Но Анна не разделила его успеха: она умерла в 1843 году родами пятого ребенка, к великой скорби мужа и сестер, особенно Елизаветы, которая жила вместе с Краевскими.
Скоро изменения случились и в жизни младшей сестры. Красота девушки поразила в самое сердце Ивана Панаева. А присущая ему обволакивающая ласковость очаровала не избалованную нежностью Авдотью. Обоюдные чувства были так горячи, что 25-летний Панаев решил жениться. Почему-то принято считать, что он «пришел, увидел, победил», не «проверив своих чувств», бросился в брачный омут, поэтому скоро охладел. На самом деле его ухаживания и сватовство продолжались более двух лет, и, если за это время намерения влюбленных не изменились, их чувства никак нельзя назвать несерьезными.
Оба – и жена и муж – написали на склоне дней мемуары. И оба ни словом не обмолвились в них о собственном «утре любви». Некоторый свет на первые дни их совместной жизни проливают воспоминания родственников.
Кузен Панаева, Владимир, не чуждый писательскому делу, рассказал некоторые подробности того, как женился двоюродный брат. «Мать Ивана Ивановича не хотела и слышать о женитьбе сына на дочери актера. Два с половиной года Иван Иванович разными путями и всевозможными способами добывал согласие матери, но безуспешно; наконец, он решился обвенчаться тихонько… и, обвенчавшись, прямо из церкви, сев в экипаж, покатил с молодою женой в Казань… Мать, узнавши, разумеется, в тот же день о случившемся, послала Ивану Ивановичу в Казань письмо с проклятием». Для Авдотьи Брянской брак с Иваном Панаевым был блестящей партией. А для Панаева женитьба на дочери актера – банальным мезальянсом. Правда, Яков Брянский дал за дочерью нестыдное приданое, но это в расчет не принималось.
Через ближайших родственников Лихачевых Панаевы находились в родстве и свойстве с князьями Барятинскими, Хованскими, графами Шереметевыми. Иван приходился внучатым племянником известнейшему поэту своего времени Гавриле Державину. Фамилия Панаевых вообще отличалась литературными дарованиями. Дядя Ивана, Владимир Иванович, перед которым все родственники благоговели, был известным коллекционером и поэтом, писал стихи об аркадских пастушках. Его племянники Валериан и Ипполит Александровичи обладали публицистическим даром. Две тетки Панаева сотрудничали в журнале «Благонамеренный». Кузен Валериан Александрович Панаев (1824–1899), инженер-путеец по образованию и профессии оставил «Записки», в которых уделил много места темам и проблемам, к литературе не относящимся. Но, связанный с литературными кругами родством, пристрастиями, наконец, собственной несомненной творческой одаренностью, он немало поведал о писателях, журналистах, издателях своего времени.
За месяц до появления на свет будущий писатель и фельетонист Иван Панаев потерял отца, также не чуждого литературному творчеству. Мальчик рос в доме бабушки и дедушки, Берниковых, приемных родителей его матери. Берниковы воспитывали ее, выдали замуж, и после своего скорого вдовства она поселилась у них.
Отношения с матерью, Марьей Лукьяновной Хулдубашевой, у Ивана сложились довольно замысловато. Воспитанием сына вдова практически не занималась, предпочитая жить в свое удовольствие – широко и не считая денег. Дедушка и бабушка до безумия любили внука, определили в Благородный пансион при Петербургском университете (1830) и оставили ему хорошее наследство. Близ Петербурга Ивану принадлежал берег Невы версты на четыре; землю брали в аренду и строили на ней фабрики и разные другие торговые заведения. Доход от аренды с каждым годом увеличивался. На этой земле, кроме того, находился барский дом, полный всякого добра: мебели, белья и серебра. Панаеву достался и капитал тысяч в пятьдесят. Он мог быть очень богатым человеком, но опекунша-мать наследство сына сильно пощипала, окружив себя приживалками и мошенниками-управляющим. После смерти приемного отца, дедушки Ивана, она переселилась в Петербург, жила по-барски и так умела обойти своего легкомысленного сына, что он пребывал в полном неведении, откуда берутся деньги для богатой жизни матери. Чиновник-делец, выбранный матерью, умел всегда, когда было нужно заставить, Панаева, подписывать бумаги на продажу или залог участков земли.
Когда Панаев женился и пожелал сам управлять своим имуществом, оказалось, что часть земли была продана, другая заложена, и долгов было столько, что следовало скорей продать оставшуюся землю, чтобы развязаться с обязательствами.
Однако молодой человек очень любил свою добродушную безалаберную матушку, которая всегда умела утешить его в детских горестях. Позже, в минуты отчаянья, он приходил на ее могилу: «И ныне бегу от бездушных людей // К тебе на кладбище, родная! // Мне легче лежать на могиле твоей, // В горючих слезах утопая».
Панаев, обладая живым и общительным характером, вскоре приобрел обширные литературные знакомства. Не было ни одного сколько-нибудь известного литератора того времени, которого бы он не знал и с которым бы не встречался. С детства он привык жить по-барски и не мог ограничивать себя в прихотях. Эта страсть к беззаботной, роскошной жизни, по-видимому, передалась ему от матери.
