Кроме того, захват Фолклендских — или Мальвинских, которые у нас получили наименование островов Крузенштерна в честь первого русского кругосветного мореплавателя — островов еще в начале 1820-х годов практически автоматически ставил крест на наших потенциально хороших отношениях с Аргентиной. Плюс интервенция южноамериканцев на рынок мяса уже во второй половине 1850-х шла в разрез с интересами русских сельхоз производителей, так что можно сказать, что разделение на противоположные блоки — у Чили и Аргентины были свои терки из-за островов на самой южной оконечности материка — произошло как-то само собой. Буэнос-Айрес изначально больше ориентировался на Париж, и именно подданые Карла Х держали масть в этой столице.
Так же не слишком хорошо сложились у нас отношения и с Бразильцами. Бывшая португальская колония «по наследству» унаследовала тесные связи с одним островным — не будем показывать пальцами — государством, причем дошло в итоге до того, что нам пришлось продавать заложенные еще перед Восточной войной плантации каучуконосной гевеи. Нас банально выдавили из Бразилии, используя откровенно административные методы, пришлось окончательно переносить плантации на юг Мексики, где климатический климат подходил для данной культуры не столь хорошо, зато политический климат был куда более благоприятный.
Так что на фоне сложных отношений с Аргентиной и Бразилией вполне логичным стало сделать ставку на зажатые между двумя гегемонами Уругвай и Парагвай. Тем более что дружба с Уругваем — и помощь этой маленькой, но гордой стране во время ее борьбы за независимость от Бразилии — вылились в получение возможности аренды куска побережья в заливе Ла-Платы под строительство военно-морской базы.
Плюс имея в стране опорную точку Россия не плохо вложилась в Уругвай деньгами. Местное отделение ПРБ фактически контролировало республиканские финансы и исполняло роль центрального банка. Нами были построены местные телеграфные и железнодорожные системы, начато строительство первой в Южной Америке гидроэлектростанции, а в столице Уругвая — Монтевидео — по некоторым неофициальным данным около трети недвижимости принадлежало русским купцам.
Если добавить сюда еще весьма значительную русскую диаспору — около пяти тысяч русскоязычных и православных при общей численности населения страны меньше ста пятидесяти тысяч человек — то не сложно оценить всю степень влияния империи в этом уголке земного шара.
Что касается Парагвая, то мне просто нравилось то, что делают его правители у себя в стране. Будь я не императором огромной, самой большой на планете страны, а правителем маленькой изолированной территории в самой заднице мира, делал бы тоже самое. Жесткое государственное управление, диктатура развития, индустриализация, эмансипация женщин, всеобщее образование, медицина…
Нет, сам Карлос Антонио Лопес, стоящий во главе Парагвая, был далеко не приятным человеком. Он правил жестко, не стеснялся расстреливать политических оппонентов и давить всякое инакомыслие, но, если бы у него все получилось, в историю бы Лопес вошел примерно, как тот сингапурский диктатор, которого всегда у нас вспоминали в разрезе борьбы с коррупцией и опыта поднятия средневековой фактически территории до уровня самых развитых на планете государств.
У нас Лопесам — после Карлоса Антонио правил его сын Франсиско Солано — в итоге не удалось задуманное. Не помню подробностей, но то, что в результате и войны сразу с тремя соседними государствами Парагвай лишился половины территории и большей части мужского населения, в памяти отложилось. Здесь я даже из чистой симпатии к близким по духу прогрессорам хотел им помочь.
Поскольку экономика Парагвая была крайне закрытой, вложиться в нее напрямую, как это было сделано с тем же Уругваем, банально не представлялось возможным. Тем не менее во время Ла-Платской воины этой страны против той же Аргентины, продолжавшейся чуть ли не десять лет, мы продолжали снабжать парагвайцев оружием и боеприпасами по самым льготным ценам и обеспечивали до половины всего внешнего экспорта этой страны. Кроме того, именно русские корабли фактически обеспечивали безопасность внешней торговли Парагвая, бессменно дежуря в устье Ла-Платы. И это позволило Лопесам к концу 1850-х построить весьма крепкое государство, которому не хватало только одного — выхода к океану для упрощения экспорта товаров во внешний мир.
В общем, если опустить все остальные накопившиеся тут за прошедшие сорок лет взаимные обиды и претензии, дело вылились в то, что 18 января 1859 года передовые чести армии Парагвая вторглись в пределы аргентинской провинции Кориентес с явным намерением отрезать «Серебряную» страну от бассейна реки Ла-Платы и выйти к побережью Атлантического океана.
По началу парагвайцам сопутствовал успех: их армия была хоть и меньше, но куда более качественно подготовлена, имела лучшее вооружение и высокую мотивацию. Плюс сами аргентинские провинции Кориентес и Энтре-Риос совсем не были так уж преданы центральному правительству в Буэнос-Айресе и во время прошлой войны вовсе держали сторону Парагвая. Поэтому Лопес вполне обосновано мог надеяться на то, что особого сопротивления на местах поход его армии не вызовет.
