[55].
Михаил Пришвин зафиксировал в дневнике, как его сватали в журнал «СССР на стройке». 9 февраля 1936 года он записал: «От Ежовой назначено свидание с Калмыковым (Бетал Эдыкович Калмыков, 1-й секретарь Кабардино-Балкарского обкома ВКП(б), член особой тройки, активно проводившей репрессии в своей республике, друживший с Ежовым. Пришвин познакомился с Калмыковым в 1934 году и собирался писать о нем повесть «Счастливая гора», для чего в марте – июне 1936 года посетил Кабардино-Балкарию, по материалам которой опубликовал очерк в «Известиях». Также писать повесть о Калмыкове собирался Исаак Бабель и даже сделал наброски к ней. Калмыков был арестован 12 ноября 1938 года, перед самым падением Ежова, именно как человек, близкий к Ежову. Расстрелян 27 февраля 1940 года по обвинению в создании контрреволюционной организации в Кабардино-Балкарии. В 1954 году реабилитирован. – Б.С.) завтра 5 веч. Телеграмма: Приедем. Очень благодарю. Пришвины». На следующий день, 10 февраля, Пришвин записал: «Варево СССР на стройке. Бетал растолстел. Бетал стал нервным: плохо спит по ночам. 1-й разговор о Бетале с Бухариным: госуд. деятель без сентиментальностей. Не написать ли «портрет»? Бетал: «Я читал «Жень-шень» – вы хорошо знаете зверей – у нас много зверей, только не Лувен, а Юль».
Ежова: я всегда и до революции знала, что русский народ – великий (холодный поворот, как стартер вертит коленчатый вал, и она: русский великий народ: довольно что-либо назвать вслух, чтобы орех, имея все обличье ореха, стал пустым: чтобы единственного русского в «Известиях» обвинили в нерусскости). Единственный пункт обвинения правильный – это заскоки Бухарина в отвлеченную область военной политики: туда ведь нельзя смертному, и если он это делает, то становится претендентом на трон.
К портрету Бетала: звери Кавказа и переход к человеку, минуя «человеческое» русской интеллигенции. Безмерная храбрость, хитрость дикаря, детскость. Кавказ: горы – вышки, с которых хорошо разглядывать человека»[56]. Впрочем, ни повести, ни очерка о Калмыкове для журнала «СССР на стройке» Пришвин так и не написал, так же как и Бабель.
М.М. Пришвин не был в восторге и от внешности Ежова. 23 декабря 1937 года он записал в дневнике: «Губы Ежова сложились с губами злого неудачника учителя моего в Реальном училище Силецкого и еще одного рабочкома из Алексина, ненавидевшего не меня, а в лице моем весь какой-то «класс». И их таких всех, и Печорина тоже, свойство, что их злоба не персональная, а вытекает как бы из мировой скорби: мир или класс – это все равно. Какой-нибудь фотограф Прехнер, – Печорин и Печорин! но и тоже видишь на каждом шагу, что все-таки и не Печорин. Этот тип, по словам Пети, очень сейчас распространен среди молодежи. И особенность их сравнительно с прежними индивидуалистами (демонами), что они могли свою злость удовлетворять. Ежов – это все тот же «демон», закончившийся в палаче. (Кто знает, сколько скуки в искусстве палача) (здесь цитируется стихотворение Федора Сологуба «Нюренбергский палач» (1908). – Б.С.). Нет, тут наконец-то человек мировой скорби получил себе нескучное занятие.
Этот тип надо бы тоже на канал (имеется в виду роман М.М. Пришвина «Осударева дорога». – Б.С.). Между прочим, он может явиться как продукт разложения революционера русского, и эсера (Разумник Вас.), и большевика. Этим кончаются благие намерения спасти род человеческий (наверно, нечто подобное было и во времена Робеспьера)».
Историю любви Ежова и своей бывшей жены поведал на следствии Гладун, арестованный в 1939 году: «Ежов появился в нашем доме в ноябре 1927 года, в то время он работал помощником заведующего распредотделом ЦК… С того времени Ежов стал бывать у нас почти ежедневно, иногда не только вечером, но и днём. Для лучшей конспирации наших сборищ, Ионов (представитель Международной книги в Германии и один из руководителей Госиздата. – Б.С.) посоветовал их называть «литературными вечерами», благо нашу квартиру стал посещать писатель Бабель, который часто читал свои неопубликованные рассказы… Он негодовал на политику партии в литературе, заявляя: «Печатают всякую дрянь, а меня, Бабеля, не печатают»…
Бывая на этих так называемых «литературных вечерах», Ежов принимал активное участие в политических разговорах… хвастливо заверял, что в ЦК ему полностью доверяют и продвигают по работе. Эти хвастливые разговоры очень действовали на Евгению Соломоновну и всех остальных, делали Ежова «героем дня». Вовлечение в шпионскую работу Ежова взяла на себя Евгения Соломоновна. Он был в неё безнадёжно влюблён и не выезжал из её комнаты…
Ежов сошёлся с моей женой, они стали открыто афишировать эту свою связь. На этой почве у меня с женой произошли раздоры. Она доказывала мне, что Ежов восходящая звезда и что ей выгодно быть с ним, а не со мной… В начале 1929 года я уехал на посевную кампанию в Тульскую губернию. Когда вернулся из командировки, Хаютина рассказала мне, что после ряда бесед с Ежовым ей удалось его завербовать для работы в английскую разведку и для этого, чтобы его закрепить, она с ним вообще сошлась, и что в ближайшее время они поженятся. При этом она просила меня официального развода не устраивать, но близости её с Ежовым не мешать… Она доказывала мне, что Ежов – восходящая звезда и что ей выгодно быть с ним, а не со мной»[57].
