Самодержавная государственность поносилась как «строй насилия», принимались решения о признании земель Кабинета бывшего императора государственными, национализировались (до решения Учредительного собрания) удельные земли, даже изменялось изображение боевых медалей: портрет Николая II заменялся Георгием Победоносцем. От старого ничего не должно было остаться — даже от царского «Друга», убитого в декабре 1916 года. Уже в ночь на 9 марта революционно настроенные борцы с «режимом» выкопали гроб с телом Григория Распутина, погребенный под строившимся склепом в честь преподобного Серафима Саровского. Гроб вскрыли, под бородой покойного нашли икону Божьей Матери, привезенную Александрой Федоровной накануне революции из Новгорода. На обороте иконы прочитали имена: Александра, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Анна Вырубова. И немедленно через газеты оповестили всех о случившемся. Зачем? Тогда об этом не задумывались. Как не задумывались, арестовывая семью покойного «старца». Какое отношение к борьбе «темных сил» имели его дочери и сын? Никакого. Да и не в детях «старца» было дело (тем более что вскоре их отпустили). Метили в царя и царицу, пытаясь как можно больнее обидеть заключенных Александровского дворца. И разумеется, из добрых побуждений, для «очищения» страны, в преддверии построения «светлого завтра». В целом, «хотели как лучше, получилось — как всегда». К счастью, ни царь, ни царица не знали продолжения страшного эпилога истории глумления над телом их «Друга». Впервые в 1923 году об этом кратко сказал В. Б. Шкловский в «Сентиментальном путешествии»: «Перед тем, как сожгли труп Распутина в топке Политехнического института, раздели тело, ворошили, мерили кирпичом, — и добавил, резюмируя: — Страшная страна. Страшная до большевиков».
«Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три, — писал о мартовских событиях В. В. Розанов. — Даже „Новое Время“ нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая „Великого переселения народов“. Там была — эпоха, „два или три века“. Здесь — три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.
Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 „и такой серьезный“, Новгородской губернии, выразился: „Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть“, то есть не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезать из его кожи ленточка за ленточкой.
И что ему царь сделал, этому „серьезному мужичку“.
Вот и Достоевский…
Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и „Война и мир“».
В. В. Розанов оказался, безусловно, прав: «братство, любовь и свобода» породили ненависть, зависть к ближнему и желание убивать. «Задуло свечку…»
Атмосфера была соответствующая. Бульварная литература внесла свой весомый вклад в процесс разложения монархического сознания — уже после гибели монархии. Издавались всевозможные брошюры о «тайнах русского Двора», из которых непритязательный читатель мог почерпнуть много сведений об альковной жизни венценосной четы. Легковесные и грязные истории потом обрабатывала народная молва, создавая нечто, напоминавшее плохую сказку с недобрым концом: подлость тоже можно воспитывать. Так, журнал «Прожектор» опубликовал рассказ о любвеобильной и похотливой царице, ее лицемерной подруге А. А. Вырубовой, вечно пьяном, жестоком и подозрительном царе-эротомане. Сюжет незамысловат. Александра Федоровна и Анна Александровна одновременно влюбляются в красивого молодого офицера Орлова, которого царица, пользуясь преимуществом государыни, делает любовником. Вырубова «мстит», провоцируя столкновение царя с женой. Николай II, застав на месте «преступления» жену и любовника, убивает последнего. В отместку за смерть Орлова в Александру Федоровну, уже в годы Великой войны, стреляет лежавший на излечении в Царскосельском госпитале его младший брат. Покушение заканчивается легким ранением Вырубовой, царица прощает стрелявшего. Детективная история рассказана, «кошмарная» тайна Двора — раскрыта. Издатели обещают и дальше публиковать сенсационные разоблачения.
Нельзя сказать, что подобные художества были уделом лишь дешевых журналистов, падких на скандалы и сплетни. Увы! Таким же образом разоблачали «проклятый царизм» и маститые писатели. Например, Лев Жданов, уже в мае 1917 года подготовивший почти 300-страничное произведение под названием «Николай Последний». Убеждающий читателя, что любой царь — деспот и поэтому заслуживает изгнания, Л. Жданов собирает на страницах книги все доступные ему слухи, начиная от «информации» о смерти Александра III от пьянства и заканчивая историей раздачи Николаем II (перед отъездом из Могилева в Царское Село 8 марта 1917 года) автографов. Группа молодежи якобы получила от царя автографы на кусках военной карты, которую тот снял со стены своего вагона и разрезал кинжалом. Не скупится автор и на черные краски, описывая царских родственников и постоянно называя Фамилию «лжеРомановыми». Под пером Жданова лионский «магнетизер» Филипп становился агентом папы римского, а вдова великого князя Владимира Александровича — особой, верно служащей германским интересам. Понятно, что Февральские дни для него — священные, а самодержавие — символ насилия и произвола. Но все же Жданов не кровожаден. Более того, он — великодушен, мечтая, как после «счастливо-оконченной войны» и Учредительного собрания свободная и счастливая Россия отправит своего бывшего властителя куда-нибудь на остров, расположенный в Эгейском море.
