Мы поняли, что это финальная точка во встрече, и стали собираться. И вот того переломного момента, что он вдруг уболтался и дал согласие на приезд в Киев, сейчас не помню, хоть убей! Может, что-то Вова, который Гоцуленко, ему правильно саргументировал, а может, посмотревши на пригорюнившихся киевских горемык, пожалел великодушно – ох, как часто я потом на себе испытывал это поистине золотое свойство Колиной натуры!
…Но только попросил тогда оставить ему нотки со словами и кассетку с моим дивным пением… И мы с Вовой отбыли «у Киев». И стали готовиться к встрече с Мастером – заказали студию (а их тогда немного было, и все – государственные). Помню, пока пробили русскоязычные стихи, пока выбили нужного звукорежиссёра… Забегая вперёд, скажу, что именно по причине «русскоязычности» нам этот весь вокальный цикл уже позднее зарубили окончательно и бесповоротно на радийном худсовете. И заметьте, это случилось задолго до «помаранчевой» колбасни, ещё в те относительно толерантные времена… Ну, это так, к слову…
Настал день – помчались на вокзал. Встретили, разместили… Коля приехал, к нашему большому изумлению, подготовленным. И музыку, и слова выучил основательно. Нам сказал, что учил с его тогдашним аккомпаниатором Володей Камоликовым. Ну, а «для разогреву» я предложил Коле записать вначале не «пушкинское», а вполне современную мою песенку на стихи Саши Вратарёва «Смейся, паяц!» («фанерку» загодя всунул ему ещё в тот приезд). Стал он к микрофону – и в один присест, «лёгко», с двух-трёх дублей записал, что плюнул – радостно и от души! Мы с Гоцуленко только переглянулись: вот ведь Мастер, на раз чешет! Ну, думаем, сейчас вот так же в охотку и нашего «Пушкина» пережуёт! (Щас!.. Рано разинули восторженные очи!..) И стал Коля «сполнять» наши романсы… И вроде как и ноты правильно выучил, и в стихах нужные акценты нашёл, но только… натужно это всё, неживо, по-ученически…
«Ничего-ничего, Николай Петрович! Ещё дублик-другой… (А у самого в сердце тикает нехорошо: а вдруг прав был он тогда в Москве, когда сказал «не моё это»?) Та-а-к! Уже лучше!» (А ничего «не лучше» – всё так же, дубовенько, словно не тот самый Коля-ковбой, а прилежный отличник учёбы, из которых, как правило, никогда ничего путного в дальнейшем не выходит…) «Та-а-к, т-а-а-к! Ну, вроде что-то такое и получается! Веселей, Николай! Ещё пару дубликов – и вроде порядок!» (А всё на месте, как начали, так и ни на йоту не продвинулись.)
…Короче, до поезда остаётся всего ничего, мы – по нулям в смысле результативности, а тут ещё и Поэт наш Гоцуленко Владимир Николаевич не выдержал сей пытки – в отчаянии сбежал домой и там надрался с горя и полного расстройства нервной системы.
Ну, а мы с Петровичем продолжали тупо (и с каждым дублем всё тупее) насиловать, казалось бы, самый простой, самый незатейливый романс «У цыганского шатра». И – ни одной честной, искренней интонации! Это я сейчас понимаю, что в те минуты Коля с нечеловеческим усилием пытался влезть ну совсем не в его жанр. А со стороны казалось (и мне в том числе), что он слегка офигел от безнадёги и автоматически дорабатывает время, отпущенное нам на это пустое, изматывающее дело.
И настала минута, когда я сам остановил запись и сказал:
– Николай! Наверное, нужно иногда уметь признаваться себе, что не всё может получиться с первого раза. Давай закругляться, так как я не вижу дальнейшего смысла в наших мучениях. Может, когда-нибудь погодя мы вернёмся с Вами к этой теме, а пока, к большому моему сожалению, вынужден признать: те слова, что Вы произнесли в Москве о не Вашем материале, наверное, так оно и есть…
И я вышел из студии. Одеваться, ехать к Володе – «на посошок», и провожать Колю на поезд…
Ну я-то вышел, а Коля почему-то остался. В студии. И попросил (в сто какой-то раз) нашего звукорежиссёра запустить «фанеру». Так, на всякий (как мне показалось) пожарный…
И, пока я шёл в аппаратную, писанул ещё дублик. Вдогонку… (Эх, не догадывался я ещё тогда о его железной настырности в работе, его упёртом нежелании сдаваться и ставить точку в любом незаконченном деле!) И случилось чудо! Т. е. я на всякий случай попросил прокрутить мне этот вот без меня записанный дубль, и вдруг неожиданно среди множества безликих, серых, старательно-ученических нот услышал! Одну-две, как мне показалось, нужных – нет, не то – честных… нет, даже не столько честных, сколько тех, которых ждал и уже отчаялся их услышать… От Коли…
«Ну-ка, ну-ка! – я звукорежиссёру. – Вот эту фразку ещё крутани мне!.. Стоп-стоп! Николай! А можете спеть вот эту строку так, как спели последнее слово в предыдущем куплете?.. Уже точнее! А вот здесь сбрасываем лишний пафос и – легче, как в начале… Поехали, поехали…»
И вот тут-то я осознал, что Коля – с помощью одной лишь «честной» ноты – вдруг точно попал в ту самую атмосферу, в ту эпоху, в те самые наши с Володькой эмоции и что отныне для него понятие «романс» стало простым и доступным на всю жизнь. В смысле исполнения. А пока я, как пацан, радовался тому, с какой появившейся лёгкостью Коля «отщёлкал» полностью первый опус, а затем, на волне вдруг из ниоткуда появившейся той самой Вседозволенности, так же лихо, точно и здорово – какой-то (уже и не помню, как назывался!) следующий, уже посложнее…
И это было настоящее Счастье! Радовался я, радовался измученный Караченцов, радовался наш звукорежиссёр… А уж как радовался бухой в дымину Поэт, когда поставили ему содеянное!!!
