И — убийство Распутина… Подлинная картина этого кровопролития не восстановлена по сей день.
Был ли посвящён Клюев в злодейство, сотворённое зимним вечером 1916 года? Невозможно утвердительно ответить на этот вопрос, но невозможно не задать и другой: только ли художественное воображение диктовало ему монолог главного организатора убийства — великого князя Дмитрия Павловича — в позднейшей «Песни о Великой Матери»?
Чу! Звякнул медною подковой
Кентавр на площади Сенатской.
Сегодня корень азиатский
С ботвою срежет князь Димитрий.
Чтоб не плясал в плющевой митре
Козлообраз в несчастном Царском.
Пусть византийским и татарским
Европе кажется оно,
Но только б не ночлежки дно,
Не белена в цыганском плисе!
«Не от мальчишеской ли рыси
Я заплутал в бурьяне чёрном
И с Пуришкевичем задорным
Варю кровавую похлёбку?
Ах, тяжко выкогтить заклёпку
Из царскосельского котла,
Чтоб не слепила злая мгла
Отечества святые очи!..»
Так самому себе пророчил
Гусарским красноречьем князь…
Монархия Романовых сама по себе была для Николая врагом русского народа, попирателем его духа и веры. И Григорий Распутин был живым олицетворением этой вражеской силы.
Господи, опять звонят,
Вколачивают гвозди голгофские,
И, Тобою попранный, починяют ад
Сытые кутейные московские!
О душа, невидимкой прикинься,
Притаись в ожирелых свечах
И увидишь, как Распутин на антиминсе
Пляшет в жгучих, похотливых сапогах…
Для Клюева стёрлась (как и для многих) всякая разница между Распутиным-человеком и Распутиным-образом сплетен и газетных хроник. Тем легче было поставить своё несмываемое клеймо.
Что, как куща, веред-стол уютен,
Гнойный чайник, человечий лай,
И в церквах обугленный Распутин
Продаёт сусальный, тусклый рай.
А в это время выступления Есенина и Клюева встречали в отечественной прессе весьма жёсткий приём.
«Городецкий ушёл, но его поэты — Клюев и Есенин — кажется, ещё обвевают крылами своей „избяной“ поэзии новое общество…
Их искание выразилось главным образом в искании… бархата на кафтан, плису на шаровары, сапогов бутылками, фабричных, модных, форсистых, помады головной и чуть ли не губной…
Вообще всего того, без чего, по понятию и этих „народных“ поэтов, немыслим наш „избяной“ мужик».
«А поэты-„новонародники“ гг. Клюев и Есенин производят попросту комическое впечатление в своих театральных поддёвках и шароварах, в цветных сапогах, со своими версификаторскими вывертами, уснащёнными какими-то якобы народными, непонятными словечками. Вся эта нарочитая разряженность не имеет ничего общего с подлинной народностью, всегда подкупающей искренней простотой чувства и ясностью образов».
На этом фоне особо выделился отзыв Александра Тинякова в газете «Земщина». Статья называлась «Русские таланты и жидовские восторги».
«Истинной красоты, истинного величия и настоящей глубины евреи самостоятельно заметить и оценить не могут. Даже и тогда, когда кто-нибудь натолкнёт их на „истинное“, — и то они разобраться толком в глубоком явлении не умеют, а главным образом „галдят“ около значительного имени. „Галдежом“ своим, даже и сочувственным, они приносят в конце концов вред, потому что мешают вникнуть в истинный смысл того явления, о котором галдят… потому что среди талантливых русских людей очень много людей, по характеру своему мелких и слабых. Пойдя на удочку еврейской похвалы, эти маленькие таланты гибнут, не принося и половины той пользы родине, которую могли бы принести…
Приехал в прошлом году из Рязанской губернии в Питер паренёк — Сергей Есенин.
Писал он стишки, среднего достоинства, но с огоньком, и — по всей вероятности — из него мог бы выработаться порядочный и полезный человек. Но сейчас же его облепили „литераторы с прожидью“, нарядили в длинную, якобы „русскую“ рубаху, обули в „сафьяновые сапожки“ и начали таскать с эстрады на эстраду. И вот, позоря имя и достоинство русского мужика, пошёл наш Есенин на потеху жидам и ожидовелой, развращённой и разжиревшей интеллигенции нашей… Со стороны глядеть на эту „потеху“ не очень весело, потому что сделал Есенин из дара своего, Богом ему данного, употребление глупое и подверг себя опасности несомненной. Жидам от него, конечно, проку будет мало: позабавятся они им сезон, много — два, а потом отыщут ещё какую-нибудь „умную русскую голову“, чтобы и в ней помутился рассудок…»
…Клюев, естественно, не мог быть согласен с основным в своей крайней несправедливости посылом Тинякова — что, дескать, именно «литераторы с прожидью» облачили Есенина в «русскую» рубаху и «сафьяновые сапожки»… В то же время он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что печатается он со своим другом именно у издателей-евреев — идёт ли речь о «Биржевых ведомостях» или о «Северных записках», издательница которых Софья Чацкина истерически вопила, узнав о чтении стихов Есениным перед императрицей: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!» — что тут же разошлось по писательским домам, и началось нашёптывание: «антисемит»… Так что ничего удивительного, что в стихотворении, посвящённом «отроку вербному», Клюев дал свою оценку змеиному шёпоту:
Он поведал про сумерки карие,
Про стога, про отжиночный сноп;
Зашипели газеты: «Татария!
