орогого стоила. Все они выражали свои эмоции лёгкими пошлёпываниями по плечу, по щеке. Один из артистов спрашивает: «А вы так каждый день играете?» Я не понял, переспросил: «Что вы имеете в виду?»
Тот: «Ну, так кишки рвёте на сцене? Просто у нас никто так не играет. Вы принимаете какой-то наркотик перед спектаклем?» Я говорю: «Что значит каждый день? Мы всегда так играем». Он долго смотрит на меня и говорит: «Да, так только русские могут».
Им бы знать, как играется, когда ещё и Захаров в кулисах стоит, упаси Господь.
Пьер Карден опекал нас невероятно. Он нам показал массу всего интересного. Каждый спектакль заканчивался тем, что Карден вёз меня, мою жену Люду, Сашу Абдулова, Иру Алфёрову и Марка Анатольевича Захарова куда-нибудь в ресторан. Все жили на суточные, за исключением меня, я получал гонорар. Один из представителей карденовского королевства случайно узнал, сколько на самом деле я получаю. То есть истинную сумму, поскольку почти все заработанные деньги сдавались в советское посольство. Его чуть удар не хватил. Пьер Карден пригласил нас к себе домой и каждому с широкого плеча преподнёс неожиданно дорогие подарки.
Мне всегда хотелось считать себя универсальным артистом. Во всяком случае, одна из моих задач – постоянное расширение диапазона. После фильма «Старший сын» мне все роли предлагали в этом направлении – «социально-психологическом». После «Собаки на сене» пошла другая ветвь – комедийно-гротесково-музыкальная. Да, в спектакле «Юнона и Авось» моя роль, казалось бы, роль героя-любовника. Но в ней есть ещё и роль первопроходца, каким, собственно, и был граф Резанов. Роль человека, который не мог спокойно жить. Все вокруг живут и живут, а он нет. Необыкновенный человек! Масштабы его авантюризма, они за гранью. Можно быть игроком, можно рисковать, на чём-то заводиться, куда-то заноситься, но здесь уже непостижимый размах. Графа можно отнести к тем единицам, которые двигают прогресс человечества. Вознесенский написал красивые слова: «Он мечтал, закусив удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку – спасибо». Мне Андрей Андреевич давал разные книги, напечатанные в разных странах, которые в какой-то степени касались графа Резанова и его времени. Конечно, и в поэме, и в спектакле есть то, что называется художественным вымыслом, хотя история эта была. Была и история с Кончитой, девочкой, фактически правящей в Сан-Франциско в начале прошлого века. Она сама пришла к Резанову на корабль, благодаря ей были подписаны первые контракты. То, что у меня с Резановым совпали имена и отчества, Вознесенский считал фатальным.
Граф был одним из богатейших людей в России. Шесть домов в Петербурге. Он был любимцем императора Александра. В спектакле есть и такой социальный заряд. Граф рвётся снова в Америку, а царь его не пускает. Он пишет прошения Румянцеву, ещё кому-то, его не пускают. Но в конце концов он прорывается. В жизни было не совсем так. После смерти 22-летней жены при родах 40-летний Резанов был в страшной хандре, но не пропускал собраний в знаменитой туалетной комнате, где решались пути империи. Именно там обсуждался вопрос о связях с Америкой. Так что царская охранка его никак не гноила. Но что делать – спектакль «Юнона и Авось» был выпущен в советские времена.