Опосля все надрались в хлам (а что? только Поэтам дозволено?!) и, офигенно счастливые, поехали провожать Колю на вокзал. Предварительно «нафаршировав» Артиста неимоверным количеством (да-да, правильно угадали!) «Киевских» тортов. Для всей Колиной родни, для друзей и коллег по театру…
…Помню, посадили его в машину и по пьяни отчего-то решили, что там с ним кто-то из наших (а там никого-то и не было!), а сами стали тормозить другое авто. Ну, а другие авто, лишь завидев пьяные наши рожи, сразу прибавляли скорость, и в результате Коля выгрузился на вокзале один. С миллионом тортовых коробок, что постоянно выскальзывали на землю (потому как был он и сам «нарядный» в зюзю). А поскольку вокзал в очередной, тысяча восемнадцатый раз ремонтировался – перекапывался, то Коля наш… да, через ямы, канавы да колдобины, как тот горный орёл, с этими вот чёртовыми коробками скакал-летал-спотыкался… Чуть не прозевал свой поезд, но так и уехал, нас, бухариков, и не дождавшись.
И это было первое действие нашего офигеннейшего, протяжённостью аж в восемь лет, «мерлезонского балета», который именовался «Вокальный цикл «Дорога к Пушкину»«. А вот продолжение сей работы пришлось аккурат на Францию, точнее, на старинный, XV века, замок в Бургундии, где горбатились в основном Коля и я, а наш распрекрасный Поэт занимался с чувством выполненного долга рыбалкой, чем порядком действовал мне на нервы. (А то как же! Я ведь и сам заядлый по этой части, а тут каждые полчаса (зараза!) прибегает в студию и радостно докладывает, что поймал. Так бы и удавил «рыбачка» вместе с его уловом!!!)
Как Коля Караченцов «пульнул» сто тысяч с балкона
Лет – надцать тому назад мой товарищ и кинорежиссёр Витя Василенко запускался с новой картиной под рабочим названием «Срок проживания окончен» (в дальнейшем она приобрела загадочно-игривое название «Кошечка»). Фабула заключалась в следующем: некий простой провинциал-учитель уже много лет втайне от жены, детей и общественности влюблён. Тайно и безнадёжно, в некую девицу, которая прошла нелёгкий путь от школьницы с вечно-в-чернилах пальцами до успешной путаны, что живёт, ни в чём себе не отказывая, поскольку: а) хороша, чертовка! и б) имеет на плечах голову, а не ведро под причёску. Короче, наш тайный воздыхатель решается наконец открыться, предварительно продав своё авто, дачу и плюс кое-что подзаняв у друзей. Итого на сто тысяч полновесных тогда совковых рублей.
А это при цене тогдашнего доллара в шестьдесят копеек выглядело очень даже нехило.
На роль экс-школьницы пригласили талантливую Лику Неволину из Питера, а вот на роль бедолаги-учителя Василенко попросил меня уболтать Колю Караченцова как близкого мне человека. И, зная, что Коля по жизни всегда является душой любой компании и посидеть с ним – настоящий кайф, Витя-режиссёр уже развесил виртуальные слюни, предвкушая будущую поездку на съёмки в Дагомыс, где всё будет «ляля»: и работа с Мастером, и вечерние посиделки…
Хочу сразу сказать, что я порушил ему всю вторую половину «ляли», поскольку на первый же вопрос Караченцова – сколько времени займёт съёмочный период? – ответил:
– Ежели не будете гулевасить с группой по вечерам, можно будет уложиться в недели две.
Коля сверил свои планы, нашёл нужное «окно» и дал мне добро. И тут я совершил форменное предательство по отношению к Витьку, сказав:
– Коля! Просьба только одна: ты приезжаешь в Дагомыс и объявляешь по группе полный сухой закон. И только так вы уложитесь в срок! А то ведь Витёк не хуже нас с тобой любитель «посидеть-побулькать-потереть»!
Звоню в Киев:
– Коля дал добро!
В группе – радость немыслимая, что такого «жирного» актёра заполучили, смотрю – упаковка идёт по полной, «водовки-конинки» немерено, как в эвакуацию, берётся, закусь в поезд и далее – в общем, подготовочка ко встрече с Мастером капитальная…
Но только приехал душевный Коля и, собрав всю группу, объявил: ежели от кого-либо «только учует», и неважно, когда и где – на съёмках, после съёмок, – сразу билет на рейс до Москвы и – «до сидання»!
Группа пребывала в шоке, весь «киренский» в холодильнике затянуло паутиной, но и работа шла споро. Уже отсняли сцену в койке, в которой в номер стучит официант и Коля голяком. Условие поставил жёсткое – снимать только сзади, только попу – и всё!!! Но ушлый режиссёр умудрился второй камерой отснять Колюню и спереди во весь рост, хотя клялся-божился, что снимает до пояса, а сам, шалун, «светанул», что называется, по полной. А поскольку снимали не видео, а на плёнку, стоит ли говорить, что вскорости все кадрики-срезки дублей с «передним» планом Коли разошлись по всей женской половине группы, а по приезде в Киев – и по все