек» входили глава местного НКВД, секретарь парторганизации и прокурор. Это символизировало единство партийных и карательных органов, которые вместе вершили одно преступное дело.
Всего при проведении операции во исполнение приказа № 00447 с августа 1937 года по ноябрь 1938 года тройками было осуждено 767 397 человек, в том числе 386 798 – к расстрелу[191]. Вместо первоначально запланированных 4 месяцев операция растянулась более чем на год.
В июле 1937 года на совещании, посвященном выполнению приказа № 00447, согласно показаниям на следствии начальника Оренбургского управления НКВД А.И. Успенского, начальники УНКВД «пытались превзойти друг друга, рапортуя о гигантском числе арестованных». Указания же Ежова свелись к нехитрой формуле – «Бей, громи без разбора». Успенский процитировал слова Ежова о том, что «в связи с разгромом врагов будет уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно». А главе Западно-Сибирского УНКВД С.Н. Миронову (М.И. Королю), сообщившему о «правотроцкистском блоке» в руководстве Западной Сибири, но назвавший часть показаний на секретарей райкомов и горкомов «неубедительными», Ежов заявил: «А почему вы не арестовываете их? Мы за вас работать не будем, посадите их, а потом разбирайтесь – на кого не будет показаний, потом отсеете. Действуйте смелее, я уже вам неоднократно говорил». Николай Иванович также пояснил, что «в отдельных случаях, если нужно», по санкции Миронова начальники отделов УНКВД «могут применять и физические методы воздействия». Ежов также дал понять, что в рамках предстоящей операции «нужно арестовывать по соцпризнаку и прошлой деятельности в контрреволюционных партиях». Как вспоминал Успенский, «тут же, на совещании, я подошел к Ежову и в присутствии Фриновского спросил его, как быть с арестованными 70-летними – 80 – летними стариками. Ежов мне на это буквально ответил: «Если держится на ногах – стреляй»[192].
25 июля 1937 года Ежов по поручению Сталина издал оперативный приказ № 00439, утверждавший, что гестапо и германский Генеральный штаб используют граждан Германии на главных советских предприятиях, особенно в оборонной промышленности, для шпионажа и саботажа. Ежов потребовал списки граждан Германии, работающих (или работавших ранее) в оборонной промышленности и на железнодорожном транспорте, приказал начать аресты с 29 июля и завершить их в течение пяти дней. Вскоре этот приказ был распространен на всех немцев независимо от гражданства[193]. В национальных операциях лимитов не устанавливалось. Аресты производились по усмотрению местного руководства НКВД при поддержке партийных органов. Первый секретарь Красноярского крайкома С.М. Соболев, выступая на оперативных совещаниях УНКВД, утверждал: «Довольно играть в интернационализм, надо бить всех этих поляков, корейцев, латышей, немцев и т. д., все это продажные нации, подлежащие истреблению… Всех националов надо ловить, ставить на колени и истреблять как бешеных собак». После смещения Ежова, парторганизация краевого УНКВД осудила Соболева, заявив, что «давая такие указания, Соболев клеветал на ЦК ВКП(б) и тов. Сталина, говоря, что он такие указания имеет от ЦК ВКП(б) и лично от тов. Сталина»[194].
Национальные операции были завершены в середине ноября 1938 года. В итоге почти 350 тысяч человек прошли через эти операции; 247 157 из них были осуждены к высшей мере, 88 356 получили тюремные и лагерные сроки. В ходе одной польской операции 144 тысячи человек были арестованы, более 111 тысяч из них были осуждены по первой категории и почти 29 тысяч – по второй[195].
По немецкой операции было расстреляно 41 898 человек, а к заключению – 13 107 человек[196]. В рамках латышской национальной операции были осуждены 21 300 человек, в том числе 16 575 человек расстреляны[197].
Арестованный начальник 3-го отдела 3-го управления НКВД СССР А.П. Радзивиловский показал: «Здесь же я спросил Ежова как практически реализовать его директиву о раскрытии а/с подполья среди латышей, он ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов нечего, следует наметить несколько латышей из членов ВКП(б) и выбить из них необходимые показания: «С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и др., состоящие в ВКП(б), шпионы и диверсанты». /л.д. 305/.
Выполняя это указание ЕЖОВА, я и все другие начальники УНКВД сделали одно из самых черных дел – огульно уничтожая каждого из числа латышей, поляков и др. национальностей, входящих в ВКП(б).
