[318]. Очевидно, чекист-профессионал сообразил, что тюрьма, где постоянно пытают подследственных, – не то место, куда стоит возить слабонервную советскую барышню. Не останавливать же весь пыточно-следственный процесс на время визита Евгении Соломоновны!
Вот мужчины из партийной верхушки, те все это спокойно воспринимали. Ефимов свидетельствовал: «Раз в мое дежурство, примерно в первые дни назначения Заковского замнаркома, поехали в Лефортово (как будто с квартиры Ежова, но неточно) Ежов Н.И., Заковский (оба выпивши здорово), с ними т.т. Поскребышев и Маленков. Ежов им показывал арестованных, как ведут допрос, ходили по камерам тюрьмы по этажам, смотрели в глазки камер и Ежов заходил в камеру арестованных и разговаривал с Марьясиным. Во время ужина на даче с сотрудниками группы награжденными орденами выступал Ежов в присутствии Бельского и сказал, что он, Ежов считает самыми удачными начальниками отделов: по «мокрому делу» – Цесарский (до весны 1938 года присылаемые на утверждение в аппарат НКВД справки по «национальным контингентам» изучались «двойкой» начальников Учётно-регистрационного и Контрразведывательного отделов ГУГБ НКВД – В.Е. Цесарским и А.М. Минаевым-Цикановским. Цесарский также подписывал Сталинские расстрельные списки, отсылавшиеся в Политбюро. – Б.С.), а по «сухому делу» – Дагина (ведал отделом охраны. – Б.С.), за них предложил выпить»[319].
В пьяном виде Ежов легко выбалтывал важные государственные секреты. По воспоминаниям его секретаря Серафимы Рыжовой: «Однажды при мне, в присутствии жены Поскребышева, Ежов стал рассказывать о генерале Миллере и его тайном пребывании в Москве. Этот случай, когда Ежов делился сведениями о работе НКВД – не единственный». И это при том, что похищение в Париже главы РОВС генерала Е.К. Миллера держалось в строжайшем секрете[320].
10 января 1939 года Ежов заработал выговор за манкирование (по причине запоев) своими обязанностями в Наркомводе. 19 января он был выведен из состава Комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. 29 января Ежов последний раз присутствовал на заседании Политбюро, а 31 января – Оргбюро[321].
Ежов не был избран делегатом на XVIII съезд партии, что стало для него тревожным знаком. Правда, он все равно имел право присутствовать на съезде как член ЦК ВКП(б), но уже понимал, что в ЦК и Политбюро его больше не выберут. По словам Виктора Бабулина, «первые три дня Ежов посещал вечерние заседания съезда и говорил, что готовится к выступлению. Но явившись однажды с одного из заседаний съезда, на мой вопрос выступал ли он, Ежов ответил, что ему не дали выступить и нецензурно выругался при этом по адресу президиума съезда. С тех пор он перестал посещать заседания съезда и беспрерывно пил».
19 марта он написал Сталину записку – карандашом на клочке бумаги: «Очень прошу Вас, поговорите со мной одну минуту. Дайте мне эту возможность», но не получил ответа[322].
Бывший нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал, как при обсуждении кандидатур «выступал Сталин против Ежова и, указав на плохую работу, больше акцентировал внимание на его пьянстве, чем на превышении власти и необоснованных арестах. Потом выступил Ежов и, признавая свои ошибки, просил назначить его на менее самостоятельную работу, с которой он может справиться»[323].
12 марта Фриновский попросил освободить его от должности наркома ВМФ из-за полного незнания морского дела, а уже 6 апреля он был арестован.
31 марта 1939 года было принято постановление СНК СССР № 411 «О готовности Наркомвода к навигации 1939 г.», предвещавшее скорое снятие Ежова с должности. Там отмечалось, что наркомат подготовился к навигации «неудовлетворительно». А в передовой статье «Правды» от 2 апреля «Преодолеть отставание водного транспорта» подчеркивалось, что объем перевозок в 1938 году оказался даже ниже, чем в 1937 году[324].
Ежова же арестовали 10 апреля 1939 года. Накануне, 9 апреля, Наркомвод был разделён на Наркоматы морского и речного флота, в руководстве которых Николаю Ивановичу не нашлось места. Хотя нигде не было и сообщений о его снятии с должности наркома водного транспорта и о выводе из Политбюро, Оргбюро и ЦК ВКП(б). Просто после XVIII съезда партии читатели газет не обнаружили фамилии Ежова в составе руководящих партийных органов.
