В.К. Константинов показал, что стал свидетелем разговора между Ежовым и Дагиным 3 или 4 ноября, и понял, что Дагин должен организовать что-то «с заговорщическими целями» по поручению Ежова. Дагина будто бы смущало присутствие Константинова, а Ежов, который был сильно пьян, не обратил внимание на присутствие друга. Николай Иванович спросил Дагина, все ли необходимые меры приняты, а тот, глядя с непониманием на Константинова, ответил, что не очень понимает, о чем речь. Тогда Ежов сказал повышенным голосом: «Ты немедленно, теперь же должен убрать и заменить всех людей, которых расставил Л.П. Берия в Кремле. Замени их нашими надежными людьми и не забудь, что время не ждет, чем скорее – тем лучше». Посмотрев с недоумением на Константинова, Дагин ответил, что все будет сделано[334].
Эту сказку Ежов рассказал под диктовку следователей. Иначе чем бредом ее не назовешь. Каким образом паника на Красной площади могла способствовать убийству кого-нибудь из членов правительства? И какой смысл было убивать кого-либо из членов правительства, кроме Сталина? Дагин в реальности не контролировал охрану членов Политбюро, которая замыкалась прежде всего на самих охраняемых. И заменить ее, да еще перед самым парадом 7 ноября, Дагин бы при всем желании не смог. Охраной в Кремле, а также на трибуне Мавзолея ведал совсем не Дагин, а начальник охраны Сталина Власик. У любого профессионала рассказ Ежова мог вызвать только улыбку.
Также и Евдокимов послушно подтвердил версию следствия. В сентябре он обсуждал угрожающее положение, вызванное назначением Берии, с Ежовым, Фриновским и Бельским. Они будто бы договорились организовать покушение на Сталина, Молотова и Берию:
«Со слов Ежова, мне известно, что он замышлял, как один из вариантов, убийство Л.П. Берия на конспиративной квартире, где принимается закордонная и особо важная агентура.
ВОПРОС: Каким образом?
ОТВЕТ: Насколько я понял Ежова, он предложил осуществить это при посредстве подставного лица – «агента», инспирируя нападение на Л.П. Берия и его – Ежова. Эта предательская затея Ежова сводилась к тому, что Л.П. Берия должен был быть убит, а Ежову удастся закрепить свое положение в Наркомвнуделе и распространить слух, что и его, дескать, враги пытались застрелить»[335].
Версия тоже вполне детская. Совершенно невероятно, чтобы сразу два высших руководителя госбезопасности, портреты которых известны широкой публике, отправились бы вдвоем на конспиративную квартиру для встречи с агентом. Это – верный способ такую квартиру расшифровать. Вообще, бериевские следователи не мудрствовали лукаво, и просто воспроизвели в своем сценарии обстоятельства убийства 16/28 декабря 1883 года инспектора Секретной полиции подполковника Г.П. Судейкина и его племянника Н. Судовского (он был смертельно ранен и успел дать показания) на конспиративной квартире в Петербурге революционерами-народовольцами С.П. Дегаевым (по совместительству – агент-провокатор Судейкина), В.П. Конашевичем и Н.П. Стародворским. Однако Судейкин никогда не был министром внутренних дел, а занимал должность на 5–6 уровней ниже, и по роду своей деятельности действительно встречался с агентурой на конспиративных квартирах. Но для Берии и Ежова такие встречи явно не входили в круг должностных обязанностей, и уж тем более нелепо было идти на конспиративную встречу вдвоем. И как себе следователи представляли ситуацию, в которой Николай Иванович пригласил бы Лаврентия Павловича зайти на конспиративную квартиру? Они думали, что посетить вдвоем конспиративную квартиру – это все равно как вдвоем с приятелем в ресторан сходить? Не говоря уж о том, что Ежов и Берия друг друга терпеть не могли, и каждый из них хорошо знал, что другой под него копает.
Если бы Ежов, став наркомом внутренних дел, с самого начала думал в дальнейшем совершить переворот и убить Сталина, он прежде всего должен был бы озаботиться тем, чтобы внедрить хотя бы одного своего человека в сталинскую охрану. Как известно, невозможно уберечься от покушения, осуществленного твоим собственным телохранителем. И тогда Сталина можно было убивать Сталина не на трибуне во время парада, а в любом другом месте, причем таким образом, что у исполнителя были бы реальные шансы скрыться. Разумеется, это была очень непростая задача, учитывая подозрительность Сталина, но ее хотя бы можно было попытаться решить. Заговор же, сценарий которого излагал Ежов на следствии, был неосуществим на практике. Тот же Дагин в принципе мог попытаться застрелить Сталина на трибуне Мавзолея, хотя без каких-либо гарантий успеха. Зато самого Израиля Яковлевича наверняка застрелила бы охрана вождя по горячим следам, а на камикадзе он не был похож.
