Настроения, преобладавшие среди жителей Петрограда, были таковы, что даже подстрекательская речь Керенского никому не показалась из ряда вон выходящей. В день выступления Керенского сэр Джордж Бьюкенен, который был в курсе политических событий, полагая, что в столице достаточно спокойно, решил дней на десять съездить на отдых в Финляндию.
Основной причиной растущего недовольства населения была нехватка продовольствия и топлива. Из-за войны 15 миллионов крестьян оставили свои хозяйства, а ведь армии требовалось все больше провианта. Железнодорожный транспорт не справлялся с доставкой съестных припасов. На железные дороги, которые и в мирное-то время с трудом справлялись с грузопотоками, легла дополнительная нагрузка – снабжение шестимиллионной армии продуктами и боеприпасами по графикам, разработанным Ставкой. В довершение всего нужно было перевозить сотни составов, груженных углем. До войны весь промышленный регион, примыкающий к Петрограду, с его огромными индустриальными предприятиями, использовал дешевый кардиффский уголь, доставлявшийся морским путем. Вследствие блокады балтийских портов уголь приходилось везти из Донбасса. Пропускная способность железных дорог заметно ухудшилась. Если в начале войны Россия располагала 20 071 паровозом, то к началу 1917 года количество локомотивов уменьшилась до 9 021 единицы. Парк вагонов с 539 549 уменьшился до 174 346.
Естественно, такие перемены болезненно сказались на населении городов. Особенно ощутимы они были для жителей Петрограда, более других центров удаленного от районов, поставлявших провиант и уголь. Резко подскочили цены: яйца стоили в четыре раза дороже, чем в 1914 году, масло и мыло – в пять раз. Распутин, знавший нужды простого народа лучше, чем любой из царских министров, давно предвидел такую опасность. В октябре 1915 года императрица писала государю: «Наш Друг целых два часа только об этом и говорил. Суть вот в чем: ты должен приказать, чтобы пропускались вагоны с мукой, маслом и сахаром. Он все это видел в сновидении – все города, железные дороги и т. д. Он хочет, чтобы я поговорила с тобой очень серьезно… Он советует пропускать в течение трех суток лишь составы, груженные мукой, маслом и сахаром. Это важнее даже, чем мясо и боеприпасы».
В феврале 1917 года железнодорожный кризис усугубился. Морис Палеолог вспоминал: «Сильные морозы, которые держатся во всей России, вывели из строя – вследствие того, что полопались трубы паровиков, – более тысячи двухсот локомотивов, а запасных труб, вследствие забастовок, не хватает. Кроме того, в последние недели выпал исключительно обильный снег, а в деревнях нет рабочих для очистки путей. В результате 5 700 вагонов в настоящее время застряли». Запасы муки, угля и дров в Петрограде иссякали.
Как ни странно, но зимой 1917 года ни у рабочих, ни у революционеров не было серьезных намерений свергнуть царское правительство. У Ленина, снимавшего квартиру у цюрихского сапожника, было подавленное состояние; настроен он был пессимистически. Все, за что бы он ни брался, заканчивалось неудачей. Брошюры, которые он сочинял, почти не находили отклика. Средство для ращения волос, которое он старательно втирал в лысину, не помогало[90]. Обращаясь к группе швейцарских рабочих в январе 1917 года, он с унылым видом заявил: «Ближайшие годы… приведут в Европе к народным восстаниям… [но] мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Керенский, громче всех остальных депутатов Думы призывавший к революции, впоследствии писал: «Ни одна из левых партий, ни одна революционная организация не имела заранее разработанного плана действий». Никакого плана и не понадобилось. Перед угрозой голода и растущего недовольства населения заговоры и политические программы оказались ненужными. «Они [революционеры] не были готовы, – вспоминал В. В. Шульгин, депутат-монархист, – но все остальное было готово».
23 февраля (8 марта), в тот самый день, когда императорский поезд увозил императора в Ставку, в Петрограде начались бунты. Уставшие от многочасового стояния в очередях, люди принялись громить булочные. Перейдя мосты через Неву, с Выборгской стороны к центру города двинулись колонны бастующих рабочих. По Невскому шли толпы. Это были, главным образом, женщины. Они кричали: «Хлеба!» Демонстрация носила мирный характер. Но к вечеру по Невскому проскакал казачий патруль. Цокот копыт прозвучал как предупреждение со стороны правительства. Несмотря на некоторые беспорядки, никто не был по-настоящему встревожен развитием событий. Пришедшие в тот вечер во французское посольство гости оживленно спорили, которой из танцовщиц Императорского балета – Анне Павловой, Тамаре Карсавиной или Матильде Кшесинской – следует отдать пальму первенства.
