Ухудшалось и материальное положение пленников. При отъезде в Тобольск Керенский выдал Кобылинскому значительную сумму денег, из которой оплачивались содержание прислуги и стол свиты. Деньги должны были высылаться ежемесячно. Однако уже в октябре Петроград ничего не прислал, но Кобылинский не хотел обращаться к не признанному тогда Тобольском большевистскому правительству и первое время пытался самостоятельно решать материальные проблемы. Однако без центральной власти и ее поддержки продолжать вести прежний образ жизни царская семья не могла. И не только по причинам материального свойства (в конце концов, у царя имелись собственные средства). Дело было в том, что большевики решили перевести семью Николая II на солдатский паек и позволили ему тратить не более 150 рублей в неделю на человека. По воспоминаниям дочери доктора Боткина — то есть Мельник, на содержание всех (царя, царицы, их детей, свиты и прислуги) ежемесячно отпускалось по четыре тысячи рублей. «Свита, конечно, тотчас стала платить за себя, но не так-то легко было устроиться с прислугой». Платить ей жалованье приходилось исходя из выделенного государством лимита в четыре тысячи рублей. Пришлось ввести режим жесткой экономии. 27 февраля Николай II записал в дневнике: в последние дни «все мы были заняты высчитыванием того минимума, кот[орый] позволит сводить концы с концами». По этой причине царской семье пришлось расстаться со многими из тех, кто приехал вместе с ними в Тобольск, так как возможности содержать всех уже не было. Но мир не без добрых людей: вскоре в Тобольск стали приходить посылки с маслом, кофе, печеньем и вареньем. «Так трогательно!» — заметил по этому поводу царь в дневнике.
В свою очередь, представители местной власти старались как можно сильнее оскорбить царя, показать ему, что теперь он — самый обыкновенный, рядовой человек. Такой, как все. Ему выписали продовольственную карточку за номером 54 и в графе «Звание» написали — «Экс-император». Согласно правилам, владелец карточки получал продукты только при ее предъявлении в городской лавке или лавке некоего кооператива «Самосознание»; в случае утраты карточки — лишался права на получение ее дубликата (если не мог доказать утрату «официальными данными»); мог узнавать нормы выдачи и цены в названных лавках и не имел права передавать карточку другому лицу. То, что «экс-император» не имел права получать продукты в городских лавках, так как считался заключенным, вовсе не заботило тех, кто выписал ему эту карточку. Унижение царя было одной из тактических задач властей, осознававших себя борцами с «проклятым прошлым». Их орудием стали охраняющие семью солдаты, своими придирками и поведением систематически изводившие пленников.
Чем больше укреплялась власть Советов, тем очевиднее становилось, что положение царя и его близких будет только ухудшаться. В этих условиях освобождение из заточения становилось единственной возможностью избежать трагической развязки. По воспоминаниям П. Жильяра, и царь, и царица, несмотря на постоянно растущую тревогу, сохраняли надежду, «что среди верных им людей найдется несколько человек, которые попытаются их освободить». Наглый, но небрежный надзор делал надежду на освобождение реальной. Однако Николай II ставил два условия, сильно осложнявшие дело: во-первых — он не допускал и мысли о разлучении семьи, а во-вторых — не желал покидать Россию. Царь был убежден, что он и его близкие смогут жить на родине. Это было настолько возвышенно, насколько и наивно.
И все же надежда на побег оставалась. Побегу сочувствовал и епископ Гермоген, планировавший привлечь к делу тобольский «союз фронтовиков», которому пожертвовал четыре тысячи рублей. Примечательно, что весной владыка получил письмо от вдовствующей императрицы Марии Федоровны, в котором она призывала Гермогена спасти Родину, вспоминая о подвигах героя Смутного времени — патриарха Гермогена. Спасти Родину и царя епископу не удалось. В июне 1918 года он сам оказался жертвой красного колеса. Так неумолимый рок событий нес последнего русского самодержца навстречу смерти. 26 марта из Омска в Тобольск прибыл первый большевистский отряд в составе ста человек, через два дня явились еще пятьдесят красногвардейцев из Тюмени. Вскоре из-за недисциплинированности тюменцы вынуждены были отправиться обратно, а им на смену приехали красные екатеринбуржцы. И омичи, и екатеринбуржцы стремились проникнуть в губернаторский дом и навести там свой порядок. Солдаты отряда особого назначения наотрез отказались исполнять требования уральцев. Патрули и караулы вокруг дома были усилены. Но конфликт погасить не удалось.
Ситуация накалялась, большевики все чаще говорили о желании царя «удрать из Тобольска», о том, что в город съезжаются «черносотенцы», готовящие побег. Уральский обком партии принял решение в целях его предотвращения организовать в Тобольске подлинно революционный Совет рабочих и солдатских депутатов, приставив к царю надежную охрану. Для выполнения поставленной задачи были командированы проверенные большевики — Павел Хохряков, Семен Заславский и Александр Авдеев. Через несколько месяцев именно Авдеев станет комендантом Дома особого назначения в Екатеринбурге, где будут содержаться Николай II и его близкие. Его, человека сильно пьющего и вороватого, отстранят от должности лишь 4 июля, менее чем за две недели до убийства царской семьи. Но все это еще впереди. А тогда, весной 1918 года, план предусматривал укрепление позиций уральцев, желавших перевести царскую семью в Екатеринбург.