Если продолжить настоящую историю графа, то он был образованный человек, свободно владел испанским, и, похоже, именно поэтому, а также чтобы отвлечь его от тоски, царь распорядился сделать его начальником экспедиции из русской тогда Аляски в испанскую тогда Калифорнию, знаменитый Крузенштерн оказался под началом Резанова. И отношение к графу моряков было неоднозначным, похожим на отношение мидовцев к новому послу, который до этого был секретарем обкома. Но Резанов был человеком очень сильным и широким…
Помогает ли сделать роль точное знание биографии героя – палка о двух концах. Лично я – дотошный. Но иногда не надо знать слишком много. Это может артиста ограничить, подавить собственную фантазию. Надо искать золотую середину. Конечно, не стоит быть совершенным кретином, белым листом, мол, как понесёт, так и понесёт… Но можно знать всё про Датское королевство, погрузиться в Средние века, а Гамлета не сыграть. Возможно, Резанов был не таким, каким его увидел Вознесенский, но удаль и бесшабашность графа для меня есть и в вымышленном, и в реальном образе. Он строил в Петербурге дом, влюбился в проститутку, бросил наполовину недостроенный дом, уехал в Сибирь. Русский человек. Только русский. И это даёт больше поводов для фантазии, чем всё, что я мог прочесть в исторических справочниках.
«…Sorry»
В 1992 году Глеб Панфилов, по договорённости с Марком Анатольевичем Захаровым, поставил на сцене нашего театра спектакль «…Sorry». Это трагикомедия Александра Галина об ушедшей эпохе и двух любящих друг друга людях, сердца которых навсегда разрезал железный занавес. Инесса Рассадина (Инна Чурикова) провела в морге ночь со своим однокурсником Юркой Звонаревым (эта роль досталась мне). Они не виделись двадцать лет. Она пишет стихи и регистрирует покойников. Он живёт в Израиле и носит фамилию Давидович. У них всего одна ночь, чтобы всё изменить или ничего не менять. Спектакль рассказывает о трагической судьбе русских интеллигентов, которые оказались в эмиграции. Он – в реальной, уехав на Землю Обетованную. Она – в духовной, отгородившись от мира кафельными стенами морга. Две искалеченные человеческие судьбы уже никогда не возродятся к новой жизни, и он и она уже никогда не будут счастливы. Он не может остаться, она не может уехать. Оба не могут быть вместе. Им остаётся только помнить друг друга и, прощаясь, прошептать: «Прости…»
Глеб требовал к этой работе полного внимания, как тишины на затаившейся подлодке. К генеральному прогону спектакля роль у артистов должна отскакивать от зубов. Хотя Евгений Павлович Леонов в своё время мне говорил: «Коля, никогда не учи текст, никогда не учи текст». Казалось, как это? Пусть у тебя огромный опыт, но ты же на сцене можешь забыть слова. Такое, конечно, не должно произойти, но несчастье может случиться с любым артистом. Заклинило, и всё. Нет ни одного человека, кто бы, выходя на сцену, не испытал подобного. И со мной бывало, и не раз… Самое страшное: перед глазами вдруг белый лист! Суфлёра же в театре сейчас нет. Как я выходил из этой ситуации? Всё же в памяти остаётся общая линия, про что спектакль, а я всегда найду, что сказать своими словами. Выеду. Хуже, когда музыкальный спектакль. Музыка идёт, пауз в ней нет, тут уж никак ничего забывать нельзя.
И ночами мне, пусть нечасто, но регулярно, снился этот ужас, как снится он всем артистам. Типичные актёрские кошмарные сны: ты не успеваешь одеться, а уже три звонка, твой выход на сцену, бежишь сломя голову, декорации падают, наконец ты на сцене, но не помнишь ни строчки текста. У меня подобное в жизни бывало редко, но оттого, наверное, и редко снится. Никто, ни один артист от подобного не застрахован. У актёров память, как правило, никакая не особая, например, как у шахматистов. Никто не работает, чтобы специально развивать память. При большом количестве спектаклей, следовательно, заученных текстов, естественно, нарабатываются определенные навыки.