Получилось, однако, совсем не так благостно. Экономические успехи Аргентины последних лет несколько поменяли политическую ориентацию еще недавно мятежных провинций, поэтому вместо поддержки на местах Лопес столкнулся с пусть и не слишком ожесточенным, но сопротивлением.
Тем не менее первые сражения, инициированные крепко держащими в руках военную инициативу парагвайцами, были для них в целом успешны. Уже в двадцатых числах им удалось разбить прикрывающий самый север провинции Кориентес отряд полковника Хуареса и без боя взять город со звучным названием Эльдорадо.
Так же после короткой осады удалось парагвайцам взять и столицу провинции одноименный город Кориентес, из которого части аргентинской армии прорвались с боями, когда стало очевидно, что помощь с «большой земли» в обозримом будущем не придет.
В таком ключе война развивалась всю первую половину 1859 года: парагвайцы наступали, брали один аргентинский город за другим, а те в свою очередь огрызались и с боями отступали на юг, где постепенно формировалась новая армия, которая и должна была в будущем показать беспокойным соседям, кто в доме хозяин.
Вероятно так и осталась бы в истории данная война в виде очередного мелкого конфликта на просторах Южной Америки, которых в 19 веке тут случалось не мало, однако в этот момент Бразильцы под руководством императора Педро II решили, что настало подходящее время для окончательного решения вопроса с Уругваем, который кое-кто в Рио-де-Жанейро все еще считал своей мятежной провинцией. А поскольку Восточная республика — или «республика восточного побережья», как себя называли сами уругвайцы — находилась с Парагваем в союзнических отношениях, Карлос Антонио Лопез тут же объявил войну еще и Бразилии. Таким вот образом история, видимо не желая сворачивать с наезженного пути, вновь вернулась не рельсы, однажды приведшие Парагвай к полному разорению.
Глава 17
И да, что касается возраста… Именно в это время, в конце 1858 года, когда до рождественских праздников оставалось всего пара недель, я решил наконец окончательно передать основные рычаги власти сыну. Ему уже было сорок, и Александр давно стал вполне состоявшимся управленцем, в котором я мог быть уверен, как в себе. Ну наверное все же немного меньше, но была надежда, что я воспитал его достаточно хорошо, чтобы после моего ухода в строну, вся выстраиваемая мной годами система не развалилась в один миг к чертям собачьим.
Собственно сын и раньше постепенно перебирал на себя обязанности по управлению империей, но все же ключевые решения, назначения высших чиновников и руководство спецслужбами я до последнего держал у себя в руках.
К мысли о передаче власти меня толкнули сразу два события, больно ударившие по внутреннему самоощущению и напомнившее о том, что годы они беспощадны даже к императорам. В августе тихо у себя в кровати умер Ермолов. Старый фельдмаршал — он был последний, кто имел данный чин в русской армии, поскольку больших войн не было уже двадцать лет, то и давать его вроде как было не за что — до последнего держал в кулаке Кавказский военный округ. И хоть формально гражданскую власть отделили от военной еще тридцать лет назад, его авторитет в регионе был столь велик, что местные чиновники боялись без разрешения Ермолова-Кавказского лишний раз даже вздохнуть. Заменить фельдмаршала было просто некем.
А в конце ноября на покой попросился Муравьев. Мой бессменный глава секретариата, с которым мы работали бок о бок — страшно даже сказать — больше сорока лет. Целую жизнь. И тут, посмотрев в зеркало и увидев там пусть и крепкого еще, но уже старика, я понял, что и самому пора давать дорогу молодым. Как бы это не было грустно и даже местами боязно.
— В Валахии все спокойно. — Докладывал генерал Муравьев. Тот который «Муравьев-вешатель» в моей истории, тут он столь громкого прозвища не заслужил, но благодаря деловым качествам без проблем подхватил СВР после ухода Мордвинова. Рядом с ним сидел и тихонько кивал головой Орлов — еще один реликт уходящей эпохи, он уже тоже откровенно не тянул такую махину как СИБ, шутка ли только штатных сотрудников спецслужба имела более 15 тысяч человек, и это без учета всяких завербованных и добровольных помощников, и большую часть повседневно работы скинул на заместителей, оставив себе только представительские функции. — Возле ее величества постоянно находятся наши люди, наследник в безопасности. Местное боярство не в восторге от такого бесцеремонного вмешательства во внутренние дела, однако по неофициальным каналам мы довели до всех интересующихся сторон, что никакой смуты не потерпим. А если вдруг королева с наследником случайно умрут, то на трон никто из местных все равно не сядет, это сбило волну недовольства. Боярство за двадцать лет уже привыкло к стабильности и резких изменений в политическом курсе тоже не особо желает.