Кузнецов в своих воспоминаниях сообщает, что до середины августа он с командующим Балтийский флотом Трибуцом и Главкоматом Северо-Западного направления считали такую передислокацию нецелесообразной и перед Сталиным этого вопроса не поднимали. Вопрос эвакуации главных сил Балтийского флота из Таллина в Ставке специально не обсуждался. Однако, докладывая в середине июля обстановку в районе Таллина, Кузнецов сообщил о предложении Военного совета флота перенести флагманский командный пункт флота (ФКП) в Лужскую губу и о решении главнокомандования Северо-Западного направления оставить сам Военный совет в Таллине.
Как свидетельствует Кузнецов, Сталин ему ответил: «Таллин нужно оборонять всеми силами». В данном случае автор несколько лукавит. Вряд ли Сталин настаивал на том, чтобы держать там огромную массу совершенно ненужных для обороны города кораблей и судов. Сам же нарком прямого вопроса о выводе главных сил флота из Таллина почему-то не поставил. А ведь перенесение ФКП флота и перевод в Кронштадт нескольких десятков кораблей — это не одно и то же.
Решение об эвакуации флота и гарнизона Таллина было принято лишь тогда, когда были исчерпаны все возможности его обороны. Все это время корабли Балтийского флота стояли на внешнем рейде Таллина, подвергаясь ежедневным атакам авиации противника. При этом Кузнецов в данную ситуацию до последнего момента не вмешивался. Решение о выводе флота из Таллина было принято в общем-то случайно. Во время очередного доклада об обстановке на Северо-Западном направлении Сталин поинтересовался у начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова положением дел на Балтийском флоте. Тот сообщил, что главные силы флота все еще сосредоточены в окруженном Таллине. Для Сталина это стало неприятной новостью. Известна его недоуменная фраза: «А что, разве корабли еще в Таллине?»
Из этого следует, что ни Кузнецов, ни Ворошилов как главком Северо-Западного направления о ситуации с Балтийским флотом Сталина не информировали. Только после вмешательства Верховного последовал приказ немедленно отправить флот в Кронштадт. Военно-административная машина завертелась. Но время было упущено. Как вспоминал позднее адмирал Трибуц, после беседы Шапошникова со Сталиным «на подготовку к прорыву у нас были всего одни сутки». Значит, решение на эвакуацию запоздало по меньшей мере на неделю.
Военный совет флота 25 августа доложил главкому Северо-Западного направления и наркому ВМФ, что приказание об обороне выполняется, все способные дерутся, все оружие брошено на боевые участки, с кораблей сняты все люди, без которых можно обойтись, но под давлением превосходящих сил противника кольцо вокруг Таллина сжимается.
На следующий день уже Кузнецов запросил у Сталина официального разрешение на срочную эвакуацию Главной базы Балтийского флота из Таллина. Формально делать он это права не имел, так как Балтийский флот к этому времени был переведен в оперативное подчинение командованию Северо-Западного фронта. Но армейцы с решением медлили, а ждать больше было уже нельзя. После вмешательства Кузнецова Ставка эвакуацию защитников Таллина и прорыв Балтийского флота в Кронштадт разрешила.
Корабли флота и многочисленные транспорты с загруженным на них 10-м стрелковым корпусом и гражданским населением сосредоточились у островов Найссар и Аэгна 28 августа. Отсюда и начался трагический Таллинский прорыв. Всего за двое суток на минах и от ударов авиации противника было потеряно 19 боевых кораблей и более 50 транспортов и вспомогательных судов. Кузнецов доложил Сталину, что из 20 тысяч эвакуированных было доставлено 12 225 человек (то есть погибли 7775 человек), адмирал Трибуц впоследствии утверждал, что погибло не более 5 тысяч человек. Согласно же наиболее авторитетному исследованию контр-адмирала Р. А. Зубкова, число погибших в ходе Таллинского прорыва составило более 15 тысяч человек.
Кузнецов так описывал разговор со Сталиным, состоявшийся в сентябре 1941 года. Сталин спросил:
— Во время перехода из Таллина мы потеряли шестьдесят кораблей и судов?
— Пятьдесят девять из ста девяноста семи! — уточнил Кузнецов.
На что Сталин ответил:
— Очень большие потери.
— Товарищ Сталин, в создавшейся ситуации флот понес тяжелые потери, но они могли быть гораздо большими. Немцы наверняка рассчитывали потопить весь флот, — начал докладывать Кузнецов. — Тотчас после выхода эскадры из Таллина они подвергли ее ожесточенной бомбардировке. Торпедные катера и самолеты противника вели непрерывные атаки. Необходимого воздушного прикрытия получить не удалось…
После этого нарком начал в деталях рассказывать о трагических обстоятельствах перехода.
Сталин некоторое время слушал молча, потом спросил с упреком:
— Зачем вы мне все это говорите, товарищ Кузнецов?