Все показания о их якобы антисоветской деятельности получались, как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных органах НКВД» /л.д. 296/.
«ФРИНОВСКИЙ рекомендовал мне, в тех случаях, если не удастся получить признания от арестованных, приговаривать их к расстрелу, даже на основе косвенных свидетельских показаний или просто непроверенных агентурных материалов» /л.д. 303/».
Также бывший начальник 3-го отдела УНКВД Московской области А.О. Посель признался, «что в период его работы в 3-м отделе УНКВД Московской области во время проведения массовых операций в 1937–38 г.г. по изъятию поляков, латышей, немцев, болгар и других национальностей аресты производились без наличия компрометирующих материалов. При составлении справок на арест неверно отражалась национальность поляк, латыш – по месту рождения. Во время допроса арестованных к ним применялись меры физического воздействия – избиения, в силу чего арестованные по требованию следователей давали ложные показания на себя, родственников, знакомых и лиц, которых они никогда не знали».
В части проведения массовых арестов граждан латышской, а также польской национальностей Постель показал:
«С прибытием Заковского массовые аресты так называемой «латышской организации», которые заранее определялись по контрольным цифрам на арест по каждому отделу на каждый месяц в количестве 1000–1200 чел. превратилась в буквальную охоту за латышами и уничтожение взрослой части мужского латышского населения в Москве, так как доходили до разыскивания латышей по приписным листкам в милиции. Установки Заковского «бить морды при первом допросе», брать короткие показания на пару страниц об участии в организации и новых людях и личные примеры его в Таганской тюрьме, как нужно допрашивать – вызвали массовое почти поголовное избиение арестованных и вынужденные клеветнические показания арестованных не только на себя, но на своих знакомых, близких, сослуживцев и даже родственников». (л.д. 42, т. 2).
«Обработка многих арестованных в тюрьмах и их показания, по которым «вскрывались» десятки боевых террористических групп с сотнями арестованных террористов, разрабатывавших подробные планы и подготовлявших осуществление террористических актов против Сталина, Молотова, Кагановича и Ворошилова, никем не контролировались, всемерно поощрялись, вызывали сенсацию, одобрение за ударные дела, которые внеочередными записками блистали перед наркомом Ежовым…
…Ни наркома, ни его ставленников не интересовал вопрос – откуда берутся эти как в булочной испеченные десятки и сотни террористов, что собой представляют эти арестованные в большинстве коммунисты, рабочие, служащие и военные, что это за планы подготовки терактов, часто без оружия, кто их направлял, причины и другие моменты, которые ярко бросаются в глаза, но этим никто не интересовался…»
«Поэтому, если проанализировать протоколы и альбомы осужденных «террористов» по датам и моментам, когда и где они намечали осуществление терактов, то получится такая совершенно дикая и невероятная картина, что в дни празднеств 1 Мая или 7 ноября в колоннах демонстрантов на Красной площади чуть ли не целые десятки или сотни «террористов», которые проходя мимо Мавзолея должны были якобы стрелять, но по различным причинам якобы этому помешали, или же на Можайском шоссе, где проезжали правительственные машины, о чем «террористы» даже и не знали, в определенные дни летом «дежурили» целые группы разных «террористов», поджидавших якобы эти машины для стрельбы по ним, чему опять-таки якобы помешали какие-то причины, которые и придумывались для правдоподобности показаний» (л.д. 48–50, т. 2)[198].
Летом 1938 года стало ясно, что центральный аппарат НКВД не в состоянии обработать все «альбомы» по национальным операциям. Списки арестованных значительно превысили 100 тысяч человек. Тюрьмы были переполнены. Поэтому по предложению Ежова 15 сентября Политбюро решило создать на местах Особые тройки, состоящие из первого секретаря регионального парткома, главы НКВД и прокурора, для рассмотрения дел по национальным контингентам с правом вынесения смертных приговоров и немедленного приведения их в исполнение. Этим тройкам передавались все «альбомы», которые не успели рассмотреть в Москве. Рассмотрение дел следовало закончить в двухмесячный срок, т. е. до 15 ноября. 17 ноября совместным постановлением ЦК и Совнаркома все массовые операции были остановлены. За два месяца Особыми тройками было рассмотрено почти 108 тысяч дел на арестованных в ходе национальных операций. Более чем по 105 тысячам из них были вынесены приговоры, в том числе более 72 тысяч расстрельных