еского «Союза» и Ленин и все интернационалисты ОТГОРАЖИВАЛИСЬ ПУБЛИЧНО много раз именно во время войны!
Грубая ложь подкупленного немцами Ермоленки или немецких офицеров не заслуживала бы и тени внимания, если бы «документ» не прибавлял какие-то «только что поступившие сообщения» – неизвестно, к кому, как, от кого, когда, – согласно коим «деньги на агитацию» «получаются» (кем? «документ» БОИТСЯ сказать прямо, что обвиняется или подозревается Ленин!! документ молчит, КЕМ «получается»!) «через» «доверенных людей»: «большевиков» Фюрстенберга и Козловского. Будто об этом имеются и данные относительно перевода денег через банки, и «военной цензурой установлен непрерывный (!) обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами»!!
Опять – настолько грубая ложь, что нелепость бьёт в глаза. Будь тут хоть слово правды, как же это могло бы быть тогда, 1) что Фюрстенберга СОВСЕМ НЕДАВНО свободно впустили в Россию и свободно выпустили из неё? 2) что ни Фюрстенберга, ни Козловского не арестовали раньше появления в газетах сведений об их преступлениях? Неужели в самом деле генеральный штаб, если бы он действительно имел в руках хоть какого-нибудь доверия заслуживающие сведения о переводе денег, о телеграммах и т. п., допустил бы разглашение слухов об этом через Алексинских и жёлтую прессу, не арестуя Фюрстенберга и Козловского? Не ясно ли, что перед нами лубочная работа газетных клеветников низшего пошиба, не более того?
Добавим, что Фюрстенберг и Козловский оба не большевики, а члены польской с.-д. партии, что Фюрстенберг – член её ЦК, известный нам с Лондонского съезда (1903), с которого польские делегаты ушли, и т. д. НИКАКИХ денег ни от Фюрстенберга, ни от Козловского большевики не получали. Всё это – ложь самая сплошная, самая грубая.
В чем её политическое значение? Во-первых, в том, что без лжи и клеветы не могут обойтись политические противники большевиков. До того низки и низменны эти противники. Во-вторых, в том, что мы получаем ответ на вопрос, поставленный заголовком статьи.
Доклад о «документах» послан был Керенскому ещё 29-го МАЯ. Керенский член и Временного правительства и Совета, т. е. обеих «властей». С 29-го мая по 18 июля времени уйма. Власть, будь она властью, могла бы и должна была бы САМА «документы» расследовать, свидетелей допросить, подозреваемых арестовать. Власть, обе «власти», и Временное правительство и ЦИК, могли и должны были сделать это.
(18 июля)
1112
Ясно, что Керенский обязан был бы тотчас арестовать Ленина и назначить ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СЛЕДСТВИЕ, если бы он верил хоть минуту в серьёзность обвинений или подозрений.
(«Гнусные клеветы черносотенных газет и Алексинского», 18 июля)
1113
Не хотят ли кое-какие «вожаки» нашего генерального штаба повторить дело Дрейфуса? На эту мысль наводит возмутительно-наглая и дикая клевета, напечатанная в «Живом Слове».
(«Новое дело Дрейфуса?», 18 июля)
1114
Вот некоторые из приёмов нашей новейшей республиканской дрейфусиады. Сначала «двигали» три главных «довода»: Ермоленку, 20 миллионов у Козловского, припутывание Гельфанда. На другой день главная погромная газета «Живое Слово» печатает уже две «поправки», признавая «вождя» большевиков не подкупленным, а фанатиком и заменяя 20 миллионов 20 тысячами. А другая газета уже объявляла второстепенными показания Ермоленки. <…> Припутывают Гельфанда, стараясь изо всех сил создать какую-то связь между ним и большевиками. А на деле именно большевики в женевском ещё «Социал-демократе» назвали Гельфанда ренегатом, выступили против него с беспощадным осуждением, как против немецкого Плеханова, устранили раз навсегда всякую возможность какого бы то ни было сближения с подобными социал-шовинистами. Именно большевики в Стокгольме на торжественном заседании при участии шведских левых социалистов категорически отказались не только разговаривать с Гельфандом, но даже допустить его в каком бы то ни было качестве, хотя бы гостем.
Фюрстенберг вёл торговые дела, как служащий фирмы, в коей участвовал Гельфанд. Коммерческая и денежная переписка, конечно, шла под цензурой и вполне доступна контролю целиком. Стараются спутать эти коммерческие дела с политикой, хотя ровно ничем этого не доказывают!!
Доходят до такой смешной вещи, что «Правду» упрекают за то, что её телеграммы в социалистические газеты Швеции и всех других стран (шедшие, разумеется, тоже через цензуру и вполне известные цензуре) перепечатывались немецкими газетами, иногда с искажением! Точно перепечатку или злостные искажения можно ставить в вину!
(«Дрейфусиада», 20 июля)
1115
Небезынтересно отметить, что газета правящей партии эсеров, «Дело Народа», от 6-го июля, несмотря на всю её вражду к большевикам, вынуждена признать глубокие экономические и политические причины движения 3 и 4 июля. Глупая, грубая, гнусная ложь об искусственном вызывании этого движения, об агитации большевиков ЗА выступление, с каждым днем будет разоблачаться больше и больше.
