овышении социального статуса Некрасова. Там собиралось, безусловно, самое аристократическое общество в России, существенно превосходя в этом отношении Московский Английский клуб, сатирически прославленный Грибоедовым. Несомненно, что к этому месту Некрасова притягивали карты — в «портретной» велась большая игра. Здесь поэт завел чрезвычайно статусные знакомства: с графом Александром Владимировичем Адлербергом, личным другом наследника престола, будущего императора Александра II; с Александром Агеевичем Абазой, впоследствии министром финансов, государственным контролером; позднее — с Николаем Карловичем Краббе, впоследствии управляющим Морским министерством и с многими другими лицами схожего положения при дворе и в правительстве.
Круг знакомств Некрасова по Английскому клубу включал самых разных персонажей. Эта сторона некрасовского «окружения» трудно поддается изучению, поскольку многие высокопоставленные лица не стремились документировать и афишировать ни свое знакомство с издателем оппозиционного журнала, ни свои карточные похождения. В частности, о том, что Абаза был карточным партнером Некрасова, известно только по ироническим воспоминаниям самого поэта, выразившего ему (как и графу Адлербергу) благодарность за свои выигрыши. Тем не менее несомненно, что знакомства были обширными, иногда «неожиданными» и, возможно, не раз помогали Некрасову в трудные для журнала времена.
Постепенно игра из клуба перемещается на частные квартиры, в дома, где можно без помех ставить на кон безумные деньги. Видимо, с 1852 года карты начали превращаться для Некрасова в постоянный и, возможно, самый важный источник дохода. Как ни странно, источник довольно надежный. Некрасов предпочитал коммерческие игры вроде преферанса или виста, то есть лишь отчасти зависящие от случая, удачи и в значительной степени требовавшие для выигрыша расчета, логики (в отличие от игр азартных, подобных фараону, основанных исключительно на удаче). Некрасов быстро превратился в профессионального игрока, с замечательным знанием механизма игры, ее психологии, с железной системой, с чутьем, до какого предела можно доходить, когда и на какой сумме остановиться. Судя по всему, он обладал замечательным хладнокровием, абсолютной безжалостностью к противнику и, самое важное, страстным желанием выигрывать. Всё это превратило для него карточную игру в источник такого дохода, какого никогда не приносило ни одно из его изданий. Проигрыши ему Адлерберга, Абазы и Краббе, светлейшего князя Иоанна Григорьевича Багратион-Грузинского, видимо, доходили до сотен тысяч рублей. Конечно, и Некрасову наверняка случалось проигрывать, и немало, но всё-таки выигрывал он существенно чаще. При этом в самой страсти к игре и даже в том, что она стала почти профессией, в тогдашнем круге «Современника» никто не видел ничего дурного или специфического и тем более никакого противоречия с редакторской деятельностью и поэтическим творчеством.
Эпизодическим стало членство Некрасова в Обществе посещения бедных, в которое он вступил в этом году. В то время эта благотворительная организация, созданная в 1846 году по инициативе князя Владимира Федоровича Одоевского, была присоединена к Императорскому человеколюбивому обществу — официозной организации, которую возглавлял герцог Максимилиан Лейхтенбергский, муж великой княгини Марии, любимой дочери Николая I, и членами которой были крупные чиновники и члены царской семьи. Членский взнос в Обществе посещения бедных составлял 14 рублей серебром. Его участники обязывались посещать бедные семьи, состоявшие под его покровительством. В Общество посещения бедных входили многие литераторы круга «Современника», в том числе Дружинин, Панаев, Тургенев, Фролов, Лонгинов; видимо, по рекомендации последнего Некрасов и вступил в него. О том, какие функции выполнял там Некрасов, сведений не сохранилось. В 1855 году оно прекратило существование. Возможно, его деятельность, к этому времени несколько деградировавшая, вызвала скептицизм Некрасова, отразившийся в написанном в конце года стихотворении «Филантроп», где сиятельный благотворитель (в котором добрейший князь Одоевский не без оснований заподозрил карикатуру на свою персону) не может отличить «голодного от пьяного».
В поэзии Некрасова в 1852 году продолжается затишье: кроме стихотворений «Блажен незлобивый поэт…» и «Муза», написаны альбомное стихотворение «За городом» и два любовных фрагмента: обращенный к Панаевой отрывок «О письма женщины, нам милой!» (вводящий новый мотив в этом цикле, когда, любя, уже предчувствуешь, что будет после расставания) и стихотворение «Застенчивость», в котором отношения с Панаевой отразились косвенно. Кроме них написаны своеобразные сатирические новеллы «Прекрасная партия» и «Филантроп», интересные прежде всего тем, как практически те же самые фельетонные средства, которые использовались в «Чиновнике» или «Говоруне», — просторечия, сопряжение высокого и бытового, игривые затейливые рифмы — теперь начинают служить глубокому и серьезному содержанию. Само возвращение к сатире, к социальной проблематике демонстрирует возвращенную после «Блажен незлобивый поэт…» смелость, вызывают ощущение постепенного возвращения голоса.
