– Нотка ми, говоришь?! Нет у меня сегодня такой нотки! Скончалась на репетиции, царствие ей небесное… А вот это что?
– А это нотка фа, тоже второй октавы, – почему-то захотелось добавить «Ваше превосходительство»… Наверное, от волнения.
Владимир Гоцуленко, Николай Караченцов и Владимир Быстряков
– А-а-а! Фа, говоришь, второй?! В смысле – ещё выше?! Н-у-у, этой у меня вообще никогда и не ночевало! Ни-ког-да!!! А ну-ка, ну-ка… а дальше что?! Ещё выше?! Ну, ты, товарищ, не композитор! Ты альпинист!!! Та ноточка, которую я вон там, дальше, якобы должон петь, так той вообще не существует в природе! И даже мечтать не советую!!!
…Я стоял взмокший, красный, проклиная и «Алису», и свой «композиторский дар», и все высокие ноты на свете. И судорожно искал выход из этой тупиковой ситуации. Так сказать, отступление с попыткой спасти лицо. Творческое, естественно.
…И я нашёл единственный, как мне показалось, выход!
– Николай! – я понизил голос. – А давайте поступим следующим образом. Я за Вас это всё спою, а Вы только распишетесь в ведомости, там, где «за вокал», и сможете спокойно заниматься дальнейшей озвучкой. Ведь голос, которым человек поёт и которым разговаривает, зачастую отличаются даже тембрально.
…Я мог дальше не продолжать, потому как в эту минуту произошло самое настоящее преображение. Расслабленного человека – в стальную пружину, в гладиатора, в одну сплошную обиду… Внешне это не выглядело никак, я просто тогда ещё не знал Колю, его самолюбие, его дотошность в рабочем процессе, а самое главное – я не знал, что из себя представляет настоящий актёрский кураж!!!
– А ну-ка, сыграй ещё раз! – сказал он мне…
Чего-то такого мугыкнул про себя… помолчал секунду… И, о чудо! Вдруг откуда-то «нашлась» нотка ми, что «скончалась на репетиции», и нотка фа, что «даже и не ночевала», и, не поверите, та, самая верхняя, которой «и в природе-то никогда и не существовало»! Во как!
…Что мне ещё запомнилось с той нашей встречи – как вёз он меня после записи на Киевский вокзал, и совершенно крохотный руль первого в его жизни лимузина. Руль, о котором он с гордостью говорил: «Один такой в Москве!» – ему подарили какие-то знакомые каскадёры. Хотя я сильно подозревал, что это с какого-то детского автомобиля. Ну, может, с импортного.
…Мы ехали по ночным улицам, и ничто, абсолютно ничто даже не намекало душе, что встреча эта далеко не последняя, что пройдёт несколько лет, и мы крепко состыкуемся на «Пушкинском цикле», а впереди у нас будут и дальние страны, и концерты с овациями под занавес, и душевнейшие посиделки «под сигаретку-кофе-коньячок», и многое-многое другое, что с полным правом можно обозвать словом «дружба»…
…А пока он вёз какого-то малознакомого хлопца на Киевский и, смеясь, рассказывал о том, как проехал однажды на «кирпич» в ворота мэрии, где его тормознул мент, а подбежавши и увидев, кого тормознул, взял под козырёк и отрапортовал почтительно: «Извините, номера не распознал!» «И это на моей-то ржавой «шестёрке»!»
…Коля тогда только-только привыкал к своей уже подкравшейся вплотную Славе.
Дорога к Пушкину. Начало
Я уже рассказывал о моём знакомстве с Колей. Который Караченцов. О нашей с ним первой совместной работе в мультике «Алиса в Зазеркалье». И, помнится, ни сном ни духом я тогда не мог предвидеть ни наших дальнейших телодвижений по части совместного творчества, ни многочисленных гастролей, а тем более многолетней дружбы. Но тем не менее прошло несколько лет, и я появился у него «на хате», той самой, где теперь его сын Андрей проживает со своей семьёй. А случилось тогда следующее: подошёл однажды ко мне в филармонии замдиректора по АХЧ (иначе – завхоз) Валера и говорит:
– Володя! Хочу, чтобы ты ознакомился с одними стишками. Думаю, заинтересуешься!
– А что, – говорю, – за стишки?
– Да так, на пушкинскую тему! – отвечает.
Тут я и завял в момент. Потому как г-н Пушкин благополучно «скончался» для меня ещё в школе. На уроке русской литературы. В саркофаге школьной обязаловки.
Хочу сказать, что всё величие и оригинальность Александра Сергеича мне, туповатому по этой части подростку, приоткрыл много позднее Сергей Юрский. Да так приоткрыл, что я и сейчас не уверен, существует ли среди сегодняшних профессиональных чтецов кто-либо, кто мог бы переплюнуть Юрского в части препарирования (именно препарирования!) гениальных пушкинских строк таким образом, чтобы те, однажды вселившись в мозг, уже никогда не покидали бы его. Ну, это всё лирическое отступление, а тогда, услышав про «пушкинскую тему», заскучал конкретно и, взявши книжку некоего Владимира Гоцуленко, поспешил закончить с Валерой разговор:
– Да-да… А как же, обязательно почитаю… Ладно, созвонимся…
…И «похоронил» её где-то на полках среди множества подобных. Прошёл месяц-другой… Случайно увидел Валеру в городе.
– Ну что, прочёл?
– Да ты извини, Валера! Всё как-то недосуг было. А что это за поэт? Который В. Гоцуленко?
– А он, – отвечает мне Валера, – работает главным редактором издательства «Молодь».
– Это которое от ЦК ВЛКСМ? – спрашиваю.
– От неё самой!