На это Кузнецов ответил:
— Для того чтобы доложить вам, что, несмотря ни на что, боевой дух балтийских моряков не поколеблен и что они готовы и дальше бить врага…
Споры о том, кто виноват в огромных потерях при прорыве, не утихают по сей день. Основную ответственность справедливо возлагают на командующего Балтийским флотом Трибуца, частичную — на Ворошилова, не доложившего вовремя Сталину о ситуации с Балтийским флотом. В определенной мере лежит она и на Кузнецове.
Продолжаются ожесточенные споры и о том, правильным ли был выбор Трибуца идти центральным фарватером, следовало ли вставать ночью на якоря во избежание подрыва на минах, а главное — на каком основании он оставил транспорты практически без прикрытия, спасая лишь боевые корабли. И, разумеется, неоспорима вина Трибуца в том, что Балтфлот не оказал ни малейшего противодействия немцам и финнам в минировании Финского залива.
Как бы то ни было, никакого наказания за понесенный урон командование Балтийского флота и Северо-Западного Главкомата не понесли. Видимо, спасло их то, что немцы уже подходили к Ленинграду и предстояло решать уже совсем другие вопросы…
В начале сентября Сталин отправил Кузнецова в Ленинград, чтобы организовать более эффективную помощь Балтийского флота Ленинградскому фронту. А по возвращении немедленно затребовал его к себе. Он сообщил наркому о назначении командующим Ленинградским фронтом Г. К. Жукова. Сталина интересовало, участвуют ли корабли в обороне Ленинграда. Кузнецов начал докладывать, но Верховный перебил его, сказав, что положение Ленинграда исключительно серьезное. Прохаживаясь по кабинету, он задал наркому несколько вопросов о составе Балтийского флота, а затем сказал главное, из-за чего, собственно, и вызвал наркома:
— Ни один боевой корабль не должен попасть в руки противника. Поняли ли вы меня? В случае невыполнения этого приказа виновные будут строго наказаны.
Следует сказать, что предварительная разработка плана уничтожения кораблей на случай, если город будет оставлен, на Балтийском флоте проводилась уже с конца августа, но реально корабли еще никто не минировал. Поэтому нарком спросил:
— Какие будут ваши указания по этому вопросу?
— Составьте телеграмму командующему и отдайте приказание, чтобы все было подготовлено на случай уничтожения кораблей, — ответил Сталин.
— Я такой телеграммы подписать не могу! — вырвалось у Кузнецова.
Сталин, не ожидав подобного ответа, остановился и удивленно посмотрел на него:
— Почему?
— Товарищ Сталин!.. — начал взволнованно докладывать Кузнецов. — Флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом. Поэтому директиву ему можно дать только за вашей подписью. Чтобы дать такое ответственное задание, требуется особый авторитет и одних указаний наркома ВМФ недостаточно.
После короткого размышления Сталин приказал Кузнецову отправиться к начальнику Генерального штаба и заготовить телеграмму за двумя подписями: маршала Б. М. Шапошникова и его.
Однако Шапошников тоже брать на себя столь большую ответственность отказался.
— Что вы, голубчик! — изумился он, когда Кузнецов передал ему указание Сталина. — Это дело чисто флотское, и я своей подписи ставить не буду.
— Но есть указание товарища Сталина, — повторил Кузнецов.
После этого нарком ВМФ и начальник Генерального штаба решили заготовить телеграмму и вдвоем идти с ней к Сталину, чтобы убедить его поставить и свою подпись. Так и сделали. Выслушав Кузнецова и Шапошникова, Сталин согласился. Однако подпись не поставил, а документ оставил у себя.
В данном случае можно понять и Сталина, и Кузнецова, и Шапошникова — никто не хотел брать на себя единоличную ответственность за столь опасное дело, как уничтожение целого флота.
Определенная подготовка к возможному уничтожению кораблей в Ленинграде и Кронштадте все же была проведена. Согласно воспоминаниям известного подводника П. Д. Грищенко, в сентябре 1941 года в отсеки подводных лодок загрузили по две-три глубинные бомбы. При этом среди командиров обсуждался возможный прорыв части подводных лодок чрез Датские проливы на Северный флот. Через командующего Балтийским флотом предложение было доложено наркому ВМФ, и тот его одобрил. Однако после стабилизации военной обстановки на Ленинградском фронте об этой идее забыли.
Девушки-добровольцы, направленные в береговые части Балтийского флота. 1941 г. Из архива журнала «Морской сборник»
Год спустя командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Л. А. Говоров обвинил командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца в паникерстве и преждевременном минировании кораблей. Кузнецову пришлось срочно напомнить Сталину, как все происходило в 1941 году, и обвинение было снято.
Что касается Балтийского флота, то теперь его главной задачей стала помощь осажденному Ленинграду. Помимо поддержки огнем корабельной артиллерии и береговых батарей, флот постоянно формировал подразделения морской пехоты, отправляя их в распоряжение командования фронтом. В интересах обороны использовались запасы флота, в том числе и продовольственные.
С 12 сентября начала действовать Дорога жизни по Ладожскому озеру, снабжавшая осажденный Ленинград. Нарком ВМФ и Военный совет Ленинградского фронта поставили перед Ладожской флотилией задачу обеспечить перевозки через озеро.