Но уже 7 апреля Вернадский отметил важный знак, который воспринимался так, что Ежов или уже арестован, или будет арестован на днях: «Портрет Ежова в Ломон[осовском] институте снят. Говорят – везде. Человек, который погубил тысячи, если не десятки тысяч, невинных»[325].
Формально портреты убирали в связи с тем, что Ежов перестал быть членом ЦК. Но обыватели исчезновение портрета воспринимали как исчезновение человека, тем более что о Ежове уже больше двух месяцев не упоминали в газетах. А 17 апреля, уже после ареста Ежова, художник Владимир Голицын записал в дневнике: «Вчера поехал в Москву. На станции два мужика вошли в вагон, где я сидел в одиночестве (поезд начинается из Дмитрова). Один сказал другому: «Сядем справа, я хочу посмотреть, как Ежова закрасили». Из окна вагона видно канал до Яхромы и на берегу гигантское полотно: Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович на канале. И впрямь, Ежова закрасили очень здорово – совсем почти не заметно»[326].
При обыске на квартире в Кремле было обнаружено немало интересного. Капитан госбезопасности П.М. Шепилов, проводивший обыск, записал в протоколе: «При обыске в письменном столе в кабинете Ежова, в одном из ящиков мною обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД», адресованный в ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову, в пакете находились четыре пули (три от патронов к револьверу «Наган» и один, по-видимому, от патрона к револьверу «Кольт»). Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завёрнута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Каменев», «Смирнов», причём в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули. По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мной изъят». Ещё было изъято на квартире, даче и в служебном кабинете 6 пистолетов «Вальтер», «Браунинг» и «Маузер» и 5 винтовок и охотничьих ружей. Оружия у Ежова оказалось даже больше, чем у его предшественника Ягоды. У Николая Ивановича нашли 115 книг и брошюр «контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных, белоэмигрантских, на русском и иностранных языках». Выходит, он не был таким уж необразованным.
Как отмечал Шепилов, «при осмотре шкафов в кабинете в разных местах, за книгами были обнаружены три полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустых полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно». До коллекции Ягоды в 1200 бутылок марочных вин Николаю Ивановичу было далеко, тем более что он сам предпочитал традиционный русский напиток.
Из вещей у Ежова обнаружили мужское пальто, плащи, 9 пар сапог, 13 гимнастёрок, 14 фуражек, женские пальто, платья, 48 кофточек, 31 шляпку, 34 фигуры из мрамора, фарфора и бронзы, а также 29 картин под стеклом. Улов был гораздо скромнее, чем при обысках у Ягоды[327].
Ежова заключили в Сухановку – следственную тюрьму НКВД с очень строгим режимом. Его обвинили, как и тех, чьи процессы он готовил, в заговоре, шпионаже и подготовке террористических актов против руководителей партии и государства. Сначала ему инкриминировали шпионаж в пользу Германии (благо побывал там ещё в Первую мировую войну, а в 30-е годы ездил в Рейх лечиться). Но после 23 августа 1939 года, когда был заключён пакт Молотова – Риббентропа и СССР и Германия на время стали союзниками, немецкая разведка из обвинительного заключения выпала. К этому стандартному букету добавилось и нечто оригинальное: фальсификация уголовных дел и гомосексуализм. На следствии Николай Иванович, как водится, всё признал. На суде же всё отрицал.
11 апреля 1939 года арестованный Фриновский направил заявление Берии, которое уже 13 апреля было направлено Лаврентием Павловичем Сталину. Там Михаил Петрович, в частности, писал: «Перехожу к практической вражеской работе, проведенной ЕЖОВЫМ, мною и другими заговорщиками в НКВД. Следственная работа. Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колольщииков», «колольщиков» и «рядовых» следователей. Что из себя представляли эти группы и кто они? «Следователи-колольщики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы. К такой категории людей относились: НИКОЛАЕВ, АГАС, УШАКОВ, ЛИСТЕНГУРТ, ЕВГЕНЬЕВ, ЖУПАХИН, МИНАЕВ, ДАВЫДОВ, АЛЬТМАН, ГЕЙМАН, ЛИТВИН, ЛЕПЛЕВСКИИ, КАРЕЛИН, КЕРЗОН, ЯМНИЦКИЙ и другие. Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-колольщики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «колольщиков». Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.
Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.