…Ёлы-палы! Да он ещё и комсомолятский функционер?! Ну, представляю, что там за «стиши» и какой литературный негр ему сие мастырит! Понял в момент, что никогда эта книженция меня не заинтересует – и точка!!! Хотя и пообещал достаточно вяло, что, мол, как-нибудь на досуге…
Николай Караченцов и Владимир Быстряков (1998 год)
…Ещё полгодика оттикало… Тот же Валера, тот же вопрос…
Это сейчас я с тревогой представляю, что бы было, не добей меня тогда Валера своей настойчивостью. (Эх, добра тебе, Валера, и бутылка от всех нас… литров на сто!!!)
Не было бы тогда в жизни моей ни Володи Гоцуленко, ни Коли Караченцова… да и самой дружбы, «истесьно», не могло бы возникнуть, не открой я тогда через силу и какое-то внутреннее сопротивление ту книжку… Это, к слову, о Его Величество Случае, что порой меняет ход твоей жизни, перемешивает твои планы, мысли, дарит тебе новых друзей и новые идеи… Но – всё по порядку. Итак, тот же вопрос-просьба:
– Володя! Ну что, тебе западло страницу-другую открыть, пролистать?! Меня уже Гоцуленко достал конкретно: читал ли Быстряков стихи?
– Валера! Клянусь, сегодня же открою, – а сам думаю: да чтоб ты уже поскорее отвязался со своим комсомолотворцом!
Пришёл домой, порылся по полкам, еле нашёл… Открыл, начал читать, да так и не закрыл! Потому как буквально залило меня волной рифм и ритмов «оттуда», из того времени… И закружились в головокружительных вальсах гусары с барышнями в кринолинах… И дохнуло на меня запахом трав из тех самых лугов, что в Михайловском, закачалась тёмная зеркальная гладь петербургских каналов, застучали колёсами кареты, увозившие красавиц на бал…
Самое странное, что до того я никогда не писал музыку на подобные «крупно-жаберные» стихи, с невероятно дли-и-инными строфами, никогда не интересовала меня подобная «старинная» тематика. А здесь… почему? Что заставило меня буквально глотать эту поэзию? И оттого странно, что вдруг, непонятно отчего, я неожиданно начал внутренне отзываться этим стихам. Возникающей во мне музыкой. Я стал писать. Дома, на улице, в метро… Торопясь… Позднее я обнаружу, что самые удачные мои произведения написаны как бы на едином дыхании и очень быстро. Будто кто-то там, наверху, лихорадочно, словно рискуя забыть, диктует тебе (только успевай записывать!) какую-то неведомую эмоциональную информацию, зашифрованную среди множества рождающихся сей момент мелодий и гармоний и уже в записанном тобой виде начинающую жить своей автономной, от тебя не зависящей жизнью. Боже, как же я не догадывался тогда, что это и есть Высшее Счастье… Эти редчайшие минуты и часы, ожидать которых порой приходится месяцами, годами…
…И что когда-нибудь настанет момент, и ты поймёшь, что это и есть Высший Смысл твоей жизни в этом мире. И то волшебное ощущение вседозволенности, которое вдруг возникает где-то глубоко внутри, подобно волшебному пропуску в высший из миров, где ты обретаешь невесомость, и есть твоё приобщение к Творцу. Что делает тебя, по сути, счастливейшим из немногих.
…Ну, хорошо! Наваял пять-шесть (не знаю, как окрестить жанр – то ли романсы, то ли романтические баллады) этих вот самых… А кто петь их будет-то?! Проблемка! Потому как успел и планочку для себя поднять, типа, а кто ж сможет своим певческим даром соответствовать «гэниальному творению» поэта и композитора?!
На то время я плотно работал с Валерой Леонтьевым… Может, его привлечь? Хотя вроде он никогда романсов не пел… А может, Саша Малинин? Тот имеет устоявшуюся репутацию «романсеро» – вон как разделывает есенинскую «Забаву»! Вот так оно всё и крутилось вокруг этих двух фамилий, как вдруг непонятно с каких гвоздей мало-помалу стала вырисовываться ещё одна фамилия – Караченцов…
Чего вдруг?! Караченцов и романсы? Как говорится, и рядом не стояло… Но отчего же тогда нет-нет да и возвращаешься к данной кандидатуре? К хрипловатому «ковбойскому» его голосу, к его устоявшемуся имиджу рубахи-парня из «Королей и капусты» или «Хоакина Мурьеты»… И каким боком здесь тогда Пушкин, Анна Керн?! Вон и Гоцуленко сильно засомневался, когда я предложил ему попробовать Колю (тогда ещё для нас Николая Петровича).
Но тем не менее созвонились с Москвой, получили от Николая добро на встречу и – поехали… «До Коли, у Москву…»
…Два перца – «Пушкин» и «Бетховен», оба киевского разлива. А нужно сказать, я уже до того подсуетился и записал первые 5–6 романсов на кассету. Своим дурацким, как мне казалось, голосом. Правда, усиленно «присолил» по части «чуйств».
…Поднялись к нему на пятый (с высокими потолками) этаж, зашли-поздоровались, поставили кассетку с моим «козлетоном». Артист терпеливо выслушал моё «рождённое в муках» – и первый вопрос: «А почему всё-таки Караченцов? Вон ведь Композитор и сам неплохо спел, – тут я зарделся как пацан, пойманный в женской бане. – Нет, серьёзно! Можно ему (т. е. мне) выпустить авторский альбом, и будет очень даже ништяк! А то, что этот материал не мой, – Коля явно подчеркнул это «не мой», – так это и коню понятно!.. Вы мне чего-нибудь ковбойско-характерное подгоните – с радостью запишу!»