Николай Иванович не собирался хранить верность Евгении Соломоновне. Весной 1934 года Ежов вступил в связь с работницей Наркомата внешней торговли Татьяной Петровой. В 1935 году близкая подруга Евгении Хаютиной Зинаида Гликина развелась с мужем, и Евгения пригласила ее пожить в их городской квартире. Как полагают Б.Б. Брюханов и Е.Н. Шошков, Ежов также имел интимную связь с Гликиной и ее мужем[58].
На следствии Ежов признал, что состоял в связи с Евгенией Подольской, женой полномочного представителя СССР в Варшаве, с которой познакомился в 1931–1933 годах. Подольская в группе учащихся Института красной профессуры была на приеме в ЦК при отборе работников для направления на работу на периферию в политотделы машинно-тракторных станций. Она просила Ежова не включать ее в список. На следствии 21 мая 1939 года Ежов вспоминал: «Я ее эту просьбу удовлетворил. В конце разговора она предложила мне встретиться, явно намекая на благоприятный исход этой встречи. Вскоре я с Подольской созвонился по телефону и условился с ней о встрече у нее на квартире. С этого времени я и стал сожительствовать с Подольской, периодически заезжая к ней на квартиру на Пятницкой улице». Хотя в конце 1934 года Подольская вышла замуж за сотрудника Наркомвода, их связь с Ежовым продолжалась вплоть до ее ареста 1 ноября 1936 года[59]. Не исключено, что Ежов решил избавиться от надоевшей любовницы. Во всяком случае, он приказал начальнику Секретно-политического отдела В.М. Курскому лично провести допрос Подольской, чтобы она не сказала ничего лишнего, что могло бы Ежова скомпрометировать. Пятнадцатилетняя дочь Подольских осталась одна, так как ее отец, Яков Борисович Подольский, работал в Баку дипломатическим агентом НКИД по Азербайджану, а 12 мая 1937 года был арестован (его расстреляли 14 сентября 1937 года). Девушка начала вести распутный образ жизни. Ежов предложил ей стать его любовницей. По собственным словам Ежова, он «склонял ее к сожительству в активной форме» (что под этим подразумевалось, трудно сказать, то ли Ежов ее бил, то ли изнасиловал). Но девушка наркому отказала. Ее мать, Евгения Георгиевна Подольская, 10 марта 1937 года была приговорена Военной коллегией к высшей мере наказания за «контрреволюционную и террористическую деятельность» и расстреляна 16 марта. В 1956 году супругов Подольских реабилитировали[60].
Другой любовницей Ежова была Мария Паппэ, которая познакомилась с Ежовым в 1925 году на курорте в Кисловодске. Их интимные отношения подтвердил на следствии комендант ежовской дачи Сычев. В июле 1937 года Ежов перевел ее с должности заведующего Агитпропотделом Сокольнического райкома ВКП(б) референтом особого бюро НКВД. На допросе она рассказала: «Посещая дом Ежова я видела с его стороны факты бытового разложения, он был в полном смысле слова алкоголиком, пил он много в период своей работы в НКВД, причем проявлял факты половой распущенности, в частности мне известно, что он сожительствовал с Татьяной Петровой в результате чего последняя забеременела, которая уже после опубликования закона о запрещении абортов, произвела аборт. Ежов имел интимную связь со своей стенографисткой Кекишевой». Марию Паппэ арестовали 7 декабря 1938 года. На следствии она отрицала на очной ставке с Гликиной, что Евгения Ежова привлекла ее к «шпионской работе». Ежов познакомил Паппэ с Евгенией в 1933 году, и у них сложились «хорошие дружеские отношения», которые длились до сентября 1938 года, поскольку жена Ежова не ревновала любовниц мужа (а вот сам Николай Иванович любовников жены не жаловал и иногда поколачивал ее за многочисленные измены). Евгения Ежова «из хорошей личной дружбы» несколько раз присылала на квартиру Паппэ фрукты и сладости, а на день рождения однажды подарила отрез на платье. Из подруг Ежовой помимо «двух Зин» Паппэ назвала Евгению Цехер. В отличие от Гликиной Цехер Ежов смог помочь, когда арестовали ее мужа Якова Цехера, бывшего редактора газеты в Куйбышеве. Ежов затребовал заключенного в Москву, где по распоряжению Фриновского и с санкции Ежова его освободили. Паппэ готовила материалы об НКВД для СМИ, писала доклады и тезисы для выступлений руководителей. Познакомившись с архивными материалами, Паппэ стала сомневаться в правильности и справедливости репрессий, не верила, что в стране так много «врагов народа». На следствии она признала: «косвенно я принадлежала к заговору», потому что скрывала от партии правду о характере репрессий и о морально-бытовом разложении Ежова: «Больше того, как в своих докладах, так и в печати восхваляла работу Ежова, зная наперед, что он этого не заслуживает, а заслуживает народного презрения»