(«Три кризиса», 20 июля)
1116
Я считаю долгом официально и письменно подтвердить то, в чём, я уверен, не мог сомневаться ни один член ЦИК, именно: что в случае приказа правительства о моём аресте и утверждения этого приказа ЦИК-том, я явлюсь в указанное мне ЦИК-том место для ареста. Член ЦИК Владимир Ильич Ульянов (Н. Ленин)
(Письмо в Бюро ЦИК, 20 июля)
1117
Приплетают имя Гельфанда, но умалчивают о том, что никто с такой беспощадной резкостью не осудил Гельфанда ещё в 1915 году, как женевский «Социал-демократ», который мы редактировали и который в статье «У последней черты» заклеймил Гельфанда как «ренегата», «лижущего сапог Гинденбурга», и т. п. Всякий грамотный человек знает или легко может узнать, что ни о каких абсолютно политических или иных отношениях наших к Гельфанду не может быть и речи.
Припутывают имя какой-то Суменсон, с которой мы не только никогда дел не имели, но которой никогда и в глаза по видели. Впутывают коммерческие дела Фюрстенберга и Козловского, не приводя ни одного факта, в чём же именно, где, когда, как, коммерция была прикрытием шпионства. А мы не только никогда ни прямого, ни косвенного участия в коммерческих делах не принимали, но и вообще ни копейки денег ни от одного из названных товарищей ни на себя лично, ни на партию не получали. <…> О буржуазией прессе мы не говорим. Разумеется, Милюков столько же верит в наше шпионство или в получение нами немецких денег, сколько Марков и Замысловский верили в то, что евреи пьют детскую кровь. Но Милюков и Ко знают, что делают.
(Письмо в редакцию «Новой жизни», 24 июля)
1118
Дурачки эсеровской и меньшевистской партии ликовали, купаясь самовлюблённо в лучах министерской славы их вождей.
(«Уроки революции», июль)
1119
Церетели типичнейший представитель тупого, запуганного филистерства.
(То же)
1120
И Джунковский и РОДЗЯНКО не позже 7 мая 1914 г. УЗНАЛИ, что Лжемалиновский провокатор. Ни один из этих деятелей НЕ ПРЕДУПРЕДИЛ представленные в Думе политические партии и в первую очередь большевиков о провокаторе в их среде!! Разве это не преступление?
(«Под суд Родзянку и Джунковского за укрывательство провокатора!», 30 июля)
1121
Прорыв на фронте внутренней войны состоял в том, что буржуазия облила своих классовых врагов, большевиков, морями вони и клеветы, проявив в этом гнуснейшем и грязнейшем деле оклеветания политических противников неслыханное упорство.
(«Благодарность князю Г. Е. Львову», 1 августа)
1122
В газетах от 22 июля напечатано сообщение «от прокурора Петроградской судебной палаты» о расследовании событий 3−5 июля и о привлечении к суду, за измену и за организацию вооружённого восстания, меня вместе с рядом других большевиков. <…> Я уехал из Петрограда по болезни в четверг 29 июня и вернулся только во вторник 4 июля утром. Но само собою разумеется, что за все решительно шаги и меры как Центрального Комитета нашей партии, так и вообще нашей партии в целом я беру на себя полную и безусловную ответственность. На мое отсутствие мне необходимо было указать, чтобы объяснить мою неосведомлённость насчёт некоторых деталей и мою ссылку, главным образом, на появившиеся в печати документы. <…>
Напечатан ещё более важный документ, именно текст воззвания, подписанного ЦК нашей партии и составленного 3 июля ночью. Это воззвание было составлено и сдано в набор уже ПОСЛЕ того, как движение, вопреки нашим усилиям сдержать или, вернее, регулировать его, перелилось через край, – после того, как выступление уже стало фактом.
Вся безмерная низость и подлость, всё вероломство церетелевского прокурора проявляется именно в ОБХОДЕ им вопроса о том, когда именно, в какой день и час, до большевистского воззвания или после него, выступление НАЧАЛОСЬ.
В тексте же этого воззвания говорится о необходимости придать движению МИРНЫЙ и ОРГАНИЗОВАННЫЙ характер!
Можно ли себе представить более смехотворное обвинение в «организации вооружённого восстания», как обвинение организации, в ночь на 4-ое, т. е. в ночь перед решающим днем, выпустившей воззвание о «мирном и организованном выступлении»? <…>
Далее. Прокурор умалчивает о том, что Бронштейн и Апфельбаум в РЯДЕ речей к рабочим и солдатам, подходившим к Таврическому дворцу 4-го июля, призывали их РАЗОЙТИСЬ после того, как они уже продемонстрировали свою волю. <…>
Кстати. Я лично, вследствие болезни, сказал только одну речь 4-го июля, с балкона дома Кшесинской. Прокурор упоминает её, пробует изложить её содержание, но не только не называет свидетелей, а опять умалчивает о свидетельских показаниях, данных в печати! Я далеко не обладал возможностью иметь полные комплекты газет, но все же видел два показания в печати: 1) в большевистском «Пролетарском Деле» (Кронштадт) и 2) в меньшевистской, министерской «Рабочей Газете». Почему бы этими документами и гласным обращением к населению не проверить содержания моей речи?