«Удивительная робость императрицы поражала, — говорил государственный секретарь Танеев, отец Анны Вырубовой, которая была ее фрейлиной и верной подругой до самой смерти, — но у нее был мужской ум».
Прежде всего она была матерью: подписывая бумаги и доклады, держала на руках свою первую дочь Ольгу. Затем она родила Татьяну, Марию и, наконец, Анастасию.
«Однажды во время одного из докладов, — рассказывает Анна Вырубова, — в соседней комнате раздался необыкновенный свист.
— Какая это птица? — спрашивает отец [Анны Вырубовой].
— Это Государь зовет меня, — ответила, сильно покраснев, Государыня и убежала, быстро простившись с отцом.
Высокая, с золотистыми густыми волосами, она, как девочка, постоянно краснела от застенчивости; глаза ее, огромные и глубокие, оживлялись при разговоре и смеялись. Дома ей дали прозвище «солнышко» — Санни — имя, которым всегда называл ее Государь. С первых же дней нашего знакомства я всей душой привязалась к Государыне; любовь и привязанность к ней остались на всю мою жизнь».
Жизнь при дворе в то время была веселая и беспечная: в первую зиму Александра посетила тридцать два бала, не считая других развлечений. В 1903 году императрица снова забеременела. Будет ли наконец мальчик?
«Следующим летом родился Наследник, — вспоминает Вырубова. — Сколько было радости, несмотря на всю тяжесть войны, кажется, не было того, чего Государь не сделал бы в память этого дорогого дня. Но почти с первых же дней родители заметили, что Алексей Николаевич унаследовал ужасную болезнь — гемофилию, которой страдали многие в семье Государыни; женщина не страдает этой болезнью, но она может передаваться от матери к сыну. Вся жизнь маленького Наследника, красивого, ласкового ребенка, была одним сплошным страданием, но вдвойне страдали родители, в особенности Государыня, которая не знала более покоя. Здоровье ее сильно пошатнулось после всех переживаний, и у нее начались сильные сердечные припадки. Она бесконечно страдала, сознавая, что была невольной виновницей болезни сына. Дядя ее, сын королевы Виктории, принц Леопольд болел той же болезнью, маленький брат, ее умер от нее же, и также все сыновья ее сестры, принцессы Прусской, страдали с детства кровоизлияниями…
Их Величества скрывали болезнь Алексея Николаевича от всех, кроме самых близких родственников и друзей, закрывая глаза на возрастающую Непопулярность Государыни. Она бесконечно страдала и была больна, а о ней говорили, что она холодна, горда и неприветлива: такой она осталась в глазах придворных и петербургского света даже тогда, когда узнали о ее горе».
Александра хорошо понимала, что следует восстановить утраченную связь двора с подданными. Но, так же как и муж, перекладывала ответственность за разрыв на интеллигенцию. Когда в начале царствования министр внутренних дел князь Мирский сказал ей, что «в России все против существующего порядка», она ответила: «Да, интеллигенция против царя и его правительства, но весь народ всегда был и будет за него».
Она убеждала себя в этом. И побуждало ее к этому подсознательное чувство вины. Она была немкой, а ей хотелось быть такой же русской, как и царь. Она была протестанткой, но приняла новую веру, чтобы выйти за него замуж. Она родила четырех девочек, прежде чем появился наследник, но уже при его рождении стало известно, что он приговорен, и причиной тому была ее кровь…
Она целиком отдалась религии и мистике. Николай тоже с легкостью проникся этими настроениями. Если в начале его царствования петербургские «сезоны» отличались особым блеском, то теперь двор как никогда был далек от этого и, в противовес атеистически настроенной элите, глубоко погружен в религию.
Когда выяснилось, что болезнь Алексея неизлечима, Александра сама заболела: несколько беременностей подряд подорвали и без того хрупкое здоровье императрицы. Она страдала от головокружений, а постоянное беспокойство за Алексея подтачивало ее здоровье. Впав в неврастеническое состояние, она находила утешение только в вере и чувстве долга. Ей следовало быть всегда на виду, а она не терпела этого.
Огорченный и раздраженный Николай писал матери: «Она проводит большую часть времени в постели, живет замкнуто, за столом не появляется и целыми часами смотрит в окно».
Но в действительности ее подтачивала тайна, страшная тайна, которую надо было любой ценой скрыть от народа: у царя не будет больше настоящего наследника. Итак, необходимо лгать, и стена молчания еще больше отделила царя и царицу от народа.
Облегчение приносили плавания на «Штандарте», а также отдых в Ливадии. Этому в значительной степени способствовали замечательный климат Крыма, запахи цветов, фрукты и краски юга. Крым полностью сохранял свою красоту, так как Александр III и Николай II запретили строить там железную дорогу и современные здания, которые могли бы испортить пейзаж.
Николай распорядился построить там дворец из камня и мрамора, весь залитый светом, окруженный парком. Его семья ни за что на свете не могла упустить возможность проводить там Пасху.
