Императрица Александра Федоровна весь этот период находилась в угнетенном состоянии. Она очень переживала за Ники, когда тот в октябре 1905 года оказался в эпицентре тяжелых событий. Горько плакала, узнав, что ему пришлось пойти на подписание Манифеста, дарующего невероятные свободы и права. Она уже давно жила в России и считала, что здесь эти нормы не годятся, что только недальновидные или злокозненные люди могут советовать вводить конституцию и всеобщие выборы в стране, где большинство населения не умеет ни читать, ни писать. В России ведь все совсем не так, как в Европе. Здесь нельзя руководствоваться европейскими примерами. Народ еще слишком непосвящен, необразован; в нем так много детскости, его так легко сбить с правильного пути. Теперь же все демагоги и политические мошенники получат право свободно действовать. Сестре Виктории писала весной 1906 года: «Так много безрадостного вокруг, я часто плачу и не знаю, как помочь Ники».
Александра Федоровна знала, какие тяжелые муки испытывает супруг. После многочасовых совещаний он возвращался такой грустный, изможденный, что ей не нужны были никакие слова и пояснения. Николай Александрович, в свою очередь, старался не расстраивать Аликс; ведь ей приходилось тоже нелегко. Бедный Алексей! За него все время было страшно и чуть не каждый месяц опасность возникала: то царапина, то ушиб, и потом днями и неделями приходилось лечить, ставить компрессы, примочки, смазывать кремами. А маленькому бывало больно, он плакал, и мать часами баюкала его на руках. Когда царь и царица оставались наедине, мало говорили о политике. Речь шла или о сыне, или о разных событиях в семье и фамилии, или о каких-то пустяках. Он, как и в первые годы, вечерами читал ей что-нибудь. Она слушала всегда молча и была счастлива. Но такие милые, теплые часы выдавались все реже и реже.
Александра Федоровна не сомневалась, что Ники прекрасно понимает положение вещей, но не всегда может противостоять волевому напору других и порой соглашается на то, на что соглашаться нельзя. Была убеждена, что если бы не Витте и великий князь Николай Николаевич, Ники никогда не подписал бы Манифест 17 октября. Это они, легкомысленные советчики-родственники и беспринципные царедворцы, выпросили, вырвали документ, который привел лишь к кровавым событиям. Никому ведь лучше и легче не стало. Даже наоборот. Русским людям не конституция нужна. Им совсем другого не хватает: самодисциплины, порядка, трудолюбия и чувства ответственности. И еще главного — веры в Бога.
Когда Александра Федоровна оказалась 27 апреля 1906 года перед толпой депутатов, потаенные страхи ожили с новой силой. Но ничего не поделаешь: надо смириться и надеяться на Всевышнего. Теперь Дума — реальность, с которой придется считаться. Император реагировал на происшедшее значительно спокойнее и вечером 27 апреля, этого, по его словам, «знаменательного дня», записал в дневнике: «Занимался долго, но с облегченным сердцем, после благополучного окончания бывшего торжества».
Местом заседаний Думы был определен Таврический дворец. Он располагался в центре Петербурга, и его окружал старый тенистый парк. С этим местом было связано множество исторических случаев и баснословных сказаний. В 1783 году, по приказанию Екатерины И, архитектор Иван Старов начал строить роскошный дворец, «наподобие Пантеона». Постройка продолжалась шесть лет, и дворец получил название Таврического. Он стал подарком императрицы своему фавориту, победителю турок и присоединителю Тавриды (Крыма) генерал-фельдмаршалу князю Григорию Потемкину. Здесь 28 февраля 1791 года «Его светлость князь Потемкин-Таврический» торжественно праздновал взятие Измаила и чествовал императрицу Екатерину II. То был один из самых легендарных балов в истории Российской империи.
Горело 140 тысяч лампад и 20 тысяч восковых свечей, присутствовало три тысячи приглашенных. Многими чудесами и необычностями поражал гостей хозяин, но больше всего — невиданным садом, напоминавшим сказку из «Тысячи и одной ночи». Он занимал всю центральную огромную «бальную залу». Зеленый дерновый скат был обсажен цветущими апельсиновыми деревьями, кустами жасмина и розами. Среди ветвей виднелись гнезда соловьев и других птиц, оглашавших сад пением. Между кустами располагались курильницы с благовониями и бил фонтан из лавандовой воды. Все были в восторге и танцевали до утра.
Через 115 лет в потемкинской «бальной зале» зазвучали совсем иные «трели». Во второй половине дня 27 апреля 1906 года, после краткого молебна, здесь приступила к работе Государственная Дума. К этому времени кабинет Витте пал и премьером был назначен известный царедворец Иван Логинович Горемыкин, убедивший царя пригласить на пост министра внутренних дел бывшего Гродненского, а затем Саратовского губернатора Петра Аркадьевича Столыпина. Новому правительству досталось тяжелое наследство. Кабинет Витте за шесть месяцев не подготовил к открытию Думы никаких законопроектов, которые должны были бы стать предметом рассмотрения народных представителей, считая, что Дума сама должна заняться законотворчеством. И она занялась. Буквально с первых часов своды Таврического дворца стали оглашать призывы и декларации крайне радикального характера: объявить всеобщую амнистию, создать ответственное перед думцами министерство, ввести всеобщее избирательное право, наделить крестьян землей и т. д. Либеральные газеты, ежедневно публикуя подробные и сочувственные материалы о работе законодательного органа, единодушно назвали его «думой народного гнева».
