плотно занялся моим дневным расписанием, куда кроме прежних занятий добавились еще танцы, и некоторые типично школьные предметы типа географии и истории. Также к французскому языку мне ярый англоман Воронцов всунул в расписание английский плюс я по старой привычке, оставшейся еще с прошлой жизни, занимался понемногу атлетикой и бегом - во время пробежек и во время молитв я мог быть уверен, что ко мне никто не пристанет, и мог спокойно подумать о глобальном, - хотя на последнее местные смотрели откровенно косо.
А вот с английским Семена Романовича я сумел удивить. Понятно, что в отсутствии практики пришлось восстанавливать навык использования этого языка, да и изменился он существенно за прошедшие – вернее еще не прошедшие - двести пятьдесят лет, однако более-менее прилично заговорить на «новом» для себя языке я смог уже к лету 1803 года. И это при том, что на французском, хотя мне его преподавали раз шесть дольше я до сих пор изъяснялся весьма посредственно: что поделать, не нравится мне этот язык и все тут.
В уплотнившемся графике для «государственных дел» времени стало гораздо меньше, хотя и тут я успел состряпать и передать по инстанции несколько докладов, поднимающих важные, а порой и не очень вопросы. Так два месяца у меня ушло на разработку проекта реформы русского языка. Черт побери! Полцарства за доступ в интернет, имея под рукой сеть, эту работу можно было бы сделать за полдня.
На самом деле мысль о том, чтобы как минимум отказаться от конечных «ер» давно бродила умами различных российских интеллектуалов, как, впрочем, и от малоупотребимых «фиты» и «ижицы». Ну и конечно хорошо было бы объединить «ять» с «е» и «и» с «i», однако последнее было маловероятно, слишком уж это было радикально.
Свои предложения я обосновывал исходя из общего либерального тренда в правлении раннего Александра. Напирал на удешевление книг – меньше букв дешевле оборудование для печати, плюс сокращается объем текста, - упрощение грамматики повлечет за собой удешевление и облегчение обучения, что тоже плюс. В целом, реформа копирующая, по сути, реформу большевиков 1918 года, выглядела с моей точки зрения вполне стройно и логично и при этом подверглась беспощадной критике Воронцова.
- Основной ее недостаток, - покачал головой Семен Романович, - это то, что ее никогда не одобрят.
- Но почему? - Я не смог сдержать удивления, ведь если брать все отдельные пункты, то мой воспитатель скорее был согласен с написанным, а в вывод сделал прямо противоположный. – Никто же от этого не проигрывает? Одни же плюсы.
- И тем не менее, подобный прожект, пусть даже очень стройный и максимально выгодный император в столь сложный период существования государства Российского никогда не подпишет.
- А когда он был простой, - буркнул я падая в кресло. – Ладно, черт с ними с «ятями» и двумя «и». Но причины держаться за концевой «ер» я совершенно не понимаю.
- Это что, - усмехнулся Воронцов. – Некоторые до сих пор считают, что реформа Петра была невместным попранием старины. Хотя уверен, большинство из них без справочника и не скажут, в чем она заключалась. Так и здесь. То, что концевой «ер» - абсолютно бесполезен, очевидно, всем, однако нужно иметь волю Петра, чтобы его просто взять и отменить.
- Ну да, - где-то я был со своим наставником согласен, - не побояться сначала отрубить три сотни голов на площади, а потом уже не слишком обращая внимание на мнение остальных внедрять те реформы, которые считаешь нужным.
Прозвучало это весьма зловеще, а учитывая контекст так и вовсе.
- Вот только сначала нужно пережить восстание, - видимо попытавшись сбить воинственный настрой воспитанника произнес Воронцов.
- Это, да, далеко не всем российским императорам это удавалось, - разговор уже откровенно зашел на скользкую дорожку, поэтому Семен Романович его оперативно свернул.
Что же касается реформы языка, то она так и не была одобрена Алесандром, как это и предсказывал граф.
Впрочем, не все мои начинания в тот год окончились провалом, кое-что удалось и воплотить в жизнь. На удивление, «зашедшим» предложением оказалась идея учреждения воинской награды для нижних чинов. Хотя, может быть, дело в том, что крест, ставший в последствии Георгиевским и так бы ввели, а я только немного предвосхитил события, лишь частично корректируя течение реки времени, в то время как в других случаях я пытался резко его повернуть. Это была интересная мысль, над которой стоило поразмышлять.
Что же касается Георгиевского креста, то началась вся эта затея как обычно с моего прокола. В каком-то разговоре с воспитателем на тему нелегкой доли нынешних рекрутов, которых призывали пожизненно я упомянул знаменитую в будущем солдатскую награду, так как будто она уже существовала, чем вызвал недоумение Воронцова. Путем аккуратных расспросов – впрочем, кажется мне, что все эти проколы уже давно конспектируются и передаются «куда надо» - я выяснил, что в Российской империи, при наличии целой россыпи офицерских и высших гражданских орденов, для нижних чинов была предусмотрена только одна «Анненская медаль» или если официально – «Знак отличия ордена Святой Анны», который выдавался в первую очередь за двадцать лет беспорочной службы и только в редких случаях – за доблесть в бою.
