Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:
Мы сидели в Царском с Никки, дядей Алексеем и Авеланом и обсуждали новый важный вопрос. Нам предстояло решить, должны ли мы утвердить план адмирала Рожественского, который предлагал отправить наши военные суда из Балтийского моря на Дальний Восток? Сам адмирал не питал каких-либо надежд на победу. Он просто думал о том, что надо «чем-нибудь удовлетворить общественное мнение». Наш флот и тысячи человеческих жизней должны были быть принесены в жертву невежественным газетным «специалистам по газетным вопросам». Эти последние открыли недавно существование некоторых технических морских терминов, вроде «боевой коэффициент», «морской тоннаж» и т. п., и старались ежедневно доказать в газетных столбцах, что японцев можно пустить ко дну соединенными силами наших тихоокеанской и балтийской эскадр. Никки объяснил нам причину нашего совещания и просил нас всех искренно высказать свое мнение по этому вопросу. Дядя Алексей ничего не мог сказать и имел гражданское мужество в этом признаться. Авелан говорил много, но не сказал ничего путного. Его речь была на тему «с одной стороны, нельзя не сознаться, с другой стороны, нельзя не признаться»… Рожественский блеснул еще раз основательным знанием биографии английского адмирала Нельсона. Я говорил последним и решил не церемониться. К моему величайшему удивлению, было решено последовать моему совету и наш Балтийский флот на верную гибель в Тихий океан не посылать. В течение двух недель все было благополучно, но к концу второй недели Никки снова изменил свое решение. Наш флот должен был все-таки отправиться на Дальний Восток, и я должен был сопровождать Государя в Кронштадт для прощального посещения наших кораблей. По дороге в Кронштадт я снова пробовал высказать свою точку зрения и встретил поддержку в лице весьма опытного флаг-капитана императорской яхты «Штандарт». Государь начал снова колебаться. В душе он с нами соглашался.
«Дай мне еще раз поговорить с дядей Алексеем и Авеланом, – сказал он, когда мы переходили на яхту адмирала. – Дай мне поговорить с ним с глазу на глаз. Я не хочу, чтобы твои доводы на меня влияли».
Их заседание длилось несколько часов. Я же в роли «enfant terrible» ожидал их на палубе.
«Ваша взяла, – сказал Авелан, появляясь на палубе, – мы приняли неизменное решение эскадры на Дальний Восток не посылать».
«Неизменность» решения Никки продолжалась десять дней. Он все же в третий и в последний раз переменил его. (…) 14 мая – в девятую годовщину коронации – наш обед был прерван прибытием курьера от Авелана: флот уничтожен японцами в Цусимском проливе, адмирал Рожественский взят в плен.
Из дневника Николая II:
19 мая 1905 г. Четверг. Теперь окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою. Сам Рожественский раненый взят в плен!! День стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти на душе. Имел три доклада. Завтракал Петюша. Ездил верхом. Обедали: Ольга, Петя, Воронов – ком. Примор. драг. полка, и его жена.
Из дневника Бориса Владимировича Никольского:
19 мая 1905 г. Четверг. Чудовищные события в Тихом океане превосходят все вероятия. (…) Когда я во вторник у Богдановича узнал истинное положение дел, еще до теперешних подробностей, то я сказал: конец России самодержавной и, в лучшем случае, конец династии. На чудо рассчитывать нечего. Победа на суше едва ли что может изменить, ибо просто опрокинуть японцев мало, их надо истребить, а для этого у нас нет нужного перевеса, нет даже простого равенства сил, наличных сил, не говоря о расстояниях, обстановке и пр. И всего ужаснее ждать объяснений, как могли суда Небогатова сдаться в плен. Я высказал догадку, что тут измена и что взбунтовавшаяся команда попросту связала офицеров.
Таубе Георгий Николаевич, фон (23 декабря 1877 (4 января) 1878 – 30 мая 1948, Грюнгольц, Шлезвиг) – русский военный деятель. Контр-адмирал. Участник русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. Один из организаторов балтийского ландсвера в Прибалтике. Из воспоминаний о русско-японской войне:
…весь избитый, с подбитым носовым казематом, совершенно развороченным носом, изрешеченными трубами и сильным пожаром на рострах, выходит из строя «Ослябя», под креном около 15 градусов на левый борт; он сидит носом до клюзов, но еще держится, стреляет и старается справиться с креном, который все увеличивается. (…) Эскадра проходит мимо «Осляби» в расстоянии около 120 сажен, он застопорил машины и уже совершенно лег на левый борт, зарывшись всем носом в воду и приподнявшись кормой. Никогда в жизни не забуду я картины этой гибели: я увидел его немного вперед нас, он все больше и больше ложился набок, несколько сот человек толпились на правом борту, не зная, откуда ждать помощи, некоторые были совсем голые, другие только наполовину разделись. В эту группу погибающих людей то и дело попадали японские снаряды и рвались в ней. Когда мы поравнялись с ним, он оголил уже всю свою правую подводную часть до киля; его блестящая обшивка походила на мокрую чешую морского чудовища, и вдруг, как по команде, все люди, толпившиеся на правом борту, бросились по этой чешуе вниз; одни, стоя, соскальзывали на ногах, другие падали и катились им под ноги, третьи скатывались на животе головой вниз. Большинство из них разбивалось о боковой киль и попадало в воду уже искалеченными, в воде же образовалась невообразимая куча тонущих, взывающих о помощи и топящих друг друга тел, над которыми все время не переставали рваться неприятельские снаряды. Еще несколько секунд, и «Ослябя» исчез под водой.
