Я начала рисовать цветы, поскольку мне, к сожалению, пришлось оставить занятия вокалом и музыкой, они для меня слишком утомительны.
Должна заканчивать. До свидания, да благословит и хранит Вас Господь.
Нежный поцелуй от Вашей любящей старой Р.Q. N III. Аликс".
Несмотря на наплыв гостей, лето 1912 года оказалось для императорской семьи спокойным. Девочки взрослели: Ольге Николаевне исполнилось семнадцать, Татьяне Николаевне пятнадцать, Марии тринадцать и Анастасии одиннадцать. Алексей Николаевич, которому минуло восемь лет, являлся источником радости и утешения для родителей. Он был жизнерадостен, шаловлив и подвижен; за этот год здоровье его так укрепилось, что государыня начала надеяться, что Бог услышал ее молитвы и сын поправится.
Через полтора месяца после приведенного выше письма, когда семья переехала в Спалу, от этих надежд не осталось и следа. Осенью того года Николай Александрович и Александра Федоровна стали свидетелями кошмарных событий, происшедших в дебрях Беловежской пущи, которые оставили в душах их неизгладимый след.
Празднества в Бородине, о которых упоминала императрица в письме, были посвящены столетию великой битвы под Москвой, которую в конце концов дал Наполеону фельдмаршал Кутузов. В ознаменование годовщины великого сражения русские инженеры реконструировали поле битвы, воссоздав знаменитые редуты, позиции французских и русских батарей, отметили места проведения пехотных и кавалерийских атак. Император Николай II, верхом на белом коне, медленно объехал Бородинское поле, на котором были выстроены подразделения от полков, принимавших участие в знаменитом сражении. Кульминационным моментом церемонии была встреча императора со 122-летним бывшим фельдфебелем Войтинюком, участником битвы. Тронутый до глубины души, царь крепко пожал руку подошедшему неверной походкой ветерану и поздравил его.
"Там все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам", - отметил государь в письме к родительнице от 10 сентября 1912 года.
Торжества завершились в Москве, которая сто лет назад горела на глазах у Наполеона. Благодарственные молебны сменялись приемами, парадами и процессиями. Император побывал в музеях, посетил праздничные балы, дал смотр семидесяти пяти тысячам солдат и семидесяти двум тысячам учащихся. Императрица, как и ожидала, устала от всех церемоний, в которых ей пришлось участвовать. С каким облегчением вместе со всей семьей в середине сентября села она в царский поезд, который повез их на запад, в Польшу, где в Беловеже и Спале царская семья имела охотничьи дворцы. По дороге была лишь одна остановка в Смоленске. Там состоялась встреча с местным дворянством. В этот день, сообщил 10 сентября матери государь, "Алексей незаметно выпил бокал шампанского и сделался после этого веселым и стал разговаривать с дамами к нашему удивлению. Когда мы вернулись в поезд, он все повторял свои разговоры в собрании, а также, что у него бурлит в животе".
Охотничий дом в Беловеже, что на востоке Польши, был окружен дремучими лесами площадью в 30 000 акров, где водились лоси и олени. Здесь было единственное место в Европе, где еще встречались зубры. Царскую семью ожидал приятный отдых. Император сообщал матери: "Погода здесь неважная: теплая, но с частыми дождями. По утрам я езжу с дочерьми верхом по отличным лесным дорогам". Алексей Николаевич, которому не разрешалось участвовать в верховых прогулках, катался на лодке по озеру. Однажды, неудачно прыгнув в лодку, он оступился и ударился об уключину внутренней частью бедра. Доктор Боткин осмотрел место ушиба и обнаружил небольшую припухлость чуть пониже паха. Ушиб оказался болезненным, и доктор уложил мальчика на несколько дней в постель. Неделю спустя боль утихла, опухоль спала, и лейб-медик решил, что опасность миновала.