Узнав о такой вопиющей несправедливости, я тут же засел за разработку нового знака отличия, который бы вручался исключительно как боевая награда. Стараясь вносить поменьше отсебятины, я попытался вспомнить все что, мог о главной солдатской награде Российской Империи. Получилось, не очень хорошо: почему-то в голову лезли подчерпнутые где-то воспоминания о том, что солдатам давали кресты «на общество», чтобы они сами определяли среди себя достойных, и я не был уверен, что этот пункт стоит вносить итоговый вариант статута.
В целом награда должна была по моему представлению быть исключительно боевой, иметь четыре степени, вручаться нижним чинам, предполагала запрет на телесные наказания для кавалера и повышенный денежный оклад. Могла вручаться посмертно, а вручение креста первой степени означало автоматическое присвоение низшего офицерского чин четырнадцатого класса. То есть прапорщика в пехоте, корнета в кавалерии и хорунжего у казаков.
Анненская медаль, таким образом, должна была окончательно превратиться в небоевую и вручаться исключительно за годы беспорочной службы.
Кроме того, я предложил ввести нагрудные знаки «за ранение», тоже не став ничего выдумывать и скопировав ее с советского варианта: желтая полоска за легкое ранение и красная за тяжелое. Эта идея на удивление понравилась Александру – идею с крестами он тоже одобрил, но там нужно было их чеканить из серебра, поэтому дело несколько затянулось – и соответствующий циркуляр по армии был выдан уже в мае 1803 года. Причем, что интересно, в нем было указано мое авторство идеи, что, на самом деле, для российского делопроизводство было совершенно не характерно и наталкивало на определенные мысли.
Что же касается проекта с созданием родильного госпиталя и школы акушерок при нем, то не смотря на мое физическое отсутствие, дело активно развивалось и даже начало давать первые плоды.
По собранной за первые полгода статистике – я с самого начала настаивал на ведении строгой учёности не только в плане финансов, но и в чисто медицинской документации – введенные мною драконовские меры по чистоте сразу дали заметную прибавку к выживаемости как рожениц, так и детей.
Если средний показатель материнской смертности во время или после родов считался в районе от 1 до 2% - что учитывая те же семь беременностей на женщину давало шанс от 7 до 14% умереть родами в течение жизни – то в Родильном госпитале имени святой Елизаветы, этот показатель со старта не превышал 0.4-0.5% что вроде бы не такое уж большое достижение, однако при применении этих цифр на сорокамиллионное население России могло бы дать изряднейший демографический рывок.
Тут, ради справедливости нужно сказать, что смертность 1-2% рассчитывалась как средняя от всех беременностей как дворянок, так и крестьянок, и естественно среди последних она была больше. Если же брать в расчёт только городское население, то там показатели смертности колебались вокруг одного процента, но даже всего двукратное улучшение такой печальной статистики было, с какой стороны не посмотри, немалым достижением. К сожалению, чтобы еще сильнее уменьшить материнку смертность нужно было уже говорить об использовании антибиотиков, переливании крови и прочих манипуляциях, которые в ближайшие годы будут нам совершенно недоступны.
Улучшение также наблюдалось в плане выживаемости новорожденных детей. Как уже говорилось, печальная статистика в Российской империи говорила о том, что до конца первого года жизни не доживают от 20 до 25% младенцев и львиная доля из них умирает с самые первые часы и дни жизни. Очевидно, что тут мы располагали еще меньшими средствами для решения этой проблемы. О том чтобы спасать недоношенных, например, детей и вовсе задумаются только лет через сто пятьдесят. И все же согласно регулярно передаваемым мне данным, собранным подчиненными профессора Амбоидика-Максимовича, тут тоже была видна положительная динамика. Особенно это было приятно, учитывая, что и в этой сфере мне удалось дать знаменитому акушеру действенный совет, а именно использовать для подкормки детей – очевидно, что такая проблема будет стоять в заведении подобного типа во все времена – не коровье молоко, а козье. Бог его знает, в чем между ними разница, однако в будущем я наталкивался на подобный совет и уже не помня контекста просто ретранслировал его ученому с предложением попробовать.
Неизвестно, чего стоило Нестору Максимовичу наладить постоянные поставки козьего молока и какие еще меры он предпринимал, однако смертность младенцев в первые часы и дни жизни несколько упала. Тут со статистикой было гораздо сложнее, поскольку часто-густо смерти новорожденных в отличии от взрослых женщин вообще нигде не регистрировались и соответственно статистика по ним была очень приблизительная.