Инна Чурикова и Николай Караченцов в спектакле «…Sorry»
Мы с Инной перед премьерой «…Sorry» безумно волновались. Сгорел мужской склад нашей костюмерной. Сгорели перед самой сдачей спектакля все мои костюмы: пальто, смокинг. Театр не встал, но некоторые спектакли были временно сняты с репертуара: во что артистов одевать? Так, кстати, «Тиль» ушёл с афиши и не вернулся обратно. Все театры Москвы дали Ленкому что-то из подбора, из того, что у них хранилось в запасниках, в гардеробах. А мы – на пороге выпуска «…Sorry». Но наш гениальный модельер Слава Зайцев, уже будучи несравненным Славой Зайцевым, очень быстро для меня всё заново пошил у себя в Доме моды и подарил костюмы театру. А ведь у него же пошить обычный костюмчик стоит сумасшедших денег. Зайцев сделал подарок не только театру, но и нашей с ним дружбе.
Мы репетировали долго. Чуть ли не год. Захаров ближе к сдаче, естественно, к нам приходил. Давал советы, делал замечания, но старался не вмешиваться. И что бы потом ни писали, Марк Анатольевич всегда и везде доброжелательно отзывался о спектакле. Когда мы сдавали спектакль, в зал пришли все, не только худсовет, но и ребята, коллеги. Помню, Саша Збруев меня оттащил в сторону. Даже какую-то мою знакомую отогнал. Говорит: «Коля, ты нашёл какую-то новую форму существования. Она очень непривычная, но получилось очень здорово, надо её развивать». На следующий день, когда мы репетировали, подошёл Олег Янковский: «Коля, мы вчера на вас смотрели, как на пособие по актёрскому мастерству».
Мы с Инной «…Sorry» бережём. Этот спектакль играется прежде всего на нашей родной сцене, тем не менее мы его довольно много возим. Меня раз спросили: «Почему вы его никому не отдаёте? Почему никто, помимо вас, его не играет в других театрах?» К нам этот упрек не относится: отдаёте или не отдаёте. Это уже дело Александра Михайловича Галина. Любому автору хотелось бы, чтобы его пьеса шла во всех театрах страны и мира. Вместе с нами начинали репетировать «…Sorry» в театре у Додина в Петербурге. По-моему, Игорёк Скляр и Лика Неволина. Мы с Ликой вместе снимались, и она рассказывала, как идут у них репетиции. Но, видимо, они так и не доехали до премьеры. Что-то у них застопорилось. Додинцы, когда приезжали в Москву, приходили, смотрели «…Sorry» у нас. Мы вывозили спектакль за границу, обычно играли его перед русскоязычной публикой. С этим спектаклем Инна Чурикова и я не раз бывали в Америке, в Израиле, ездили с ним в Германию. Гастроли в Америке проходили дважды, впрочем, как и в Германии. Везде собирались полные залы, везде хорошо принимали. В Нью-Йорке «…Sorry» попал даже на Бродвей.
«…Sorry» – начало настоящего продюсерства у нас в стране. Спектакль вышел чуть раньше «Игроков» во МХАТе, поставленных на аналогичных финансовых условиях. Спектакль, где играли Юрский, Невинный, Гена Хазанов, Евстигнеев… Ставил пьесу, если не ошибаюсь, Юрский. Когда умер Евстигнеев, его роль он взял себе. По-моему, Давид Смелянский, ныне самый знаменитый в России театральный продюсер, с «…Sorry» и «Игроков» и начинал. Наверное, Давид Яковлевич продюсировал уже десятки, если не сотни постановок, но всё же начинал он с «…Sorry». С первого дня знакомства у нас установились очень добрые отношения. На гастролях мы со Смелянским не расставались, встречались на вечер, а получалось – на всю ночь. Давид Яковлевич приходил ко мне в номер, и мы чуть ли не до рассвета сидели и разговаривали. Это даже стало традицией. Спектакль сыгран, всё спокойно, расходимся, но я спрашиваю: «Давид, а традиции?» Он в ответ: «Коля, иду». Мы сидели до первых венесуэльских петухов. Он рассказывал мне о своей жизни, и я с ним делился своими радостями и горестями. Для меня Давид не просто продюсер нашего спектакля, не просто человек, который вкладывает деньги и даёт зарабатывать артистам. Прежде всего он друг, что особенно приятно.