– Понимаешь, мы свой собственный мир, в котором живем, и то не познали до конца. Как же мы можем судить о жителях другой стихии! Слава богу, что ученые хоть дельфинов изучают, а до прочей мелкой живности никому и дела нет… Так, объект промысла. – И, воодушевившись, старый рыбак начал входить в состояние азарта. – Вот смотри, сколько я за свою жизнь рыбы наловил, и ни одной не поймал без мозгов! Ведь зачем-то природа наградила их этим мозгом! Вот если человек произошел от обезьяны, так потом у него за ненадобностью хвост отвалился. Но мозг-то, мозг – он что, у рыб оказался «за ненадобностью»? Но такого просто быть не может! У человека мозг развивался, а у его братьев меньших отсох? Чушь какая-то… – И, помолчав, заключил: – Мир очень интересен и постоянно изменяется. На рыбалке я каждый раз убеждаюсь в этом – каждая зорька прекрасна по-своему. Но, сознаюсь, то, что увидела ты, мне наблюдать еще не приходилось. Очень интересная история!..
Вот теперь и задумаешься, чем привлекала Николая Афанасьевича рыбалка…
Уверен, такого понятия нет нигде в мир, кроме России. Чопорная Европа? Деловая Америка? Там и улыбки-то приклеенные, заимствованные у героев и героинь мыльных сериалов. Вряд ли там и понятие имеют о том, что такое розыгрыш. Шутка? Конечно. Но не совсем. Даже вовсе не то.
Вот товарищ приподнялся со стула, а я из-под него в этот момент стул отодвинул. Он сел мимо и грохнулся. Шутка? Конечно. Если товарищ при этом не получил сотрясение мозга. А ведь мог. И это совсем не розыгрыш. Розыгрыш всегда добрый, безобидный, не унижающий человеческого достоинства. От него сотрясение мозга не получишь. А если «потерпевший» обидится, то, поостыв немного, сам же над собой и посмеется.
Крючков был большим мастером розыгрышей.
Однажды его попросил зайти один мосфильмовский начальник. Назначил время. А этого начальника где-то задержал еще больший начальник, и он очень задерживался. Секретарша попросила Николая Афанасьевича подождать Иван Иваныча в его кабинете.
Крючков посидел немного, осмотрелся и увидел на столе под стеклом лист с номерами телефонов начальствующих сотрудников, надеясь встретить знакомую фамилию. Никого. И он решил пройти в курилку. Там дым стоял коромыслом и несколько человек подтрунивали над своим коллегой.
– Георгий, – сказал один, – ну кто тебе привезет ящик кахетинского? Они уже забыли об этом.
– Послушайте, Кикнадзе, – вклинился другой. – Ну кто вам из Тбилиси будет тащить ящик вина? Себе дороже.
– А вот спорим, что привезут! – горячился Георгий. – Через неделю, две, но привезут! Как можно? Друзья!
Еще посмеялись, поболтали и разошлись. Крючков вспомнил, что фамилию Кикнадзе видел в телефонном списке на столе у Иван Иваныча. Вернулся в кабинет, проверил – все верно: Кикнадзе Георгий Зурабович! А Иван Иваныча все не было. Крючков сел за его стол и набрал номер телефона.
– Георгий? – спросил он с грузинским акцентом и, получив утвердительный ответ, продолжал: – Я из Тбилиси. Ваши друзья попросили меня передать вам небольшой подарок. Вы можете его получить сейчас же.
– Где вы находитесь? – встрепенулся Георгий.
– Я у Белорусского вокзала. Слева от входа в метро. Знаете, конечно?
– Конечно! Еду! – Георгий бросил трубку.
Крючков посмотрел в окно, где на стоянке служебных машин стояло несколько «Волг», и увидел, как из двери выскочил Кикнадзе, запрыгнул в одну из машин и она сорвалась с места.
Шло время, а начальника все не было. Вошла секретарша и извинилась, что Иван Иваныч все задерживается, но скоро обещал быть. А Крючкова теперь уже интересовало другое.
Минут через тридцать на стоянку вкатила «Волга», и Георгий быстрым шагом пересек двор. Выждав немного, Крючков набрал номер и удивленно спросил:
– Георгий, почему сидишь, не едешь? Ты не понял меня?
– Все понял! – раздраженно крикнул Георгий. – Но я только что с Белорусского вокзала! Где ты был?
– Почему с Белорусского? Я на Киевском!
– Но ты же сказал – на Белорусском!
– Не мог я так сказать! Что я – ненормальный, да? Гони на Киевский! Знаешь, где башня с часами? Я буду под часами. Еду!
И опять Крючков наблюдал из окна ту же сцену: Георгий выбежал, вскочил в «Волгу» и сорвался с места. И еще прошло полчаса. Потом Крючков увидел, как «Волга» въехала на стоянку, и в это время вошла секретарша.
– Извините, Николай Афанасьевич, – смущенно сказала она, – но Иван Иваныч уже не сможет вас сегодня принять. Он просил извиниться и…
– Ничего-ничего, – перебил ее Крючков. – Я понимаю: государственные дела превыше всего. Но что мне было нужно, я уже решил по телефону. А в Иван Иваныче у меня, собственно, и никакой нужды не было. Это я ему был зачем-то нужен. А я, в общем-то, по делу товарища Кикнадзе.
– Его кабинет рядом, – подсказала секретарша.