На следующий день, 24 февраля (9 марта), на улицы столицы высыпали новые толпы. Морис Палеолог так описывал эти события: «Волнения в промышленных районах приняли сегодня утром резкую форму. Много булочных было разгромлено на Выборгской стороне и на Васильевском острове. В нескольких местах казаки атаковали толпу и убили нескольких рабочих». В других местах вновь появившиеся казачьи разъезды были без традиционных нагаек. Заметив это, толпа приветствовала казаков и охотно расступалась, пропуская всадников. Те, в свою очередь, стали обмениваться шутками с демонстрантами, заверяя, что не станут в них стрелять.
В субботу забастовало большинство рабочих Петрограда. Остановились поезда, трамваи, таксомоторы. Толпы демонстрантов заполнили улицы. По свидетельству Палеолога, «публика начала приходить в возбуждение. Пели „Марсельезу“, носили красные знамена, на которых было написано: „Долой правительство… Долой Протопопова… Долой войну… Долой немку…“» Чувство тревоги охватило население города. Вечером в Мариинском театре состоялся концерт скрипача Джордже Энеску. Зал был почти пуст, в нем сидело не более полусотни ценителей музыки. Отсутствовали и многие оркестранты. Подойдя к краю широкой сцены, Энеску исполнил концерт для горстки своих почитателей, сидевших в первых рядах кресел.
Ночью и в течение дня на экстренном заседании Совета министров обсуждался неотложный вопрос о снабжении продовольствием. Правительство направило императору телеграмму с настоятельной просьбой вернуться в столицу. Все члены кабинета, кроме Протопопова, решили уйти в отставку, порекомендовав государю назначить правительство, приемлемое для Думы. Однако царь отказался это сделать. Находясь в восьмистах верстах от Петрограда, введенный в заблуждение Протопоповым, который докладывал, будто ничего опасного не происходит, император решил, что в Питере очередная стачка, каких в продолжение его беспокойного царствования было не счесть. Князю Голицыну, председателю Совета министров, он заявил, что об отставке правительства не может быть и речи. А генералу Хабалову, командующему войсками Петроградского военного округа, направил телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии».
Смысл телеграммы был однозначен: в случае необходимости для очистки улиц от бунтовщиков следует применить войска. Согласно разработанному Протопоповым плану, на подавление беспорядков следовало сначала бросить полицейские части, затем казаков, вооруженных нагайками, и, как последнее средство, пустить в дело воинские подразделения, оснащенные винтовками и пулеметами. Успех плана в конечном счете зависел от боеспособности столичного гарнизона.
Между тем качество войск Петроградского гарнизона оставляло желать много лучшего. Кадровые войска – отборные пехотные и кавалерийские части, преданные своему императору казаки и стрелки – давно сложили свои головы среди стылых равнин Польши и Галиции. Оставшиеся надежные части находились на фронте. По распоряжению Поливанова, в бытность его военным министром, в Петрограде скопилось до 200 тыс. новобранцев, ожидавших [вернее, не желавших] отправки на передовые позиции. Расквартированные в Петрограде казачьи части были укомплектованы безусыми юнцами, недавно прибывшими из станиц и не имевшими опыта подавления уличных беспорядков. Многие солдаты из запасных батальонов были людьми немолодыми, лет под сорок; часть таких батальонов была укомплектована недавними мастеровыми, жителями рабочих окраин Петрограда. Бойцы из них были никудышные, поэтому их оставили в столице в надежде, что близость к семьям удержит горе-вояк от участия в мятежах. «Офицерский состав, – отмечал Бьюкенен, – которому было вверено их обучение, был слишком малочислен, чтобы держать в руках такое количество людей. Он состоял из прибывших с фронта инвалидов и раненых и молодежи из военных училищ, совершенно неспособной поддержать дисциплину при наступлении кризиса». Находясь в разлагающей обстановке тылового города, многие части не занимались даже боевой подготовкой: не хватало ни винтовок, ни офицеров.
Несмотря на непригодность солдатских кадров, генерал Хабалов был все же готов выполнить повеление императора. Выйдя утром на улицу, петроградские обыватели увидели расклеенные по приказу Хабалова афиши, в которых уведомлялось, что запрещены все собрания и митинги и что сборища будут разогнаны с применением силы. Все бастующие, которые наутро не вернутся на свои места, будут мобилизованы и отправлены в действующую армию.
На приказы эти никто не обращал внимания. С Выборгской стороны к центру столицы устремились людские потоки. Из казарм молча выходили солдаты. В половине пятого на Невском проспекте у Аничкова моста послышалась стрельба. Было убито и ранено полсотни человек. Число убитых в разных частях города в этот день составило две сотни. Многие солдаты были озлоблены и неохотно выполняли приказания офицеров. На Знаменской площади перед Николаевским вокзалом рота Волынского полка стреляла в воздух. Рота лейб-гвардии Павловского полка отказалась открыть огонь, был убит ротный командир. Порядок был восстановлен лишь после того, как верная императору рота лейб-гвардии Преображенского полка разоружила мятежников и загнала их в казармы.