Среди стрелков охраны был фельдфебель Петр Матвеев. Сохранились его «Записки» — воспоминания о Николае Романове.
Из «Записок» Петра Матвеева:
«Мы увидели, что с царской ветки подходит состав международных вагонов с надписью красными буквами: „Миссия красного креста“… мы все так и не знали, куда едем… Лишь повернув от Петрограда по названиям станций мы поняли, что едем по прямой Северной дороге и везем в сибирские леса и степи бывшего царя».
Сверкая окнами в восходящем солнце, двинулся состав в революцию. В горькую нашу революцию.
Последнее письмо из дворца Аликс отправила Ане. Письмо она писала ночью, поджидая моторы. Аликс умела дружить:
«1 августа. Нам не говорят куда мы едем и на какой срок. Узнаем только в поезде. Но мы думаем, это туда, куда ты недавно ездила — Святой зовет нас туда — наш Друг… Дорогая, какое страдание наш отъезд. Все уложено, пустые комнаты — так больно: наш очаг в продолжении двадцати трех лет, но ты, ангел, страдала гораздо больше…»
Всей Семьей они стояли в окнах вагона и смотрели на Царское в поднимавшемся солнце.
В 6.10 утра исчезает Царское — и вместе с ним вся их прошлая жизнь.
ГЛАВА 9. «Благодарю Бога за то, что мы спасены и вместе»
(Сибирский дневник арестанта) В этих двух составах, неотступно связанных друг с другом, — в одном Семья, свита, «люди», охрана и в другом — стрелки (охрана) — они устремились в Сибирь.
Из дневника Николая:
«1 августа. Поместились всей семьей в хорошем спальном вагоне… Было очень душно и пыльно — в вагоне 26 градусов. Гуляли днем с нашими стрелками
— собирали цветы и ягоды.
2 августа… На всех станциях должны были по просьбе коменданта завешивать окна: глупо и скучно.
4 августа. Перевалили Урал, почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром. Все эти дни часто нагонял нас второй эшелон, со стрелками — встречались как со старыми знакомыми».
Дети и Аликс спали, но он не спал. За занавешенными окнами был вокзал в Екатеринбурге.
4 августа (продолжение):
«Тащились невероятно медленно, чтобы прибыть в Тюмень поздно — в 11.30. Там поезд подошел почти к пристани, так что пришлось только опуститься на пароход. Наш называется „Русь“. Началась перегрузка вещей, продолжавшаяся всю ночь… Бедный Алексей опять лег Бог знает когда!»
В Тюмени их встречали…
Из «Записок» Матвеева:
«Смотрю, открываются двери вагона Романовых. Впереди всех показался Николай. Я обернулся в сторону собравшихся военных властей и вижу, что Романов еще только собирается выходить из вагона, а они стоят все, вытянувшись в струнку, а руки держат под козырек… Как много есть людей, совершенно не проникнувшихся революционным духом!»
В 6 часов утра они отошли от Тюмени на пароходе «Русь». За «Русью» плывут еще два парохода — «Кормилец» и «Тюмень» — на них прислуга и багаж. Караван судов идет по реке Туре.
6 августа они вошли в реку Тобол.
Из дневника:
«Река шире и берега выше. Утро было свежее, а днем стало совсем тепло, когда солнце показалось… Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского — родины Григория».
В самом начале их пути к смерти он опять рядом с ними — бессмертный «Старец».
Камердинер Волков слышал, как она сказала проникновенно: «Здесь жил Григорий Ефимович. В этой реке он ловил рыбу и привозил ее к нам в Царское Село». На глазах ее были слезы.
Они подходят к Тобольску. Четверть века назад — молодым и таким счастливым — так же подплывал он на пароходе…
Из дневника (продолжение):
«На берегу стояло много народу. Значит, знали о нашем прибытии. Вспомнил вид на собор и дома на горе…»
Из «Записок» Матвеева:
«На берег высыпал, не преувеличивая, буквально весь город».
Толпа глазела на невысокого человека в защитного цвета рубашке с полковничьими погонами и фуражке с кокардой. Рубашка подпоясана обычным походным ремнем с блестящей медной пряжкой, на груди серебряный Георгиевский крест; шаровары с малиновым кантом и сапоги гармошкой. Рядом — мальчик в фуражке, в солдатской шинели с погонами и нашивками ефрейтора. Она — в черном пальто, и четыре девушки — в темно-синих дорожных костюмах.
Во всех церквах звонили колокола. Комиссары Временного правительства перепугались, что в городе началась монархическая демонстрация. Но это был праздник Преображения Господня.
Из дневника (окончание):
«Как только пароход пристал, начали выгружать наш багаж. Валя (Долгоруков. — Авт.), комиссар и комендант (комендантом он называет начальника охраны Кобылин-ского. — Авт.) отправились осматривать дома, назначенные для нас и свиты. По возвращении Вали узнали, что помещения пустые, без всякой мебели, грязны и переезжать в них нельзя. Поэтому остались на пароходе и стали ожидать уже обратного привоза необходимого багажа для спанья. Поужинали, пошутили насчет удивительной неспособности людей устраивать даже помещения и легли спать рано…»
Так они остались на пароходе. Но они были рады воле и этому незнакомому месту.
