на каждом столе.
Из крахмала — и сахара — кстати, мы стали производить сухой ягодный кисель. С какой стороны не посмотри — достаточно спорный продукт, который к середине 21 века практически умер. В массе своей во всяком случае, уверен, что отдельные любители навернуть кисельку вполне здравствовали вплоть до прилета долбанного астероида.
Вот только простота, дешевизна, и длительный срок хранения делали такой кисель прекрасным продуктом для военных, моряков и прочих туристов. В планах у меня был переход на централизованное снабжение армии в рамках обширной военной реформы, и такого рода продукты были нужны как воздух.
А еще мы работали — тоже в разрезе получения подлежащих длительному хранению продуктов — над разработкой сухого пюре. Очень удобная штука, которая может долго храниться, быстра в приготовлении — как говорится, просто добавь воды, — и при этом на вкус не совсем гадость. Забегая чуть на перед, первая фабрика по производству таких брикетов, ставших достаточно быстро очень популярными и у нас, и за границей была построена в Ревеле в 1828 году. Сухое пюре быстро вошло в стандартный рацион моряков, военных, путешественников и стало за границей называться «русской картошкой».
Такой вот забавный выверт истории — я бы предпочел чтобы «русской» называли молодую вареную картошку со сметаной и укропом а не полуфабрикатный порошок, но тут уж ничего не сделаешь.
Ну и в-третьих, картошку любил и регулярно ел я сам, а со мной — и мои ближайшие сподвижники и гости. Как это часто бывает, мода потихоньку распространялась подобно кругам на воде от брошенного камня: ближники кормили картофелем своих домочадцев, друзей и гостей, те своих и так далее. Постепенно на данный овощ появлялся живой рыночный спрос, ну а где есть спрос там обязательно возникнет и предложение. Жаль только, что процесс этот все же не быстрый, и в пару лет тут точно не уложишься. Поменять мировоззрение целого народа, пусть даже в такой малости — это не фунт изюму.
— Расскажите, Павел Дмитриевич, — когда мы уже сели за стол, поинтересовался я у генерала, — что в народе говорят насчет реформы нашей вялотекущей. Я, конечно, читал отчеты и ваши и по линии ведомства генерала Бенкендорфа и от переселенческой комиссии… Но все же вы, наверное, больше всего с крестьянами общаетесь, так сказать лицом к лицу, какие настроения? Чаяния? Общая реакция.
От такого вопроса Киселев аж крякнул, но собрался с мыслями и ответил.
— Если говорить в общем, Николай Павлович, то люди рады. Не все конечно довольны, но это понятно, каждому не угодишь.
Генерал занимался именно реформой земель, находящихся в ведении департамента уделов, то есть находящихся в личном владении императора. Не конкретно Александра, а именно человека занимающего пост самодержца.
— Это понятно, — кивнул я, накладывая себе в тарелку вареной, исходящей паром картохи и сдабривая ее жирной деревенской сметаной.
— Ну да, — продолжил мысль генерал, — кто-то в целом доволен новыми порядками, все же крестьяне привыкли веками жить общиной, и индивидуалистов там не особо жалуют. Но находятся конечно и те, которые хотели бы по примеру государственных крестьян получить личный надел. Таким мы предлагаем переселяться… В основном за Урал, благо железка подобный маневр изрядно облегчила.
Земли на юге страны в Причерноморье и Северном Кавказе, не смотря на кажущуюся бесконечность, закончились достаточно быстро. Не под ноль, — я сознательно оставлял отдельные участки свободными под, например, создание заповедников и прочих национальных парков, ну и про другие, более приземленные надобности, тоже не забывал — конечно, но для массового переселения теперь оставалось в основном Поволжье, где, если уж совсем честно говорить, для земледелья места на слишком подходящие, ну и Зауралье. Именно туда, в окрестности Екатеринбурга сейчас направлялся основной поток людей, желающих получить себе кусок земли в личное пользование. Этой самой земли там было много, с транспортной доступностью — опять же спасибо железной дороге — тоже все хорошо, а главное — многочисленные казённые и частные железоделательные заводы обеспечивали стабильный спрос на продовольствие. Это позволяло растить зерно не только для себя, но и на продажу, повышая личное благосостояние до невиданных ранее пределов. Ну и заводчанам тоже было выгодно покупать выращенное под боком, а не привезенное откуда-то издалека.
— И много таких отказников? — Поинтересовался сидящий рядом Юсупов.
— Не слишком, — пожал плечами генерал, — по началу до трети доходило, но сейчас о наших коллективных общинных хозяйствах уже молва пошла хорошая среди людей, мол там и школу строят и фельдшерский пункт и с техникой и лошадьми помогают… Впрочем, всегда находятся непоседы, которым дома тесно и хочется приключений.
— Это да… — Я принюхался к картохе и от удовольствия зажмурил глаза. Пахло сливками и укропом. Люблю укроп, он мне напоминает поездки к бабушке в деревню летом. Укроп там рос по всему участку на правах сорной травы, и почему-то именно этот запах всегда мысленно возвращал меня обратно в детство. — Ну давайте по маленькой, за успех, как говорится, наших начинаний.