Но даже после ареста Дагина можно было осуществить покушение на Сталина на параде, хотя и почти без шансов на успех и с почти гарантированной собственной гибелью. Генсека могли бы попытаться застрелить либо Ежов, либо Фриновский, которые по должности должны были находиться на трибуне. И если бы заговор действительно готовился, то арест Дагина как раз и должен был спровоцировать Николая Ивановича и Михаила Петровича на эти почти самоубийственные действия, так как терять им все равно было бы уже нечего. Однако ничего подобного Ежов и Фриновский не предприняли, все еще надеясь, что пронесет.
Кроме того, для любого переворота требовалось не только убийство Сталина, но еще и наличие какой-то воинской части на стороне переворота, размером не менее батальона. Такой части у Ежова не было, как не было и попыток такую часть подготовить. А это лишний раз доказывает, что никакого переворота Ежов на самом деле не готовил.
Как можно предположить, Берия, распорядившись арестовать Дагина 5 ноября, уже вчерне подготовил сценарий будущего «заговора Ежова», с попыткой переворота во время парада и демонстрации 7 ноября. Вряд ли в подобный сценарий верил Сталин, которому требовалось ликвидировать Ежова совершенно независимо от того, сохранил или нет Николай Иванович верность вождю. Но, по всей вероятности, Иосиф Виссарионович посчитал версию с заговором полезной, чтобы убедить высших чинов партийной номенклатуры и НКВД в том, что Ежова расстреляли правильно.
Также друг и любовник Ежова В.К. Константинов показал, что где-то в середине ноября Николай Иванович заявил ему, что его, Ежова, песенка спета, спасибо Сталину и верным сталинцам вроде Берии, и «если бы их убрать все было бы по-иному». Он предложил Константинову убить Сталина, но без какой-либо конкретики[336]. Толково придумать, как глава Ленинградского Военторга может убить главу партии и государства, следователи не смогли.
Конкретика, равно как и более или менее правдоподобный сценарий, следователям не требовались. Ежова собирались судить в закрытом и ускоренном порядке, и здесь не было нужды даже в том уровне правдоподобия, который был на открытых политических процессах. Зато требовалось гарантированно расстрелять всех приближенных и друзей Ежова, а для этого нужны были обвинения в заговоре, шпионаже и «цареубийстве» (планы убийства Сталина и других членов Политбюро).
Через две недели после ареста Ежов направил записку Берии: «Лаврентий! Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца. Твой Ежов»[337].
Под пытками Ежов признался, что был завербован в качестве шпиона германской разведки в 1930 году, когда по приказу Наркомата земледелия ездил в Кенигсберг для закупки сельскохозяйственной техники; что вел шпионскую деятельность в пользу разведслужб Польши, Японии и Англии, руководил заговором в системе НКВД и замышлял теракты против Сталина и других руководителей[338].
Также в мае 1939 года Ежов признал, что Бабель вместе с Евгенией занимался шпионажем. Вскоре писатель был арестован, и на допросе он дал показания против Ежовых.
Михаил Кольцов был арестован вскоре после падения Ежова, 14 декабря 1938 года. На следствии Ежов показал, что после возвращения Кольцова из Испании в 1937 году его дружба с Евгенией стала еще теснее. На вопрос Николая Ивановича, что их так сильно связывает, Евгения, по его словам, ответила так: «Жена вначале отделалась общими фразами, а потом сказала, что эта близость связана с ее работой. Я спросил, с какой работой – литературной или другой? Она ответила: и той и другой. Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии»[339]. Эту ахинею Ежов писал уже явно под диктовку следователя.
11 июня 1939 года начальник Следственной части НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга Б.З. Кобулов утвердил составленное следователем старшим лейтенантом госбезопасности В.Т. Сергиенко постановление о привлечении бывшего наркома внутренних дел к уголовной ответственности. Ежова обвиняли в том, что он вместе с Фриновским, Евдокимовым, начальником 1-го отдела ГУГБ, ведавшего охраной членов правительства Израилем Яковлевичем Дагиным и другими заговорщиками установил «изменнические, шпионские связи» с «кругами Польши, Германии, Англии и Японии». Получалось, что Николаю Ивановичу удалось объединять усилия государств, которые всего через пять месяцев после его ареста вступили в войну друг с другом. «Запутавшись в своих многолетних связях с иностранными разведками, – утверждал Сергиенко, – и начав с чисто шпионских функций передачи им сведений, представляющих специально охраняемую государственную тайну СССР, Ежов затем по поручению правительственных и военных кругов Польши перешёл к более широкой изменнической работе, возглавив в 1936 году антисоветский заговор в НКВД (подхватив эстафетную палочку заговора из слабеющих рук Ягоды!