– Я знаю, но не хочу его беспокоить. Мне говорили, что он, как и Иван Иваныч, чрезвычайно занятый человек. Поэтому передайте ему, пожалуйста, если вам нетрудно, что земляк из Тбилиси ждет его на Казанском вокзале. И прибавьте: пусть поторопится.
Крючков откланялся и оставил секретаршу в полном недоумении.
На страницах этой книги было уже достаточно свидетельств всенародной любви к Крючкову, на которую он всегда отвечал искренней взаимностью. Не были исключением и его отношения с коллегами – будь то в жизни или на съемочной площадке. Упоминалось о дружеской «троице»: Николай Крючков, Петр Алейников и Борис Андреев. За два года до кончины Крючков снова вернулся памятью к своему товарищу Борису Федоровичу и написал очерк «О моем друге».
Думается, будет уместно и справедливо завершить эту главку последней публикацией самого Николая Афанасьевича.
«Борис Андреев… Своеобразный, самобытный актер. Глыба. Человек, не похожий ни на кого. Неповторимый. И играл, и мыслил, и говорил он своеобразно. Колоритно. Ярко. У него было свое, незаемное видение мира. Смею это утверждать не только потому, что мы с ним вместе работали на съемочных площадках, – нас долгие годы связывала крепкая мужская дружба.
Он пришел с Волги, из Саратова, из тех мест, где искони рождались русские богатыри, где сколачивались бурлацкие артели, где обитал лихой и шумный народ – волжские ватажники.
Ему пришлось поработать и грузчиком, и слесарем на заводе, одновременно учась в Саратовском театральном училище.
Молодецкая сила, крупность характера, презрение к суете, веселое добродушие – все это, я думаю, подарила Андрееву Волга и земляки-волжане. Но он не был увальнем-простаком, как, может быть, казалось кому-то на первый взгляд. В нем жила, радовалась и мучалась чуткая и тонкая душа. Вспомните, как неспешно, осторожно двигался Андреев на экране, как говорил, сдерживая свой могучий бас, – словно прислушиваясь к чему-то сокровенному внутри себя, боялся что-то расплескать, стеснялся обнажить. И оказалось теперь – щедро, не жалея, до конца выплеснул эту душу перед своими зрителями. До конца? Конечно, нет. Он многое мог бы еще сыграть и в молодости, и в зрелые годы, но это уже зависело не от него. А то, что он мог сделать, он сделал.
С Борисом Андреевым я познакомился и подружился во время съемок «Трактористов». Это была его первая роль в кино, а сыграл он ее очень уверенно, профессионально, с чувством меры, нигде не пережимая, хорошо взаимодействуя с партнерами. В нем сразу же обнаружился недюжинный актерский талант.
Судьба еще трижды сводила нас на съемочных площадках: в картине «Малахов курган», где он сыграл командира Чапаевской дивизии Жуковского; в фильме «Максимка» – там Андреев был «пропащим» матросом Лучкиным; в «Жестокости» он сыграл Лазаря Баукина – человека трагической судьбы, сильного, мрачного, озлобленного, в чем-то основательного и справедливого, но вот угодившего в банду.
Эти четыре мастерски сыгранные роли – только малая часть из созданного Андреевым на экране.
Зрители хорошо помнят Сашу с Уралмаша из фильма «Два бойца». И, конечно, его героев в картинах «Большая жизнь», «Большая семья». Борис Андреев поистине был создан для больших ролей, для воплощения крупных характеров.
Андреевские персонажи менялись с годами. Молодые герои актера – это парни, которым все нипочем, упрямцы, сорвиголовы, удальцы в гульбе, труде и в ратных делах. Они ясны в своих устремлениях и помыслах, самоочевидны, что ли, – прочитываются сразу и до конца. Те герои, которых Андреев играл позже, начиная с 50-х годов, – душевно сложнее, глубже, умудреннее жизнью. У них часто трудный характер, крутой нрав, порой – трагическая судьба. Но это цельные натуры, широкие, им претит фальшь, трусость, низость. Они упорно размышляют о жизни и самостоятельно судят о ней.
Герои, сыгранные актером в фильмах А. Довженко, воплощают совесть народа в лихую его годину. Того же пафоса и гражданской закалки матрос Чугай и потомственный рабочий Илья Журбин. Им свойственна высокая ответственность за все, что делается вокруг.
А вот устрашающий Вожак из «Оптимистической трагедии» в глубоком разладе с народным делом. Но нет здесь облегченного показа, простоватости, карикатуры.
А как впечатляет боцман Зосима Росомаха из раннего фильма Г. Данелия «Путь к причалу». Неустроенный, одинокий. Неуютно с ним. Груб он, суров. Никак не может прийти к нормальной жизни. Повидал немало на своем веку, натрудился, настрадался. И вот, когда забрезжил причал – дом, семья, обретенный сын, – судьба поставила его перед выбором…
Он не пришел к своему причалу, но сорок моряков на тонущем лесовозе были спасены.
Кого бы ни играл Андреев, он всегда был больше своих персонажей: в его улыбке, иногда спрятанной в глазах или в уголках губ, просвечивала мудрость художника, знающего и понимающего жизнь лучше, полнее, объемнее, чем герой.
Борис Федорович действительно много знал, много передумал. Жаль, что так мало записано его рассказов. Как интересно он говорил! И не только на встречах со зрителями. Он был замечательным собеседником – темпераментным, увлекающимся и увлекающим других, порой – ироничным. И всегда – мудрым. Он прекрасно знал и любил свое дело, свое искусство, чувствовал себя ответственным перед ним.