Только 6 августа, после телеграммы комиссаров о том, что Семья прибыла в Тобольск, было опубликовано официальное сообщение об их отъезде: «По соображениям государственной необходимости правительство постановило: находящихся под стражей бывшего императора и императрицу перевести в место нового пребывания. Таким местом назначен город Тобольск, куда и направлен бывший император и императрица с соблюдением всех мер надлежащей охраны. Вместе с бывшим императором и императрицей на тех же условиях отправились в город Тобольск по собственному желанию их дети и приближенные к ним лица».
Губернаторский дом, где предстояло им жить, после Февральской революции называли в городе Домом Свободы, и улицу, на которой стоял этот дом, — улицей Свободы. Слово «свобода» тогда было очень популярно.
Дом Свободы и стал первым домом их сибирской неволи. (Станция «Дно»… пароход «Русь»… «Дом Свободы»… «Ипатьевский дом» — все это ирония истории?) Дом Свободы имел два этажа — Семья жила на втором. На первом — столовая и комнаты, где разместилась прислуга. И среди них — камердинер Александр Волков и комнатная девушка Лиза Эрсберг. Был еще полуподвальный, цокольный этаж. Туда снесли вещи.
Весь низ дома был заставлен царскими саквояжами, сундуками, чемоданами. В шкафной стоял сундук, где лежали альбомы с фотографиями. Там был и чемодан темной кожи, где хранились тетради его дневников и письма. Здесь лежало все, что осталось от исчезнувшей жизни.
Пока их «люди» мыли дом, вешали портьеры, расставляли привезенную и чистили купленную в городе мебель, они жили на пароходе и даже плавали на нем, как когда-то на яхте.
Из дневника:
«8 августа. Пошли вверх по реке Иртыш верст за десять, пристали к правому берегу и вышли погулять. Прошли кустами и, перейдя через ручей поднялись на высокий берег, откуда открывался такой красивый вид…»
Это были счастливые дни.
13 августа они переселялись в Дом Свободы.
Татьяна и царица ехали в экипаже, остальные шли пешком. «Осмотрели весь дом снизу до чердаков. Заняли второй этаж… Многие комнаты… имеют непривлекательный вид. (Трудно им после Царского Села. — Авт.) Затем пошли в так называемый садик, скверный огород! Все имеет старый, заброшенный вид. Разложил свои вещи в кабинете и в уборной, которая наполовину моя, наполовину Алексея».
Дом Свободы напоминал Ноев ковчег: в большой столовой собирались по вечерам император и императрица несуществующей империи, генерал-адъютант несуществующего императора, обер-гофмаршал несуществующего двора и фрейлины несуществующей императрицы. Именовали друг друга несуществующими титулами: «Ваше Величество… Ваше Сиятельство…» Перед обедом подавали меню на карточке с царским гербом. Неважно, что нехитрые блюда в этих меню. И, как в Александровском дворце, приглашаются к царскому столу господа из свиты: Валя (князь Долгоруков), Илья Леонидович (граф Татищев), Жилик (Пьер Жильяр, гувернер) и Евгений Сергеевич (лейб-медик Боткин). Бал теней, фантастический маскарад разворачивался в сибирском доме. Последний островок 300-летней империи.
«14 августа… Целый день разбирал фотографии из плаванья 1890, 1891 года…»
Он живет в исчезнувшем мире — в том кругосветном путешествии, когда впервые увидел Тобольск… И вот он опять в Тобольске… Круг завершился.
Мирно течет жизнь в тобольском доме.
«9 августа. Утром высидели в саду час, а днем два часа. Устроил себе там висячий турник…»
Это все тот же турник, который доедет с ним до Екатеринбурга… Утром он качается на турнике, днем играет в городки или пилит дрова. За пилкой дров — беседует.
— А ведь это похуже Смутного времени? — пилит дрова Николай.
— Много похуже, Ваше Величество, — пилит дрова князь Долгоруков.
Жильяр и Долгоруков по очереди принимают участие в этой царской пилке дров: устает один, начинает пилить другой. Николай — неутомим. Как он любит движение, как он жаждет любимых прогулок, но…
«22 августа. Такой же дивный день. Досада берет, что в такую погоду нельзя делать прогулок по берегам реки или в лесу. Читали на балконе…»
Теперь у них появилось любимое место.
«Каждое утро пью чай со всеми детьми… Большую часть дня провели на балконе, который весь день согревается солнцем».
С балкона открывается улица Свободы. С улицы Свободы хорошо видно, как рассаживается на балконе Семья: невысокий человек в военной гимнастерке, девочки в белых платьях и величественная дама, тоже в белом, с кружевным зонтиком.
Появление Семьи на балконе — любимое зрелище и главный театр в тихом Тобольске.
Из письма А.Я.Анучина (Магнитогорск):
«Они все выходили на балкон. Особенно, помню, все удивлялись девочкам. Они были стриженые, как мальчики. Мы все думали, что в Петрограде такая мода. Правда сказали потом, что они болели. Все такие хорошенькие, чистенькие… Императрица была важная дама, но немолодая — отец все удивлялся, что, говорит, Григорий в этой старухе нашел?.. Отец вместе с Распутиным работал в номерах в тобольской гостинице. Распутин у него гостил».