Некоторые родственники взглянули на женитьбу Ивана Ивановича со злорадством, которое обрушивалось при всяком удобном случае в отсутствие Ивана Ивановича на его молодую жену. Но нашлись и доброжелатели. Мать Валериана Панаева встретила молодоженов с распростертыми объятиями. Красота Авдотьи – как ее стали называть на французский манер, Эдокси, – и ее воспитанность производили впечатление, поэтому в этом отношении репутации Панаева как дворянина и образованного человека ничего не угрожало.
Валериан вспоминал: «Молодая жена Ивана Ивановича, встретив теплое, приветливое отношение со стороны моей матери, полюбила ее, как можно любить только родную мать, и мы все сделались в короткое время друзьями. Весьма естественно, что я, вследствие малой разницы лет, сдружился всего ближе с молодою женою Ивана Ивановича, которая хотя и была на два с половиной года старше меня, но в полном смысле слова была по воззрениям своим дитя моложе меня. Кроме того, что она никогда не была в деревне, но вообще она и в Петербурге жила, как говорится, взаперти, под самым строгим режимом. А потому, вырвавшись на волю, она похожа была на птичку, выпущенную из клетки, и резвилась, как резвятся маленькие дети».
Торг. Сцена из крепостного быта. Художник Н.В. Неврев
Панаев совместил представление молодой жены родственникам с разделом наследства. Делить пришлось и «крещеную собственность» – крепостных. Авдотье этот раздел запомнился своим драматизмом. Разлучаемые умоляли сжалиться, рыдали, рвали на себе одежду и волосы. Панаеву удалось обменяться с дядями, отдав им рослого молодого лакея за тщедушную девочку, чтобы не разлучить семьи. Дяди посмеивались над своим нерасчетливым молодым племянником и охотно соглашались на обмен. Одну взрослую дворовую девушку Панаев уступил даром, потому что мать умоляла его не разлучать ее с единственным детищем. Панаев отменил барщину, отдав все поля и угодья крестьянам, с баб запретил брать побор холстом и живностью, так что оброку мужикам приходилось платить вполовину менее, чем прежде. Узнав о таких распоряжениях Панаева, все соседние помещики вознегодовали на него, в том числе и родственники, укоряя его, что он подрывает помещичью власть.
Если бы не эпизод с разделом крестьян, то «сельский» период жизни остался бы в памяти Авдотьи исключительно в розовых тонах. Впоследствии в своих произведениях она связывала возможность полноценного существования женщины с природным, усадебным миром. Там, полагала она, в пространстве, образованном синтезом естественного и цивилизованного, женщина способна создать гармоничный мир и максимально реализовать себя как личность.
Однако ни одной, даже слабой попытки удалиться в провинциальную глушь и погрузиться в природу она ни разу не предприняла.
Свекровь Марья Лукьяновна в конце концов смягчилась и невестку приняла. Она доверила Эдокси исполнять обязанности молодой хозяйки дома, напоминавшего скорее светско-аристократический салон (в доме Панаевых привыкли жить безалаберно, роскошно, открыто). Так что и в этом отношении все благополучно устроилось. Тому много способствовали необыкновенная внешняя привлекательность Авдотьи и ее искреннее желание всем понравиться и быть приятной.
Валериан Панаев делился впечатлениями о новой родственнице: «Красота этой девушки была очень оригинальна. При весьма красивых чертах лица она отличалась чрезвычайно оригинальным цветом, редко встречающимся: смуглость, побеждаемая нежным в меру румянцем, но не лоснящимся, как это обыкновенно бывает у южных жителей и что не особенно красиво, но румянцем матовым. Я остановился на этом характеристичном цвете лица потому, что он, при взгляде на него, первый бросался в глаза, и точно такого мне не случалось уже встретить другой раз».
Иван успокоил сердце примирением с матерью, потщеславился перед родственниками красотой и любовью молодой жены, уладил, по-видимому, какие-то финансовые вопросы и снова отправился в столицу.
Маленькая хозяйка литературного салона
Панаеву принадлежал капитал в пятьдесят тысяч и на паях с родственниками собственный дом в Петербурге. Однако ему было выгоднее сдавать свое жилье и нанимать для себя другое, более удобное. Так что молодожены снимали дорогие просторные квартиры и жили на широкую ногу.
С 1831 года Иван Иванович тринадцать лет корпел на государственной службе, почти не получая жалованья: ему было неохота делать чиновничью карьеру. При его светской ловкости, обаянии и лоске грешно было тратить жизнь на отправление постылых служебных обязанностей. Они только мешали его страсти к изящной словесности, честолюбивым планам в области литературы. Для русского дворянина подобная деятельность к 1830–1840 годам, несмотря на николаевское лихолетье, уже не была зазорна и малопочтенна, а, кроме того, сулила значительную прибыль. В прозе в это время созревала (с французской подачи) так называемая натуральная школа – тексты, снабженные увлекательным, непредсказуемым крепким сюжетом и житейскими детализированными наблюдениями. Это направление весьма импонировало Панаеву.