«Разочарование в войне Гумилев тоже перенес и очень горькое», – вспоминала Ахматова. Верный присяге, он был готов до конца делить со всей армией уготованную фронтовую участь, но о триумфах уже не мечтал.
И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
Завернув по старой памяти на собрание «Вечеров Случевского», Гумилев кротко успокаивал взволнованного Ф. Ф. Фидлера (этнического немца): не furor teutonicus[399] является источником всех бед, а высший промысел, неведомый человекам. Болезненно постаревший Фидлер (кто-то пустил слух, что страстный собиратель литературных автографов – германский шпион) печально пошутил:
– Значит, немецкую жестокость Вы испытали лишь тогда, когда были моим учеником в гимназии и получали у меня единицы?
В действительные члены «Вечеров Случевского» избирался Сергей Городецкий. Вопреки всему, Городецкий продолжал истово верить в несокрушимость природных славян и мечтал о народных певцах, которые могли бы посрамить столичных скептиков. «Цех поэтов» виделся «синдику № 2» недостаточно боевым, – он организовал собственную группу «Краса». Ее участники выступали в вышитых косоворотках, плисовых шароварах, сарафанах и боярских кафтанах, среди бутафорских снопов, жестяных серпов и картонных березок (реквизит поставляли напрокат петроградские театры). После удара бубна, заменявшего «европейский» колокольчик, на сцену выходил белокурый голубоглазый отрок Лель, в лаптях, с букетиком бумажных васильков, и, напирая на «о», читал распевно:
Между сосен, между елок,
Меж берез кудрявых бус,
Под венком в кольце иголок,
Мне мерещится Исус.
Собрания «Красы» напоминали не столько «вечера подлинно народной поэзии», сколько рождественскую балаганную антрепризу Лейферта, но отрок Лель Гумилева заинтересовал. Тот немедленно явился в Царское Село в сопровождении Николая Клюева. Оба поэта-самородка были в овчинных тулупах, дремучих малахаях и ядреных валенках.
– Сергей Есенин!
Духовный отрок оказался хитрющим. Он видел все насквозь, все схватывал с полуслова, однако при малейшей заминке сразу начинал артистически блажить:
– Мы – деревенские, мы этого вашего не понимаем… мы уж как-нибудь… по-нашему…
Появилась Ахматова и напустила такого холода, что «деревенских» как ветром сдуло:
– С детства не выношу ряженых!
«Она совсем не такая, какой представлялась мне по стихам», – горько жаловался знакомым Есенин. Но Ахматову в этот печальный новогодний канун мало заботило мнение случайных литературных визитеров[400]. Друзья находили ее подавленной, растерянной, горько пеняющей на деспота-мужа, который только тиранит и мучает понапрасну:
– У меня уже год каждый день поднимается температура! В Финляндии я сказала Коле: «Увези меня умирать-то хоть…»
Зашедший с поздравлениями на Рождество Борис Эйхенбаум едва не плакал: «Какая она хорошая, глубокая – больна… Читала стихи будущего сборника, где она и о «ребеночке» говорит, и «христовой невестой» называется – гораздо дальше «Четок», в самую глубь».
– А Гумилев – пуст, – сердито прибавлял Эйхенбаум, – и сборник его – тоже[401].
На праздниках Гумилев предпочитал домашнему очагу общество очаровательной Марии Левберг, полудетские стихи которой без зазрения совести расхвалил в декабрьском «Аполлоне». Уединившись в уютном закутке за сводчатой опорой подвала «Алладиновой лампы», он интриговал смущенную красавицу:
– Знаете, почему сейчас нет драконов? Любили драконы в старину на Русь прилетать за девушками. Народец-то тогда был не ахти какой, только слава, что богатыри, а вот девушки, так те действительно… Теперь таких уж не бывает. Да и драконы были орлы: красная краска даже синим отливала, хвост лошадиный, а клюв стрижа. И такой им закон был положен: унесет девушку за Каспий и услаждается яблочными грудями ее сахарными. А умрет девушка, и он должен в тот же час умереть. Вот и рассудите: девушек много, драконов мало. Так и повывелись…
25 декабря 1915 года приказом № 148-б по 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии было объявлено о награждении уланского унтер-офицера Николая Гумилева Георгиевским крестом 3-й степени. Получив необходимые наградные документы, Гумилев сдал их вместе с рапортом об изъявлении желания принять обер-офицерский чин в делопроизводство по инстанциям военного ведомства. В отличие от весны, на фронт теперь он не рвался, представляя событиям развиваться с той величавой неторопливостью, которую предполагала громоздкая бюрократическая военная машина Российской Империи.