В начале апреля 1918 года в Тобольске, под давлением уральских большевиков, прошли перевыборы Совета. Большинство мест получили сторонники ленинской партии. 9 апреля состоялось первое заседание нового исполкома Совета, председателем которого избрали бывшего матроса Балтийского флота и одного из организаторов екатеринбургской ЧК П. Д. Хохрякова. Авдеев и Заславский стали членами исполкома. Комиссара Временного правительства Пигнатти арестовали, местную думу и земство распустили. Опасаясь побега Николая II («как только вскроется река Иртыш»), уральцы требовали немедленной высылки царской семьи из Тобольска. После переговоров с ЦК большевистской партии Хохряков, Заславский и Авдеев получили сообщение, что ВЦИК высылает в Тобольск особоуполномоченного В. В. Яковлева, который и должен вывезти Николая II на Урал. Настоящая фамилия особоуполномоченного была Мячин. Он был профессиональный революционер, в годы первой революции руководил действиями уральских боевиков-экспроприаторов. Некоторое время он проживал в эмиграции, в Россию вернулся после Февраля. В октябре 1917 года он входил в Военно-революционный комитет, принимал участие в Октябрьском перевороте. Был одним из организаторов ВЧК. Проверенный борьбой «солдат партии», хорошо известный Ленину и Свердлову, Яковлев пользовался их исключительным доверием. Весной 1918 года в очередной раз он должен был это доверие оправдать.
Приблизительно в то же время в Москву был послан делегат отряда особого назначения. 1 апреля 1918 года он выступил на заседании президиума ВЦИКа. Согласно принятому постановлению, предусматривалось сформировать отряд из двухсот человек для подкрепления караула и «в случае возможности» перевести всех арестованных в Москву. Пять дней спустя, в дополнение к ранее принятому постановлению, ВЦИК поручил Я. М. Свердлову снестись с Екатеринбургом и Омском, сообщить им о назначении подкрепления и о переводе арестованных на Урал. Историк Г. З. Иоффе полагал, что между двумя постановлениями состоялись какие-то переговоры центра с уральцами, и центр уступил, согласившись отправить царскую семью на Урал. Выполнить решение и должен был Яковлев.
В середине апреля Яковлев прибыл в Уфу, где в его отряд включили 15 кавалеристов, 100 пехотинцев (при четырех пулеметах), двух телеграфистов и сестру милосердия. Вскоре после его отъезда, вдогонку, из Уфы было послано подкрепление. Но рассчитывать только на силу Яковлев не мог. Ему необходимо было завоевать доверие отряда особого назначения. С поставленной задачей особоуполномоченный центра успешно справился: отряд признал его мандат. В 11 часов утра 23 апреля Яковлев посетил губернаторский дом и встретился с царем. «Он вошел, бритое лицо, улыбаясь и смущаясь, — записал в тот день Николай II, — спросил, доволен ли я охраной и помещением. Затем почти бегом зашел к Алексею, не останавливаясь, осмотрел остальные комнаты и, извиняясь за беспокойство, ушел вниз. Так же спешно он заходил к другим в остальных этажах». Александра Федоровна была еще не готова, поэтому Яковлев пришел спустя полчаса снова, представился царице, зашел в комнату цесаревича и удалился.
Через два дня он опять явился и в присутствии полковника Кобылинского объявил царю, что получил приказание увезти его из Тобольска. Решение было окончательным и не могло измениться. Поскольку цесаревич болел, то Москва разрешила Яковлеву увезти одного царя. «Протестовать не стоило», — отметил в своем дневнике Николай II. Александре Федоровне предстояло сделать нелегкий выбор: либо остаться с больным сыном, либо ехать вместе с супругом неизвестно куда. «Решила сопровождать его, — в тот день записала в дневнике царица, — т[ак] к[ак] я могу быть нужнее и слишком рискованно не знать, где и куда (мы представляли себе Москву). Ужасные страдания. Мария едет с нами. Ольга будет ухаживать за Бэби (Алексеем Николаевичем. — С. Ф.), Татьяна — по хозяйству, а Анастасия приведет все в порядок». Александра Федоровна опасалась, что ее супруга заставят подписать соглашение с немцами, тем самым «легализовав» Брестский мир. Она не могла себе представить, насколько велико презрение большевистских лидеров к «старой морали» как в жизни, так и в политике. Накануне отъезда она дала поручение старшим дочерям — Ольге и Татьяне — спрятать в одежде фамильные драгоценности, вывезенные из Царского Села (из большей части ювелирных украшений камни были вынуты и зашиты в платье и белье). Они выполнили наказ матери.
…На следующий день, в 4 часа утра пленников вывезли из Тобольска. Вместе с бывшими венценосцами и их дочерью ехали князь В. А. Долгоруков, доктор Е. С. Боткин, горничная А. С. Демидова, камер-лакей Т. И. Чемодуров и лакей И. Д. Седнев. Везли их в обыкновенных крестьянских повозках, представлявших собой большие плетеные корзины, положенные на две длинные жерди (служившие рессорами). Дорога на Тюмень (почти 260 верст!) предстояла тяжелая: начиналась весенняя распутица. Как вспоминал сам Яковлев, в дороге царь чувствовал себя хорошо, интересовался тремя вопросами: семьей, погодой и едой. То, что Николай II с представителем большевиков мог иметь только формальное общение, Яковлеву, очевидно, не приходило в голову. Из путешествия он вынес впечатление об удивительной ограниченности последнего самодержца. Об Александре Федоровне, наоборот, он был высокого мнения, как об очень хитрой и гордой женщине, имевшей на супруга сильное влияние. Под большим влиянием матери, по мнению Яковлева, находилась и великая княжна Мария, «молодая девушка, совершенно неразвитая для своих лет» и не имевшая о жизни никакого понятия. Обсуждать и оценивать сказанное Яковлевым, полагаю, бессмысленно: не имея никакого представления о внутренней жизни царской семьи, о дружбе, согласии и любви всех ее членов, особоуполномоченный большевистской власти увидел то, что мог и, главное, захотел увидеть.