После войны к нам приехал брат матери Василий Иванович, который работал начальником типографии на «Мосфильме», и позвал меня с собой в Москву для продолжения учебы. С его помощью я сдала экзамены в художественное училище при «Мосфильме». Училище я закончила с отличием и была направлена на работу в лабораторию «Мосфильма» установщицей света. Тогда цветное кино только начиналось, и работа была очень интересной и увлекательной, но вскоре мне предложили участвовать в разработке оригинального метода комбинированных съемок, на что ушло десять лет. А когда закончила курсы ассистентов режиссера при ВГИКе, то стала работать уже по этой специальности.
Так получилось, что за семнадцать лет моей работы на «Мосфильме» мне ни разу не удалось встретиться с кумиром моей юности – Крючковым.
И вот в 1963 году меня назначают ассистентом режиссера кинокартины «Капроновые сети», на одну из ролей в которой был приглашен Николай Афанасьевич. К этому времени я, конечно же, видела уже все фильмы с его участием. Вспоминая о его ролях, настраивалась, конечно, на не совсем обычную встречу. И очень волновалась. Но когда он появился в студии, лучезарный, простой, открытый, с веселой улыбкой, то обстановка сразу же стала такой, будто свежий ветер разогнал и унес с собой все волнения. Осталось ощущение его душевного тепла и солнечного света.
Он дал согласие сниматься, но ему надо было согласовать дни съемок, так как он одновременно был занят на Ялтинской киностудии. А мы должны были работать в Каневе, на Днепре. Когда все обговорили, меня попросили пройти с ним в костюмерную, чтобы посмотреть костюмы. Пока шли по коридорам, он задавал всякие вопросы, касающиеся будущего фильма, и в частности спросил:
– Для роли, думаю, мне нужен мотоцикл. Как вы считаете?
Я удивилась.
– Наверное, – говорю, – об этом нужно советоваться с режиссером.
И все. Он уезжает в Ялту, а я с экспедицией – в Канев. Через месяц Николай Афанасьевич приезжает к нам больной. Ему вызвали в гостиницу врача. А потом я позвонила ему, справилась о здоровье и спросила, когда он будет готов к съемкам. Он попросил, чтобы я зашла к нему. Я сказала, что по номерам не хожу, и пожелала ему скорее выздоравливать.
Мы жили в одной гостинице, и на следующий день, проходя по коридору, я увидела его стоящего у окна. Заложив руки за спину, он смотрел на реку. Я спустилась вниз, купила две груши, вернулась и вложила ему эти груши в руки. Он посмотрел на меня так, будто я положила ему на ладони камни.
Через некоторое время он подошел ко мне в ресторане, где мы обедали, и спросил:
– Что с вами? Я вижу, с вами что-то происходит. Может, я могу вам чем-нибудь помочь?
– Со мной? Ничего не происходит, – сказала я. – Разве что вот письмо от мамы получила. Что поделаешь – полгода не увидимся. Поплакала немного. И фрукты, которые я послала, испортились…
Он серьезно посмотрел на меня и недоверчиво спросил:
– И это все?
– Да, все. Больше меня ничего не волнует.
Только много позже он расскажет, кому понадобилось сочинить историю моих якобы неразделенных чувств и страданий, о которых я и понятия не имела. Он был человек открытый и поделился с женщиной-врачом тем, что я ему очень нравлюсь. И та решила излечить его от этой «болезни». Но Николай Афанасьевич в лечении не нуждался.
И вот как-то в выходной день я пошла на пляж. Вижу – вдалеке идет моторка. Вдруг она круто разворачивается и идет ко мне. Смотрю – в лодке Николай Афанасьевич с нашими актерами. Предлагают мне ехать с ними на рыбалку.
– Нет, – говорю, – мне здесь нравится. Отличное место.
Тогда Крючков обращается к одному из артистов и просит:
– Юра, пока мы будем рыбачить, побудь с нашей ассистенткой. Мало ли что…
И рыбаки поплыли дальше. А Юра развеселился: хватал меня за руку и тащил в воду, не успевала я согреться, он опять тащил меня в реку. Наконец рыбаки вернулись, и Николай Афанасьевич спросил:
– Ну как, позагорала?
– С Юрой позагораешь, – пожаловалась я.
И тогда Николай Афанасьевич сжал кулаки, побледнел и пошел на Юру. Я испугалась.
– Да я пошутила! Все хорошо.
А когда варили уху, Юра обиженно спросил:
– Что же ты ничего не сказала о своих отношениях с Николаем Афанасьевичем?
– Да нет у нас никаких отношений! Он просто рыцарь и никогда не позволит обидеть женщину.
И тогда я поняла, что так Николай Афанасьевич относится ко мне неспроста. Уже после женитьбы он вспомнит эту историю и скажет:
– Если бы я тогда ошибся в тебе, в тот образ, который создал, я бы потом не смог поверить ни одной женщине.
Та женщина, на которой он был тогда женат, глубоко его разочаровала. Семьянин по своей натуре, он практически не имел семьи. А он больше всего нуждался в покое и не находил его в собственном доме. И от этого страдал.