Из дневника Бориса Владимировича Никольского:
Когда я сказал, что – конец династии, меня спросили, что же делать. Я сказал: переменить династию. Но, конечно, если бы я верил в чудеса и в возможность вразумить глупого, бездарного, невежественного и жалкого человека, то я предложил бы пожертвовать одним-двумя членами династии, чтобы спасти ее целость и наше отечество. Повесить, например, великих князей Алексея и Владимира Александровичей, Ламздорфа и Витте, запретить по закону великим князьям когда бы то ни было занимать ответственные посты, расстричь митрополита Антония, разогнать всю эту шайку и пламенным манифестом воззвать к народу, заключив мир до боя на сухом пути. (…) Богданович мне потом говорит: «Напиши это царю». Я говорю: «Бесполезно. Я не Бог, чтобы из бабы сделать мужчину, из Николая – Петра…»
Из воспоминаний Георгия Николаевича фон Таубе:
Пристрелка по японским судам была крайне затруднительна, наши снаряды об воду не рвались (к сожалению, они часто не рвались также и о борт неприятельских судов) и при рикошете давали только невысокий столб воды, так что недолеты в этот серый день на расстоянии 35 кб (кабельтов – специальная единица измерения, используемая в морской корабельной артиллерии; равна 182, 87 м. – Н. Е.) видны были плохо, перелеты же и попадания почти совсем не были заметны. (…) Японские суда были выкрашены в боевой грязно-серый шаровый цвет и в этот мглистый день на расстоянии 35 кб еле выделялись на горизонте. (…) Наши суда, выкрашенные в черный цвет с желтыми трубами, ясно должны были вырисовываться на фоне серого неба и этим облегчать прицелку и стрельбу японцам. Кроме того, из-за беспрестанно выписываемых нашей эскадрой кривых нам почти не приходилось стрелять на прямых курсах и большинство наших выстрелов делалось на циркуляции. Эта стрельба самая трудная и неверная, а у нас она еще затруднялась тем, что мы во время боя и пяти минут, кажется, не продержались определенным ходом, а из-за частого выхода из строя передних судов и поворотов – то давали наибольшее количество оборотов, то шли самым малым ходом, иногда же принуждены были совершенно стопорить машину.
Из дневника Александра Александровича Мосолова:
Вся свита была ошеломлена безучастием императора к такому несчастью. Когда царь ушел, Фредерикс рассказал о своей беседе с Государем в купе. Николай II был в отчаянии: рухнула последняя надежда на благополучный исход войны. Он был подавлен потерею своего любимого детища – флота, не говоря о гибели многих офицеров, столь любимых и облагодетельствованных им.
Из дневника Николая II:
17 августа 1905 г. Ночью пришла телеграмма от Витте с известием, что переговоры о мире приведены к окончанию. Весь день ходил как в дурмане после этого…
18 августа 1905 г. Сегодня только начал осваиваться с мыслью, что мир будет заключен и что это, вероятно, хорошо, потому что так должно быть. Получил несколько поздравительных телеграмм по этому поводу.
25 августа 1905 г. В 2½ во дворце начался выход к молебну по случаю заключения мира; должен сознаться, что радостного настроения не чувствовалось.
Из дневника Сергея Юльевича Витте:
В то время никто не ожидал такого благоприятного для России результата, и весь мир прокричал, что это первая русская победа после сплошных наших поражений. (…) Сам Государь был нравственно приведен к необходимости дать мне исключительную награду, возведя меня в графское достоинство.
Первая революция
Толстой Лев Николаевич (28 августа (9 сентября) 1828, Ясная Поляна Крапивенского уезда Тульской губернии – 7 (20) ноября 1910, ст. Астапово (ныне Лев Толстой) Рязано-Уральской ж. д.) – русский писатель, религиозный философ. Из письма Николаю II от 16 января 1902 года:
Любезный брат!
Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к Вам в этом письме не столько как к царю, сколько к человеку – брату. Кроме того, еще и потому, что пишу к Вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти. Мне не хотелось бы умереть, не сказав Вам того, что я думаю о Вашей теперешней деятельности и о том, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и Вам и какое большое зло она может принести людям и Вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.