Всего убито: 982 (787 фазанов). Мною 82: фазанов 74, два тетерева, русак и 5 беляков.
Вернулся в Царское Село в 5½. Принял доклад Бирилева. Поехал к обеду в Павловск. Вернувшись домой, усиленно читал.
5 ноября. Воскресенье.
Серый день и оттепель.
В 11 часов поехали к обедне, завтракали по обыкновению. Принял присяжного поверенного Шмакова из Москвы – истинно русского человека: он поднес мне свою книгу: «Свобода и евреи».
Гуляли вдвоем и встретили детей. После чая много читал. Вечер провели вдвоем.
6 ноября. Понедельник.
В 11 час. поехал на парад Гусарского полка. Аликс взяла Алексея с собою, и он хорошо вел себя на ложе. Полк представился блистательно во всех отношениях. Завтракали с полковыми дамами в большой зале Большого дворца. Стоял туман. Принял доклад Философова.
Гулял. После чая читал и очистил свой стол от бумаг. В 8 час. приехал в дежурную комнату Гусарского полка к обеду. Съехалось много старых гусар, которые все досидели до конца. До ужина и после, сменяя один другого, пели песенники, цыгане и русский хор. Мне было весело и хорошо!
Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:
Во дворце царила подавленная атмосфера. Казалось, что приближенные Царя пугались собственной тени. Я задыхался. Меня тянуло к морю. Новый морской министр, адмирал Бирилев, предложил мне, чтобы я принял на себя командование флотилией минных крейсеров Балтийского моря. Я немедленно согласился принять это назначение. В том настроении, в котором я был, я бы согласился мыть палубы кораблей! Я задрожал от счастья, когда увидел мой флаг, поднятый на «Алмазе», и испытал живейшую радость, что, по крайней мере, три месяца проведу, не видя революционной «Пляски смерти». Ксения и дети проводили лето в Гатчине. Раз в неделю они навещали меня. Мы условились, что в моем присутствии не будет произнесено ни одного слова о политике. Все, что я знал о политических новостях, – это то, что молодой, энергичный саратовский губернатор П. А. Столыпин сменил на посту премьера И. Л. Горемыкина. Мы плавали в финских водах на яхте моего шурина Миши и говорили о вещах, очень далеких от новой российской «конституции». Однажды пришло известие из Гатчины о том, что один из моих сыновей заболел скарлатиной и находится в тяжелом положении. Я должен был немедленно выехать.
«Я вернусь при первой же возможности, – обещал я своему помощнику. – Вероятно, на следующей неделе».
Эта «следующая неделя» так никогда и не наступила. Через три дня я получил от моего денщика, остававшегося на «Алмазе», записку, что экипаж крейсера накануне восстания и ждет только моего возвращения, чтобы объявить меня заложником.
«Я глубоко огорчен, Сандро, но в данном случае тебе не остается ничего другого, как подать в отставку, – решил Ники. – Правительство не может рисковать выдать члена Импраторской фамилии в руки революционеров».
Я сидел за столом напротив него, опустив голову. (…) Мне казалось, что я лишусь рассудка. Что мне оставалось делать? Но вдруг мне пришла в голову мысль. Под предлогом болезни сына я мог уехать за границу.
«Никки, – начал я, стараясь быть убедительным, – ты знаешь: Ирина и Федор больны скарлатиной. Доктора находят, что перемена климата могла бы принести им большую пользу. Что ты скажешь, если я уеду месяца на два за границу?»
«Конечно, Сандро…»
Мы обнялись. Никки не подал виду об истинных причинах моего отъезда. Мне было стыдно перед ним, но я не мог ничего не поделать. «Я должен бежать. Должен». Эти слова, как молоты, бились в моем мозгу и заставляли забыть о моих обязанностях пред престолом и Родиной.
Из письма Николая II председателю Государственного совета:
27 августа 1906 г.
На последнем докладе вы мне сказали, что к воскресенью, т. е. к сегодняшнему дню, будут арестованы те лица в Петергофе, которые готовят террористические акты.
Между тем я узнал от Трепова, что еще ничего не сделано.
Считаю свое невольное заключение в «Александрии» не только обидным, но прямо позорным[14].
30 августа будет парад в моем присутствии, и к этому дню Петергоф должен быть обезврежен.
Невозможно дольше ждать с ликвидацией здешней «облавы» – иначе или случится новое покушение, или анархисты улизнут. И то, и другое будет вящим скандалом перед всем миром.
Из писем Николая II вдовствующей императрице Марии Федоровне:
…Ты понимаешь мои чувства, милая мама, не иметь возможность ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома, в спокойном всегда Петергофе!!
Я краснею писать тебе об этом и от стыда за нашу родину, и от негодования, что такая вещь могла случиться у самого Петербурга!
Поэтому мы с такой радостью уходим завтра на «Штандарте» в море, хоть на несколько дней прочь от этого позора. (…)
Со времени нашего приезда я уже видел Столыпина, который раз приезжал в Биорке. Слава Богу, его впечатления вообще хорошие; мои тоже. Замечается отрезвление, реакция в сторону порядка и порицания всем желающим смуты.