XV
Падение Эрзерума. Прощание с Городецким. Затянувшееся производство в чин. «Медный всадник». Лариса Рейснер. «Кукольный театр» Маковского. Маргарита Тумповская. «Дитя Аллаха». Новое назначение. В фольварке Рандоль.
В начале января 1916 года войска командующего Кавказским фронтом[402] генерала от кавалерии Николая Николаевича Юденича, перешли в наступление, смяли левый фланг 3-й турецкой армии, заняли укрепления Гасан-кала на южном правом фланге и загнали основные силы противника в крепость Эрзерум, издавна считавшуюся «воротами в Персию». 3 (16) февраля 1916 года после пятидневного штурма, в ходе которого турки потеряли всю артиллерию и 70 % личного состава, Эрзерум был взят, а победоносный Юденич, развивая успех, двинулся на черноморский порт Трапезонд (Трапезунд, Трабзон), древнюю вотчину византийских Комнинов[403].
Кавказские победы, как зимний гром, потрясли Империю, затмив в памяти впечатлительных россиян печальные картины прошлогодних поражений. «Тени Румянцева, Суворова, Нахимова и Скобелева витают теперь над доблестной Кавказской армией, вторгшейся в пределы Турции, – писал в военной листовке неистовый иеросхимонах Антоний (Булатович), абиссинский путешественник и афонский еретик. – Пробил час, когда крест снова воссияет над Св. Софией, и исполнится заветная мечта лучших русских людей:
Сказал таинственный астролог:
«Узнай, султан, свой вещий рок,—
Не вечен будет и не долог
Здесь мусульманской власти срок.
Придет от севера воитель
С священным именем Христа —
Покрыть Софийскую обитель
Изображением Креста»[404].
Петербург вновь накрыла волна победной эйфории. Торжествовал Сергей Городецкий, воспевший превращение мусульманского Стамбула в православный Царьград еще в октябре 1914-го, сразу после открытия боевых действий на юге:
Недаром был Олегов щит
На воротáх твоих прибит,
Царьград, томящийся в плену,
Эвксинских вод упорный страж,
Ты будешь наш, ты будешь наш
В сию волшебную войну[405].
Уверенный, что в Закавказье решается теперь судьба России (если не судьба всей войны), Городецкий вскоре отправился военным корреспондентом к Юденичу на Кавказский фронт. На прощанье «синдики» сфотографировались – Городецкий в щегольской шубе и цигейковом гоголе[406], Гумилев в унтер-офицерской шинели, с саблей. Городецкий вышел взволнованным, Гумилев – непроницаемым, как сфинкс, лишь губы чуть кривились в легкой улыбке. Судьба его тоже решалась в эти дни: предстояло производство в прапорщики и назначение в новую часть (обычная практика при переходе нижних чинов в обер-офицеры). Выпадал 5-й Александрийский полк «черных гусар», стоявший сейчас в обороне на Западной Двине. Известие почему-то потянуло за собой нехорошее видение. Радостный пожилой немец в рабочей блузе крупповских оружейников, весь в демонических огненных бликах, с любовным старанием отливал пулю для неведомого русского офицера:
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Гумилев поделился стихотворением с новым военным корреспондентом Кавказского фронта. Восхищенный Городецкий потребовал список («Может, опубликую при случае!»[407]), но гибельные предчувствия все-таки посоветовал гнать долой.
Гумилев пожал ему руку:
– В любви, на войне и в картах я всегда счастлив, ты знаешь!
5-й гусарский Александрийский Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полк входил в элиту армейской кавалерии – сам наследник-цесаревич числился в его списках корнетом. Вся Россия распевала полковую песню бравых александрийцев:
Марш вперед!
Труба зовет,
Черные гусары,
Марш вперед!
Смерть нас ждет,
Наливайте чары!
К александрийским гусарам на Двину недавно был направлен из Уланского полка Юрий Янишевский, прошедший тот же, что и Гумилев, путь от охотника в Кречевицком лагере до обер-офицера. Полковым шефом и тех, и других кавалеристов была императрица, так что решения штабных кадровиков определяла ясная «ведомственная» логика. Но с Гумилевым у них произошел какой-то сбой. Производство в чин внезапно затянулось, равно как и новое лестное назначение. Тогда, памятуя о близости Веры Гедройц к августейшей начальнице «черных гусар», Гумилев вновь побывал на Госпитальной улице с настоятельной просьбой похлопотать за него перед Ее Величеством