Господа депутаты хотели всего сразу, и это их страстное желание делало Думу больше похожей на антиправительственный митинг, чем на серьезный и ответственный государственный орган. Большинство депутатского корпуса не было заинтересовано в конструктивной работе. Разгоряченные баталиями революционных битв, многие смотрели на думскую трибуну лишь как на новый инструмент социальной борьбы, позволявший делать бесплатную рекламу и конкретным лицам, и определенным политическим течениям. Все это происходило в атмосфере непрекращавшегося террора революционеров против должностных лиц. По неполным данным, в январе 1906 года было совершено 80 убийств, в феврале — 64, в марте — 50, в апреле — 56, в мае — 122, в июне — 127. Сотни людей стали жертвами беспощадных актов «борцов за свободу», и ни один из них не был осужден не только левыми, но и кадетами.
Первое время исполнительная власть находилась в состоянии растерянности. Конечно, зная состав участников думской ассамблеи, правительство не питало особых иллюзий. Однако столь резкий антиправительственный тон думского собрания, столь беспощадные и оскорбительные выпады по адресу отдельных лиц и государственных учреждений, предпринятые большинством депутатов, оказались неожиданными. Правда, правительство не оставляло надежд на сотрудничество и выказывало Думе знаки внимания. Перед депутатами выступал глава кабинета, министры.
Дума имела право делать запросы высшим инстанциям о неправомочных действиях лиц и учреждений. Это стало любимым занятием большинства. Достаточно было столичной газете написать о «произволе» властей, привести какие-то «факты» (в большинстве своем сфабрикованные бойкими «мастерами пера»), как тут же следовал запрос, и перед негодующей толпой народных избранников представало высшее должностное лицо. Далее начиналось своего рода судилище. Для высших сановников это часто становилось настоящим потрясением. Некоторые из них потом долго не могли прийти в себя. Но пасовали не все.
Находились и такие, кто смело «шел в бой», спокойно и аргументированно отвечал на нападки и этим поддерживал престиж власти. В этом ряду на первое место быстро выдвинулся новый министр внутренних дел, которому неоднократно пришлось пройти «думское чистилище». Он не оправдывался (как делали многие другие), не заискивал, но излагал факты и свои взгляды по различным животрепещущим вопросам. Выступая 8 июня 1906 года, П. А. Столыпин говорил с думской трибуны: «Власть не может считаться целью. Власть — это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка; поэтому, осуждая всемерно произвол и самовластье, нельзя не считать опасным безволие правительства. Не нужно забывать, что бездействие власти ведет к анархии, что правительство не есть аппарат бессилия и искательства. Правительство — аппарат власти, опирающейся на законы, отсюда ясно, что министр должен и будет требовать от чинов министерства осмотрительности, осторожности и справедливости, но и твердого исполнения своего долга и закона».
Первая Дума просуществовала чуть больше двух месяцев и основную часть времени уделила обсуждению самого жгучего вопроса социальной жизни — аграрного. В центре дискуссий оказались два законопроекта. Первый внесли кадеты. Он предусматривал дополнительное наделение крестьян землей за счет земель казенных, монастырских, удельных, а также за счет частичного отчуждения частновладельческих земель за выкуп «по справедливой (но не рыночной) оценке». Второй проект представила фракция трудовиков. Он носил еще более радикальный характер и предусматривал отчуждение помещичьей земли, превышающей «трудовую норму», создание «народного земельного фонда» и введение уравнительного землепользования. Обсуждение этих предложений вылилось в громкое обличение общественного строя. Поднимавшиеся на трибуну ораторы произносили эмоциональные монологи о том, что «простой труженик» почти лишен «средств пропитания», в то время как правительство защищает и охраняет интересы и привилегии помещиков.
Эти обвинения не являлись беспочвенными. Суть же проблемы коренилась глубже. Простым перераспределением земельных наделов аграрный вопрос в России решить было нельзя. Требовалось не просто у одних отнять, а другим дать; надлежало изменить не столько размер землевладения, сколько качество землепользования, отличавшегося допотопностью, чрезвычайно низкой эффективностью, позволявшей крестьянам существовать на уровне минимальной достаточности. Для коренной модернизации требовалось не отнимать землю, а создавать крепкого индивидуального землевладельца, умеющего и желающего вести современное аграрное производство, стабильно нацеленное на рынок. Именно эти цели преследовала столыпинская аграрная реформа, начавшая разворачиваться в конце 1906 года. То же, что предлагали в Первой Государственной Думе кадеты и трудовики (последним подыгрывали и социал-демократы), носило характер политической демагогии, направленной лишь на дискредитацию власти.