орам и залам, заполонив все здание парламента. Толпа была разношерстная, возбужденная: рослые, вспотевшие в своих грубых шинелях солдаты; восторженно вопящие студенты. Порой попадались заросшие щетиной старики, освобожденные из тюрем.
- Я должен знать, что я могу сообщить им, - воскликнул, обращаясь к Родзянко, Керенский, видя, как толпа окружает растерянных депутатов. Могу ли я заявить, что Государственная Дума с ними, что она берет ответственность на себя, что она возглавляет правительство?
У Родзянко выбора не было, и он согласился. По-прежнему преданный государю, он не желал стать отступником и заявил, обращаясь к Шульгину: "Я не хочу бунтовать". Шульгин, хотя и был монархистом, сознавал суровую необходимость: "Берите власть, Михаил Владимирович... Если министры сбежали, должен же кто-то их заменить". Родзянко то и дело вызывали на крыльцо. Он заявил, что Государственная Дума не намерена распускаться и принимает на себя функции правительства. В три часа дня на заседании Думы был назначен Временный кабинет с целью восстановления порядка и управления мятежной солдатской массой. В Комитет вошли представители всех партий, кроме крайних правых.
Однако падением царского правительства и образованием комитета Думы дело в тот памятный день и кончилось. Тогда же возник еще один орган власти, совет рабочих и солдатских депутатов [(По словам современника, подавляющее большинство членов Петроградского совета солдатский и рабочих депутатов не были ни солдатами, ни рабочими.)], причем один депутат избирался от роты революционных солдат или тысячи рабочих. Как ни парадоксально, но новоявленный Совет уже вечером заседал под одной крышей с Государственной Думой.
Повинным в такой необычной ситуации был Керенский. Позднее свои действия он объяснил следующим образом: "Взбунтовался весь гарнизон, и солдаты шли к Думе... Естественно, возник вопрос... каким образом, кто и как будет руководить солдатами и мастеровыми; ведь до сих пор их движение было совершенно неорганизованным, нескоординированным и анархичным. "Совет?" - воскликнул кто-то, вспомнив 1905 год... Необходимость какого-то центра для руководства массами создавалась всеми. Самой Думе нужна была связь с представителями восставшего народа; без этого наладить порядок в столице было невозможно. По этой причине был спешно создан Совет; причем отнюдь не в качестве орудия борьбы. Просто часа в три или четыре дня ко мне обратились организаторы с просьбой предоставить им подходящее помещение. Я поговорил с Родзянко, и дело было улажено".
В Таврическом дворце, построенном в XVIII веке и подаренном Екатериной II своему фавориту князю Потемкину, два крыла. Одно занимала Государственная Дума, другое, в котором прежде заседала бюджетная комиссия Думы, было передано совдепу. После этого, писал Керенский, "рядом обосновались две России - Россия правящих классов, которые были побеждены (хотя еще и не ведали об этом)... и трудовая Россия, шагавшая, того не подозревая, к власти".
Хотя Родзянко был председателем Временного комитета Думы, с самого начала центральной фигурой стал Керенский. Еще молодой (ему было тридцать шесть лет), он явился как бы посредником между Советом и Комитетом Думы. Он был избран заместителем председателя Совета, а три дня спустя назначен министром юстиции недавно созданного Временного правительства. "Слова и жесты Керенского были резки, отчеканены, глаза горели, - писал в своей книге "Дни" В.В.Шульгин. - Он вырастал с каждой минутой..." Один за другим прибывали арестованные - князь Голицын, Штюрмер, митрополит Питирим, - все члены кабинета министров. Некоторые приходили сами. Скольким из них Керенский спас жизнь!
"- Иван Григорьевич Шелговитов, - произнес он с вдохновенным видом. Ваша жизнь в безопасности... Государственная Дума не проливает крови".
Можно по праву сказать, что именно Керенский предотвратил кровопролитие. "В первые дни революции, - писал он, - Дума была переполнена самыми ненавистными царскими чиновниками. День и ночь революционный вихрь бушевал вокруг арестованных. Огромные залы и просторные коридоры Думы заполнили вооруженные солдаты, рабочие и студенты. Волны ненависти бились о стены дворца. Стоило бы мне пошевелить пальцем или просто закрыть глаза и умыть руки, как это произошло в октябре при Ленине". [(По словам югославского ученого-международника Драгоша Калаича, Керенский находился на той же службе, что и американский посол в Петрограде, и как только решил разыграть "большевицкую карту", Керенский послушно удалился с исторической сцены. По свидетельству внука американского банкира Якова Шифа, его дед вложил в большевицкую революцию всего 20 миллионов золотых долларов. В период с 1918 по 1922 г., согласно тому же свидетельству, Ленин вернул банку Кун, Леб и Ко. 600 миллионов рублей по официальному курсу: на рубли агенты приобретали в России, точнее, грабили все, от мехов, золота, серебра и бриллиантов до основных видов сырья ("Лит.Россия", 1991, N 6, с. 10).]