«И этот островок населен необычной публикой…
Ряд красивых дворцов… Над каждым — веет штандарт, каких уже нет нигде в Европе… <…> Миноносцы и крейсера — реют кругом, следят, чтобы не улизнули с островов, из своей почетной тюрьмы бывшие владыки земли…
А народы их, рабы и твари раньше, — вольные люди теперь, изредка пробегают глазами газетные известия:
— „Алиса Гессенская, по мужу — Александра Романова, в мире опочила… Тихо умерла…“
Принцесса такая-то, по мужу так-то, благополучно родила.
„Карл Габсбург — скончался, вскоре после Вильгельма Гогенцоллерна, оставив после себя многомиллионное наследство…“
И, таким образом, угаснут бесславно и бесшумно последние потомки последних угнетателей народа на земле!..»
Красивая сказка, в которой начало не предвещает столь замечательного конца, а великодушие «народа» преподносится на фоне «низости» его прежних хозяев. Есть чем восторгаться!
Однако большинство писавших на «царскую» тему весной и летом 1917 года не слишком утруждали себя пророчествами о будущем венценосца. Главное для них заключалось в том, чтобы максимально «разоблачить», осмеять и дискредитировать «бывших» — давно известный и постоянно используемый прием. На этом поприще достойно показал себя Лев Никулин, в стиле скоморошины излагавший в сатирическом журнале «Будильник» историю царствования Николая II и жизнь его супруги. Названия говорили сами за себя: «О Романовской породе и русском народе» или — «О гессенской мухе и русской разрухе». Все доступно и понятно:
На Руси идет разруха,
Рада гессенская муха,
Знает Вилли каждый форт,
Для него атака — спорт.
Только догадались штабы,
Отчего стратеги слабы,
Отчего наш каждый шаг
Угадает сразу враг.
Как царица едет в Ставку —
Просто выходи в отставку.
Удивляй в боях весь свет,
А удачи нет как нет.
И пошли в народе слухи:
«Нет житья от этой мухи,
Вместо этого царя
Александра правит зря.
И зачем нам эта пара,
И не будет в том удара,
Если б весь их хищный род
От себя прогнал народ».
И как все узнали это,
Не видала муха света,
Дунул яростный народ,
И как лист слетел их род…
Подобные вирши воспитывали не столько антипатию к монархии, сколько презрение к монарху и его супруге, в которых читателя заставляли видеть источник всех бед страны. Неслучайно весной 1917 года, задолго до большевиков, по стране прокатилась волна низвержений памятников. В Екатеринославле с пьедестала сняли памятник Екатерине Великой, объявив, что его материал пойдет на снаряды. Юмористы немедленно откликнулись:
Пушка, плюй бомбами и погромче ори:
В первый раз в истории человечества
Оказались цари
Полезными для Отечества!
Весной 1917 года появилось множество новых юмористических изданий, избравших для себя мишенью отрекшегося Николая II, его супругу и род Романовых. Трескучие «Пугач», «Трепач», «Барабан» конкурировали с уже известными публике «Новым Сатириконом» и «Бичом». К примеру, «Бич», вышедший из печати 12 марта 1917 года, открывался картинкой, на которой был изображен стоявший около трона царь, у ног которого — штыки. Здесь же помещенный лозунг «За свободу!» ясно показывал, как воспринимали отречение публикаторы, процитировавшие и фразу из манифеста 2 марта: «А посему признали мы за благо отречься от престола Государства Российского». Символично, что на последней странице номера был изображен находящийся за решеткой двуглавый орел — государственный символ — с пояснением: «Наконец-то!..» («Ах, попалась, птичка, стой, / Не уйдешь из клети».)
Следующий номер «Бича» имел уже дополнение к заголовку: особо отмечалось, что этот номер «от скончания цензуры 2-й». На обложке поместили запоздалый — по тому времени — шарж на «Равноапостольного Григория», стремясь «художественно» обыграть традиционные для обывательской среды сплетни об эротических подвигах и пьянстве сибирского странника. Последнюю страницу отдали карикатуре, на которой изображался железнодорожный вагон с Николаем II, императрицей и наследником, следующими из Петрограда через Мурман в Ливерпуль. Подавалась картина в стиле художника Ярошенко «Всюду жизнь» и, очевидно, по мысли исполнителей, должна была показать, что отъезд царской семьи в Англию стоит воспринимать как наказание, равное уголовному.