Конечно, будут повторяться отдельные случаи нападений анархистов, но это было и раньше, да оно и ничего не достигает.
Полевые суды и строгие наказания за грабежи, разбои и убийства, конечно, принесут свою пользу. Это тяжело, но необходимо и уже производит нужный эффект.
Лишь бы все власти исполняли свой долг честно и не страшась ничего. В этом условии главный залог успеха.
Какой срам производят в Гельсингфорсе все наши Долгорукие, Шаховские и компания! Все над ними смеются в России!
И из Англии лезет какая-то шутовская депутация с адресом Муромцеву и им всем.
Дядя Берти (Эдуард VII. – Н. Е.) и английское правительство дали нам знать, что они очень сожалеют, что ничего не могут сделать, чтобы помешать им приехать. Знаменитая свобода!
Как они были бы недовольны, если бы от нас поехала депутация к ирландцам и пожелала тем успеха в борьбе против правительства.
Ответ Николая II на прошение адмирала Дубасова о помиловании покушавшегося на него террориста от 4 декабря 1906 года:
Полевой суд действует помимо Вас и помимо меня; пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлобив: пишу Вам совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что, к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила.
Из воспоминаний Мориса Палеолога. Сергей Юльевич Витте в разговоре с французским дипломатом:
Мужчин, женщин и юных мальчиков казнят по обвинению в политическом убийстве за кражу пяти рублей из водочной лавочки.
Из воспоминаний Джорджа Уильяма Бьюкенена:
Предчувствовал ли император грядущую смуту, как это некоторые утверждают, или нет, во всяком случае, он сносил выпавшие на его долю несчастья и страдания с удивительной покорностью и мужеством. Будучи глубоко верующим человеком и фаталистом, он всегда готов был принять все, что пошлет ему Бог. Как иллюстрацию его общего склада ума, я могу привести историю, о которой рассказывает Извольский. Дело происходило летом 1906 года. Извольский, занимавший тогда пост министра иностранных дел, отправился в Петергоф, где тогда пребывал двор, с обычным еженедельным докладом императору. В Кронштадте только что вспыхнул серьезный мятеж как протест против недавнего роспуска Думы, и крепость была подвергнута бомбардировке флотом. Хотя канонада продолжалась в течение всей аудиенции, император с величайшим вниманием выслушал доклад Извольского, как будто бы не случилось ничего необыкновенного, обсуждая вместе с ним все важнейшие вопросы. Когда по окончании доклада император поднялся и посмотрел по направлению к Кронштадту, находившемуся в каких-нибудь десяти милях оттуда, на другой стороне залива, Извольский не мог удержаться от вопроса: как может он оставаться столь спокойным в такую минуту, когда решается судьба династии? Император сказал (…): «Если Вы меня видите столь мало взволнованным, то это потому, что я питаю твердую, абсолютную уверенность, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи находятся в руке Бога, поставившего меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волей с сознанием того, что у меня никогда не было иной мысли, чем служить стране, которую Он мне вверил».
Витте и Столыпин
Солженицын Александр Исаевич (1 декабря 1918, Кисловодск – 3 августа 2008, Москва) – русский писатель, общественный деятель. Лауреат Нобелевской премии 1970 года. Из статьи «Размышление над Февральской революцией»:
До нынешних лет в русской эмиграции сохранена и даже развита легитимистская аргументация, что наш благочестивый император в те дни был обставлен ничтожными людьми и изменниками. Да, так. Но: и не его ли это главная вина? Кто ж эти все ничтожества избрал и назначил, если не он сам? На что ж употребил он 22 года своей безраздельной власти? Как же можно было с такой поразительно последовательной слепотой – на все государственные и военные посты изыскивать только худших и только ненадежных? Именно этих всех изменников – избрать и возвысить? Совместная серия таких назначений не может быть случайностью. За крушение корабля – кто отвечает больше капитана? Откуда эта невообразимая растерянность и непригодность всех министров и всех высших военачальников? Почему в эти испытательные недели России назначен премьер-министром – силком, против разума и воли – отрекающийся от власти неумелый вялый князь Голицын? А военным министром – канцелярский грызун Беляев? (Потому что оба очаровали императрицу помощью по дамским комитетам.) Почему главная площадка власти – Министерство внутренних дел – отдана психопатическому болтуну, лгуну, истерику и трусу Протопопову, обезумевшему от этой власти? На петроградский гарнизон, и без того уродливый, бессмысленный, – откуда и зачем вытащили генерала Хабалова, полудремлющее бревно, бездарного, безвольного, глупого? Почему при остром напряжении с хлебом в столице – его распределение поручено безликому безответственному Вейсу? А столичная полиция – новичку из Варшавы? Сказать, что только с петроградским военачальником ошиблись, – так и в Москву был назначен такой же ничтожный Мрозовский