Каждый год по окончании пасхальной службы начиналось празднество: ели пасху, кулич, украшенный вензелем Х.В. — Христос Воскресе. Царь и царица целовали всех традиционным троекратным поцелуем, означающим благословение, приветствие и пожелание счастья. Затем по традиции, возникшей еще при Александре III, Пьер Карл Фаберже, известный ювелир Романовых, подносил два новых своих творения царице и вдовствующей императрице — яйца, инкрустированные драгоценными камнями и бриллиантами; между 1884 годом и годом заката царского режима было создано пятьдесят шесть таких яиц.
В начале века петербургский «сезон» начинался с благотворительного базара, устраиваемого великой княгиней Марией Павловной, вдовой великого князя Владимира Александровича. Базар проводился в Дворянском собрании в течение четырех дней. Затем наступал большой сезон. Между Рождеством и Великим постом не было ни одной не заполненной недели. Девушки и молодые замужние женщины редко посещали одни и те же балы и старались иметь своих особых кавалеров.
Исключительно для девушек давался белый бал. На него не приглашали иностранцев; ряды наставниц подпирали стены, следя за тем, чтобы девушки не танцевали больше двух раз с одним кавалером. Перед каждой из этих пожилых дам надо было склониться в реверансе, а если какая-либо из наставниц оказывалась незнакомой, то представиться по всем правилам. Они всегда носили платья из черного, серого или фиолетового креп-сатина; на плечах — меховые боа, на шее — великолепный жемчуг, а волосы их были гладко зачесаны. Белые балы имели одно преимущество: церемониймейстер следил за тем, чтобы ни одна девушка не осталась без кавалера…
На белых балах никогда не танцевали вальса. Николай II распорядился запретить офицерам танцевать танго. Значительная часть вечера отводилась под кадриль, во время которой раздавались громкие распоряжения церемониймейстера: «Авансе, рекюле, возьмитесь за руки, образуйте круг…» Начинавшаяся чинно кадриль заканчивалась в бурном, беспорядочном темпе.
Затем наступала очередь котильона — гвоздя бала, предмета бесконечных переговоров церемониймейстера о подборе пар. Фигуры котильона не слишком отличались от кадрили, но во время котильона подносились цветы, подарки, разноцветные шары, розетки из лент, колокольчики. Образовывали целые шпалеры из роз, и партнеры искали руки своих партнерш под горами нарциссов и гвоздик, привозимых целыми вагонами с юга Франции, рассказывает Мюриэл Бьюкенен. После танцев девушки ужинали со своими кавалерами за маленькими столиками, где всегда было намного веселее, чем за большими столами, за которыми восседали сопровождавшие девушек наставницы.
На других балах было меньше условностей. Оркестры играли танго, и иногда выступал цыганский оркестр Гулеско,. создававший особую атмосферу веселья. Танцы длились до утра.
Так как с начала Великого поста танцы прекращались, последняя неделя перед ним отводилась балам. Празднество достигало своего апогея в последнее воскресенье: с полуночи начинался пост. В этот полный безумств день все спешили с одного праздника на другой, с бала на бал, совершая в промежутках прогулки на санях или катаясь с горок. Доходили до полного изнеможения, и только столы, заставленные закусками, помогали восстановить силы. Подавались грибы в сметане, горячие колбаски в вине, три сорта икры, корнишоны, горячий борщ или щи. Между едой пили водку из маленьких рюмочек и курили желтые папиросы.
Юная дочь английского посла Мюриэл Бьюкенен, смеясь, жаловалась по поводу этих пышных застолий и строгого протокола и тосковала по тихой трапезе у камелька. «Глупенькая, — говорил ей посол Франции… — Вы даже не представляете себе, сколько людей вам завидует. И однажды вы пожалеете об этом. Кто знает, сколько времени все это будет длиться? Кто знает, не сметет ли это все однажды буря?… Кто знает, не станет ли этот разодетый казак и эта малиновая сутана единственным воспоминанием об этой роскоши, которая исчезнет вместе с нами?»
Большая семья Николая II состояла из коронованных особ. Двоюродным братом был Вильгельм И, Николай II женился на внучке королевы Виктории. Впрочем, и так Романовы, Гогенцоллерны и Гессен-Ганноверы — англичане или немцы — были тесно связаны между собой и часто встречались по поводу различных празднеств или помолвок у короля Дании Христиана IX, который выступал как бы в роли главы семейного клана. Его дочь вышла замуж за Александра III, и он приходился, таким образом, дедом Николаю II. Вторая его дочь вышла замуж за будущего английского короля Эдуарда VII, а третья — за принца Ганноверского. И наконец, его сын был избран королем Греции. Семейные ссоры иногда приводили к государственным конфликтам, но семейные связи также и облегчали отношения.
Николай II ослабил такие связи, считая это своей заслугой, хотя и любил встречаться с коронованными родичами, съезжавшимися летом в Копенгаген. Подобные связи между поколениями, зарожденные в детстве и вновь укрепленные во время встреч, оставляли свой след, несмотря на все перипетии политики. Не случайно датский двор неоднократно выступал посредником в конфликтах, возникавших между Англией, Германией и Россией. И не случайно Вилли и Джорджи — сын Эдуарда VII, будущий Георг V — проявили большую озабоченность судьбой Ники, его жены и детей, чем другие…