Проведя две недели в Беловежской пуще, царская семья перебралась в Спалу, в прошлом место охоты польских королей. "После часа езды по песчаным дорогам, - вспоминает Вырубова, - мы приехали к месту назначения... Деревянный дворец в Спале был мрачный и скучный. Внизу в столовой постоянно горело электричество. Дворец был окружен густым лесом, через который протекала быстрая речка Пилица... Дорогу Их Величества называли дорогой к грибу, так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано утром... возвращаясь только к обеду... После обеда, при свете факелов, Государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены убитые олени".
Именно в этот самый период, когда Алексей Николаевич стал поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Вскоре занятия пришлось прервать. "С самого начала мальчик мне показался больным, - вспоминал Жильяр. - Вскоре ему пришлось лечь в постель... Я был поражен бледностью его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти самостоятельно".
Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять его с собой покататься. "Я тоже была с ними, - вспоминала А.Вырубова. - Во время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже вынесли почти без чувств".
Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В то же день из Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов в ткани продолжала поступать кровь, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди с тем, чтобы увеличился объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было началом кошмара.
"Дни от 6-го до 10-го Окт. были самые тяжелые, - писал император матери 20 октября 1912 года из Спалы. - Несчастный маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа. От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: "Господи, помилуй".
"День и ночь он, Алексей Николаевич, кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши, - вспоминала впоследствии А.А.Вырубова. Одиннадцать суток государыня "не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой... Крошечное восковое лицо с заостренным носиком было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный". Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: "Мамочка, помоги. Помоги пожалуйста". Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб. Обливаясь слезами, она молча молила Бога об избавлении сына от страданий. За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.
И все же мать оказалась более стойкой, чем родитель цесаревича. "Я с трудом оставался в комнате, - признавался император матери. - Но должен был сменять Аликс при нем, потому что она понятно уставала, проводя целые дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею было плохо, - признавался государь. - Но зато теперь, когда, слава Богу, опасность миновала, она чувствует последствие пережитого и на бедном сердце ее это сказалось".
Вырубова писала, что однажды, войдя в комнату больного сына и услышав его отчаянные стоны, "Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался".
Родители были уверены, что ребенок умирает. Мальчик думал так же и надеялся, что именно это и произойдет. "Когда я умру, мне больше не будет больно, мамочка?" - спросил ребенок. В следующую минуту, когда он почувствовал облегчение, "Алексей Николаевич сказал своим родителям: "Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник".
И тем не менее, как ни казалось это странным Жильяру, на первый взгляд все во дворце шло своим чередом. По-прежнему польские шляхтичи ездили с царем на охоту. Вечером к гостям мужа выходила императрица, ненадолго оставив больного сына - бледная, но внешне спокойная. Оба супруга старались скрыть от посторонних не только страдания сына, но и собственные муки.
Видя, что происходит, Жильяр едва верил своим глазам. Однажды вечером после обеда его ученицы Мария и Анастасия Николаевны в присутствии родителей, свиты и нескольких гостей должны были сыграть две сцены из пьесы "Мещанин во дворянстве". В качестве суфлера швейцарец стоял с края импровизированной сцены за ширмами, которые служили кулисами. Оттуда он мог наблюдать за зрителями и подсказывать актрисам.
"Я увидел императрицу, которая сидела в переднем ряду и с улыбкой беседовала с соседями, - писал учитель. - По окончании представления я вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатой Алексея Николаевича, стоны которого отчетливо доносились до меня. Вдруг я заметил впереди себя императрицу, которая торопливо шла, придерживая обеими руками длинное платье... Я прижался к стене, и она прошла мимо, не заметив меня. Лицо у нее было грустное, расстроенное. Я отправился в залу. Все там были оживленные, веселые; ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными напитками... Спустя несколько минут вошла императрица; выражение лица ее снова изменилось, она улыбалась тем, кто суетился впереди нее. Но я заметил, что государь, занятый разговором, встал таким образом, чтобы можно было наблюдать за дверью, и когда мимо него прошла императрица, он поймал ее полный отчаяния взгляд, предназначенный ему одному... Я остался под глубоким впечатлением сцены, которая позволила мне осознать драматизм этой двойной жизни".