На другой день он уезжал в Ялту и перед отъездом попросил, чтобы я каждый день к утру присылала ему телеграмму. Я обещала. А он дал слово каждый день присылать мне телеграмму к обеду. Мои тексты, в общем-то, были однообразны: все хорошо, снимаем, ждем… От него же я получала необыкновенные романтические послания.
Он приезжал, уезжал, и с каждым разом мы ближе узнавали друг друга. Потом он приехал на мой день рождения и сделал мне предложение: попросил стать его женой. Я дала согласие. Он был старше меня на девятнадцать лет. Ровно столько лет назад я впервые увидела его в фильме «Трактористы». Тогда для меня мечта увидеть его в жизни казалась нереальной, несбыточной.
Наша экспедиция закончилась, закончились съемки и у Николая Афанасьевича. Мы возвращались в Москву в один день: он – из Ялты, я – из Черкасс. Накануне он позвонил мне и сказал:
– Завтра встречаемся и больше никогда не расстаемся.
А назавтра мы встретились, и он отвез меня на свою квартиру. Начало совместной жизни всегда связано с пониманием того, что есть общего и близкого у двух людей. Я мало знала о его детстве и юности. И когда он рассказывал мне о своих детских мытарствах, о «Трехгорке», о ТРАМе, я невольно переживала и свое военное и послевоенное детство в деревне, учебу на «Мосфильме». Здесь у нас было много общего, даже то, что мы оба сохранили веру в добро, в людей, которые нас окружали и помогли выжить в трудные годы.
А потом он сказал:
– Мне надо было лучше тебя узнать. Я чувствовал, что мое время создать семью уходит, и лучше остаться одному, чем ошибиться и вновь разочароваться. И я поверил тебе, как верю самому себе, – ты именно такой человек, который мне нужен и которого я долго искал.
Я поняла, что должна вернуть ему веру в то, что женщина может быть не только хранительницей домашнего очага, но и настоящим другом. Я видела, что он нуждается именно в таком друге. А я была счастлива, что встретила такого человека, который восхищал меня своим благородством, талантом, щедростью души.
Он очень любил дочь Элю и внучку Катю. Они у него были титулованы: дочь – королева, внучка – княгиня. Если я что-то не разрешала им, они тут же обращались к нему и сразу получали то, что хотели.
Чтобы быть рядом с ними, с работы я ушла. Кроме того, здоровье Николая Афанасьевича требовало от меня постоянного внимания и участия.
Сложилось мнение, что на Крючкова работает его талант, что ему дается все легко, без подготовки, с ходу. Смею уверить, что это совсем не так. Его рабочий день начинался в пять утра, в тишине и покое, когда никто и ничто не отвлекает от изучения материала и вхождения в роль. Непременным условием для себя он считал свободное владение не только текстом своей роли, но и своего партнера. Это, говорил он, помогает актеру быть раскованным, собранным и спокойным и на сцене, и на съемочной площадке. Он отдавал своей работе всего себя без остатка. Огромные физические нагрузки, тяжелое полуголодное детство – все это с возрастом давало о себе знать. И если он еще держался, то лишь потому, что обладал мощным духовным здоровьем. И поддерживали в нем это здоровье люди, которые окружали его любовью и вниманием.
Он везде был настолько своим, что у него нигде и никогда даже не спрашивали ни пропуск, ни билет. Помню, мы пошли с ним в Георгиевский зал Кремлевского дворца – ни один дежурный не протянул руку за пропуском. Только улыбались и вежливо здоровались.
Как-то мы поехали с ним в Степанакерт. Там Николай Афанасьевич должен был сниматься в фильме «Трудный переход». Не успели сойти с поезда, как администрация картины обратилась к Николаю Афанасьевичу с просьбой дать согласие на участие в творческом вечере. Это было нужно, чтобы задобрить местные власти, без помощи которых, как известно, почти невозможно проводить съемки.
Конечно же, Николай Афанасьевич согласие дал. Вечер был организован в помещении кинотеатра, который не мог вместить всех желающих. Думаю, на площади перед кинотеатром собрался чуть ли не весь город. Нам пришлось пробиваться к входу в плотном оцеплении милиции.
Вначале показали несколько отрывков из ранних фильмов, в которых участвовал Николай Афанасьевич, потом выступил он сам и сказал:
– Посмотрел я эти кадры, и мне стало грустно. Грустно оттого, что таких ролей я больше не сыграю, – молодость не вернешь. И все же я счастлив! Счастлив потому, что вижу – мое творчество приносит вам радость. А это главное.
Кстати, по пути в Степанакерт произошло небольшое происшествие, которое при других обстоятельствах могло бы кончиться плачевно. Это случилось на одной из небольших станций. Мы стояли у окна вагона и смотрели на провожающих. Но вот поезд тронулся, и мы увидели, как какой-то тип на платформе развернулся и дал пощечину женщине, с которой только что разговаривал. Николай Афанасьевич вздрогнул, будто это ударили его, и побледнел. Потом бросился в тамбур. Когда я догнала его, он стоял уже на подножке вагона, держась за поручень, готовый спрыгнуть. А поезд уже набирал скорость.
– Я прыгну за тобой! – успела крикнуть я.
Это его остановило. Он поднял ко мне землистое лицо и стал медленно подниматься. Я представила, что могло бы случиться, если бы он спрыгнул под откос, и заплакала. Он обнял меня и стал успокаивать.