Звякнули хрустальные лафитнички, и я опрокинул рюмку прохладной, с ледника, водки в себя. Огненная вода прокатилась по пищеводу и упала в желудок, за ней тут же последовала горячая картошина, обильно сдобренная сметаной. Ну и хрустящий соленый груздь с чесночком тоже не избежал своей участи.
— Ежели брать в целом, — генерал тоже выпил, закусил и продолжил прерванную мысль, — то объединение удельных сел в подобные коллективные хозяйства совершенно точно улучшает жизнь крестьян. Об этом говорит даже собранная статистика: резко падает смертность, особенно детская.
— Это из-за появления фельдшерского присмотра? — Уточнил Юсупов.
— В том числе, хоть, возможно, это и не главная причина.
— А что же тогда важнее?
— Появление машин по типу давешней картофелекопалки, а также избытка лошадиного поголовья позволяет резко повысить площадь обрабатываемой одним человеком пашни, — объяснил Киселев. — Даже после всех вычетов государевой доли и процентов по займам людям банально остаётся больше продовольствия. Случаи недоедания уменьшились в несколько раз. Кроме того, выращивание технических культур — льна, конопли, картошки, свеклы или подсолнечника — позволяет крестьянам зарабатывать лишнюю копейку. А это и одежда теплая на зиму, и обувь, и топливо для печи.
— А вы и подсолнечник выращиваете здесь? Для него разве тут не слишком холодно? — Удивился я. Вроде бы в моем времени подсолнечник выращивали сильно южнее, в Причерноморье и на Кубани.
— Да, семечка здесь на севере к сожалению, не пошла, — кивнул генерал. — А вот в южных губерниях, я слышал, уже несколько полноценных маслозаводов открыли, там подсолнечник растет хорошо.
Идея делать растительное масла из этой культуры лежала, что называется, на поверхности. Мне даже не пришлось ничего делать для ее внедрения: засадить пару десятков гектар подсолнечником, выдавить прессом масло и отвезти на нижегородскую ярмарку, где это дело и разрекламировать. Несколько газетных статей, предложение поставлять паровые прессы в кредит, и вот за четыре года в России появилось уже десяток относительно крупных масляных производств.
Так-то Россия и раньше себя вполне обеспечивала растительным маслом даже без подсолнечника. Его давили из семян конопли, льна и даже из кедровых орешков, однако подсолнечник в «этой лиге» выигрывал по всем статьям. Подсолнечное масло имело наиболее нейтральный вкус, лучше подходило для готовки и благодаря отличному выходу с единицы площади получалось просто дешевле. Так что имелся у него еще и значительный экспортный потенциал, что было отдельно приятно.
— А как крестьяне вообще относятся к ликвидации крепости? — Вновь задал вопрос Юсупов. Борис не раз при мне высказывался за дарование людям воли в той или иной форме, несмотря на то, что его отец был одним из самых крупных землевладельцев, и соответственно — крепостных имел несколько десятков тысяч душ.
А вообще в высшем обществе бытовали на сей счет совершенно разные мнения. Кто-то говорил, что крестьянам не нужна свобода, а нужна земля, и ликвидация крепостного права без оной принесет только новые проблемы вплоть до бунтов и массового их вымирания. Кто-то вообще считал крепостных не способными к свободному существованию, подобно давно одомашненным животным, мол без мудрого пригляда барина то ли сопьются сразу то ли с голоду подохнут.
— Вы знаете, ваше сиятельство, — Киселев задумчиво осмотрел наколотый на вилку груздь, отправил его в рот, прожевал и продолжил, — люди рады. Просто рады получить свободу. Оно вроде кажется, что в жизни обычного землепашца из государственных или удельных ничего особо и не меняется, им и раньше не в пример с помещичьими крепостными жилось куда свободнее но все же… Мне кажется им даже дышится от этого легче. Может, кстати, в том числе и поэтому они помирать меньше стали.
— Ну да… — Протянул Юсупов, все же для петербургских князей и прочих дворян, оторванных от жизни простого народа, было достаточно непривычно рассматривать крепостных не как говорящий скот, а как таких же соотечественников, как их обычное салонное окружение.
По статистике, собранной для меня Военным министром, почти треть смертей солдат в мирное время приходилось на два пункта — утопление и самоубийство посредством оружия. Они вместе составляли около тридцати процентов. Если пересчитать на абсолютные цифры получалось что в год от тоски и невозможности приспособиться к суровому армейскому быту Россия теряла около десяти тысяч человек. Натурально — пехотная дивизия.
В это время важность психологического здоровья сильно недооценивают, но я рассчитывал на то, что освобождение крестьян приведет в том числе и к стремительному увеличению численности населения России. Простая математика: люди будут меньше умирать и больше рожать.
При таком подходе поставленная цель в двести миллионов человек к концу века в принципе кажется вполне достижимой. Особенно если революций не допускать и потерь территорий. А если территориями еще и дополнительно прирастать, то глядишь и на все двести пятьдесят замахнуться будет не грех.