Около полуночи пришел искать защиты Протопопов. Уйдя с заседания Совета Министров, ночь он прятался в мастерской у портного. Пришел он в длинном, не по росту пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Первому попавшемуся студенту он сказал: "Я Протопопов". Шульгин находился в соседнем кабинете. "Вдруг я почувствовал особое волнение, причину которого мне сейчас же шепнули: "Протопопов арестован". И в то же мгновение я увидел в зеркале, как бурно распахнулась дверь... И ворвался Керенский. Он был бледен, глаза горели, рука поднята... Этой протянутой рукой он как раз резал толпу... И тогда в зеркале я увидел за Керенским солдат с винтовками, а между штыками - тщедушную фигурку с совершенно закутанным, страшно съежившимся лицом... Я с трудом узнал Протопопова...
- Не сметь прикасаться к этому человеку!
Это кричал Керенский, стремительно приближаясь, бледный, с невероятными глазами, одной поднятой рукой разрезая толпу, а другой, трагически опущенной, указывая на "этого человека"... Казалось, он его ведет на казнь, на что-то ужасное. И толпа расступилась... Керенский пробежал мимо, как горящий факел революционного правосудия, а за ним влекли тщедушную фигурку в помятом пальто, окруженную штыками, "вспоминал Шульгин.
К утру 27 февраля (13 марта) - это был вторник - весь город, кроме Зимнего дворца, удерживаемого генералом Хабаловым с 1500 верных ему солдат, находился в руках мятежников. Пополудни революционный гарнизон объявил, что сторонникам Хабалова предоставляется двадцать минут на то, чтобы они покинули дворец, иначе здание будет подвергнуто обстрелу из тяжелых орудий. Не надеясь на спасение, защитники дворца покинули его и буквально растворились в толпе.
Среди разгула анархии бурные изъявления радости сменялись жестокими расправами. В Кронштадте матросы перебили всех офицеров. В одном случае, убив офицера, они заживо закопали рядом с ним второго. По Петрограду носились броневики, облепленные мятежными солдатами, размахивающими красными флагами. Пожарников, приезжавших тушить пожары в присутственных местах, прогоняли солдаты и рабочие, желавшие, чтобы здания сгорели дотла. [(Один великолепный особняк в Петрограде уцелел благодаря находчивости ее владелицы, графини Клейнмихель. Прежде чем в доме появились погромщики, она забаррикадировала двери, закрыла ставни на окнах и перед входом укрепила дощечку: "Вход воспрещен. Здание принадлежит Петроградскому совдепу. Графиня Клейнмихель заключена в Петропавловскую крепость". А в это время хозяйка упаковывала вещи, готовясь к бегству. (Прим. авт.)).] М. Палеолог писал: "Дом Ксешинской, расположенный в начале Каменноостровского проспекта, напротив Александровского парка, был сегодня разгромлен сверху донизу ворвавшимися в него повстанцами". Рояль балерины был разбит вдребезги, ковры залиты чернилами, ванны заполнены окурками". [(Великий князь Александр Михайлович приводил слова бывшего директора департамента полиции Васильева: "Мы могли бы купить очень многих из революционеров, если бы сошлись в цене... В марте в обеих столицах революционеры поторопились сжечь все архивы охранных отделений несколько часов спустя после того, как выяснилось, что революция победила всей линии".)
В среду на сторону мятежников перешли даже те, кто до того колебался. Утром пришли присягнуть Государственной Думе полки императорской гвардии. Французский посол, наблюдавший это непристойное зрелище, писал: "Роль, которую присвоила себе армия в настоящей фазе революции, только что на моих глазах нашла подтверждение в зрелище трех полков, продефилировавших перед посольством по дороге в Таврический дворец. Они идут в полном порядке, с оркестром впереди Во главе их несколько офицеров, с широкой красной кокардой на фуражке, с бантом из красных лент на плече, с красными нашивками на рукавах. Старое полковое знамя, покрытое иконами, окружено красными знаменами". Следом шли гвардейские части, в их числе те, что были расквартированы в Царском Селе. "Группа офицеров и солдат, присланных гарнизоном Царского Села, пришла заявить о своем переходе на сторону революции, - продолжал М.Палеолог. - Во главе шли казаки свиты, великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный отбор императорской гвардии. Затем прошел полк его величества, священный легион, формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны царя и царицы в пути. Шествие замыкалось императорской дворцовой полицией. Во время сообщения об этом позорном эпизоде я думаю о честных швейцарцах, которые были перебиты на ступенях Тюильрийского дворца 10 августа 1792 г. Между тем Людовик XVI не был их национальным государем, и, приветствуя его, они не называли его "царем-батюшкой".
Еще более угнетающее впечатление произвело появление Гвардейского Экипажа. В большинстве своем моряки служили на императорской яхте "Штандарт" и были лично знакомы с членами царской семьи. Во главе Экипажа шел его командир, великий князь Кирилл Владимирович. "Кирилл Владимирович объявил себя за Думу, - писал Морис Палеолог. - Более того, забыв присягу в верности и звание флигель-адъютанта, которое он получил от императора, он пошел сегодня в четыре часа преклониться пред властью народа. Видели, как он в своей форме капитана I ранга отвел в Таврический двор