И Есенин — поэт-юдофоб!»
О бездушное книжное мелево,
Ворон ты, я же тундровый гусь!
Осеняет Словесное дерево
Избяную дремучую Русь!
Певчим цветом алмазно заиндевел
Надо мной древословный навес,
И страна моя, Белая Индия,
Преисполнена тайн и чудес!
Белая Индия… Это — основополагающий образ клюевской поэзии, впервые возникший у него в предреволюционном 1916 году. Возникший не случайно. И в своём повороте к Востоку Николай был не одинок.
Глава 12БЕЛАЯ ИНДИЯ
Сын староверов и великий русский энциклопедист, начавший своё обучение в Выговской пустыни, Михаил Ломоносов, ассоциировавшийся у Клюева с самим народом («за обозом народ — Ломоносов в песнорадужном зипуне»), разрабатывал проект движения российских судов через Северный Ледовитый и Тихий океаны в Индию… Речь шла об обретении новых геостратегических основ России в мировом бытии. И, возможно, не только — ибо, утверждал Ломоносов: «и целой Ориентальной академии быть бы полезно». И если ранее поиски путей на Восток были вызваны именно стремлением к мирной торговле, то при Павле I Россия открыто бросила вызов Британской империи, отправив под началом генерала Платова казачий корпус в Индию — с целью, в том числе, овладения Тибетом. Корпус прошёл 1564 версты, когда его настигло известие об убийстве императора. Как писал французский журнал «Монитор» — «Павел I умер в ночь с 24 на 25 марта. Английская эскадра прошла Зунд 31-го. История узнает связь, которая могла существовать между этими двумя событиями».
Пройдёт менее ста лет — и в 1893 году принявший православие тибетский врач Жамсаран Бадмаев представит Александру III доклад «О задачах русской политики на азиатском Востоке», где напишет о необходимости присоединения к Российской империи Тибета, Монголии и Китая… «Восточный проект» поддержат митрополит Антоний Волынский (Храповицкий), архиепископ Феофан Полтавский (Быстров), архиепископ Андрей Уфимский (князь Ухтомский), позже перешедший в старообрядчество. А уже в 1910–1914 годах Николай II разрабатывает план присоединения на началах автономии к Российской империи Тибета, поддержанный, с одной стороны, далай-ламой, а с другой — германским императором Вильгельмом, заинтересованным в том, чтобы вытеснить с Востока Британскую империю. Так что втягивание Антантой России в войну с Германией при помощи своей «внутренней партии» имело безусловный геополитический смысл.
Но одно дело — геополитика, другое — историческая и духовная связь Руси и Индии. Ещё в Древней Руси было сложено «Слово о рахманах» и переведено на русский «Сказание об Индийском царстве». Это греческое творение XII века, написанное в форме послания индийского царя и священника-христианина Иоанна византийскому императору Мануилу, при всей фантастичности отвечало давней мечте христиан Восточной Европы и Малой Азии о сильном православном государстве на Востоке, способном противостоять язычникам и мусульманам. «Сказание об Индийском царстве» получило распространение на Руси во второй половине XV века, когда уже было сложено тверским купцом Афанасием Никитиным его знаменитое «Хожение за три моря» — в ту страну, куда издавна стремились русская мечта и мысль, нащупывающие подспудную тесную связь, соединяющую два мира. Никитин завершил своё «Хожение» прославлением Бога на арабском языке с цитатой из 59-й суры Корана и мусульманским перечнем божественных имён.
В разное время и по-разному открывался русским людям таинственный Восток.
«В Юаньши, гл. XXIV, записано под 1330 г., что император Вэнь-цзун (1329–1332), правнук Кубилая, создал русский полк под начальством темника. Название полка — Сюан-хун — У-ло-се Ка-ху вей цинюои — Вечно верная русская гвардия…» Это цитата из статьи Э. Брейтшнейдера «Русь и Асы на военной службе в Пекине», напечатанной в «Живой старине» в 1894 году.
Речь идёт о тверичах, разгромленных ордынцами и Иваном Калитой в 1327 году, угнанных в полон и ставших воинами, псарями и сокольничьими при китайском императорском дворе. О них писал в 1960-х Сергей Николаевич Марков — собеседник Клюева конца 1920-х годов — в книге «Земной круг».
«Русские невольники, — писал Марков, — разделяли с китайским народом все те тяготы, которым он подвергся во время правления хана Шунь-ди…
И кто знает, может быть, русские люди принимали участие в освободительных восстаниях против монгольского владычества в Китае?.. Русские люди были свидетелями свержения ненав