1853 год начался как обычно: в трудах, недовольстве собой, здоровьем, литературой. Однако Некрасов смог позволить себе провести вторую половину мая и почти всё лето в небольшом имении Алешунино, где с удовольствием охотился на птиц, стреляя «из отличного английского ружья («Пордэя»), за которое заплатил несметные суммы, выигранные, впрочем, в один вечер», как он сообщал Тургеневу, в том же письме рассказывая о своих «клубных подвигах». После Алешунина он ездил на охоту в Ярославскую губернию — видимо, в Грешнево. До этого он не позволял себе столь долгих отлучек; видимо, его помощники по изданию — Гаевский, Михаил Михайлов — вызывали у него достаточное доверие.
Впрочем, после возвращения в Петербург Некрасов снова начинает жаловаться на хандру и нездоровье. «…Мне редко удается писать к тебе — и это не потому, чтоб я был занят, а нахожусь почти постоянно в таком негодном духе, что самому скверно. Кажется, приближается для меня нехорошее время: с весны заболело горло, и до сей поры кашляю и хриплю — и нет перемены к лучшему, грудь болит постоянно и не на шутку; к этому, нервы мои ужасно раздражительны; каждая жилка танцует в моем теле, как будто у них вечный праздник, и мне от этого совсем не весело; каждая мелочь вырастает в моих глазах до трагедии, и вдобавок — стихи одолели — т. е. чуть ничего не болит и на душе спокойно, приходит Муза и выворачивает всё вверх дном; и добро бы с какой-нибудь пользой, а то без толку, — начинается волнение, скоро переходящее границы всякой умеренности, — и прежде чем успею овладеть мыслью, а тем паче хорошо выразить ее, катаюсь по дивану со спазмами в груди, пульс, виски, сердце бьют тревогу — и так, пока не угомонится сверлящая мысль», — пишет он Тургеневу.
Жизнь идет по-прежнему: продолжается регулярное «чернокнижие», вдохновляемое вернувшимся Дружининым. В журнале появляются новые сотрудники. Активное участие в «Современнике» принимает Константин Дмитриевич Ушинский, будущий знаменитый педагог-практик и теоретик педагогики, печатается Григорович, Дружинин снова становится «иногородним подписчиком». Толстой, по-прежнему издалека, присылает рассказ «Набег» и сердится, что его печатают с серьезными цензурными искажениями, а Некрасов убеждает его, что в тексте сохранилось много хорошего, внутренне несколько раздражаясь из-за неуступчивости молодого автора, его упорного нежелания понимать, в каких условиях приходится издавать журнал.
Однако одно изменение бросается в глаза: в первых же номерах «Современника» за 1853 год мы видим много стихов. Печатается Яков Петрович Полонский, появляются стихотворения Афанасия Афанасьевича Фета, Аполлона Николаевича Майкова, публикуются переводы из Байрона, Гёте, Гейне, Шиллера (этот наплыв поэзии продолжится и в следующем году, когда будут напечатаны стихотворения Тютчева, почти 20 стихотворений Фета, лучшие стихотворения Алексея Константиновича Толстого). Сам Некрасов публикует в «Современнике» больше стихов, чем практически за все предыдущие годы; правда, написаны они в 1852 году — ему по-прежнему «не до стихов», 1853 годом датированы только стихотворение «Памяти приятеля», навеянное воспоминанием о Белинском, и длинная стихотворная сатира «Отрывки из путевых записок графа Гарайского». Некрасов охотно дает место в журнале и Фету, и Полонскому, и А. К. Толстому с их «шалями с каймою» и «колокольчиками» — и по их таланту, и по сочувствию к поэзии как таковой.
Этот неожиданный подъем интереса к лирике в обществе (в те же годы П. В. Анненков готовит к изданию сочинения Пушкина), длившийся до 1856 года, с одной стороны, явление вполне органичное для периода реакции и застоя. С другой стороны, можно видеть в таком потоке интимной лирики симптом какого-то предчувствия, смутного ощущения перемен. И эти перемены показались на горизонте уже в середине 1853 года.
Еще в конце 1852 года возникли разногласия между Россией и Францией по поводу христианских святынь на землях, находящихся под властью Турции. Луи Бонапарт, только что провозглашенный императором под именем Наполеона III, требовал привилегий для католиков в отношении доступа к ним. Россия выразила готовность отстаивать интересы православных в Турции и подчиненных ей землях. В феврале 1853-го с этой целью в Стамбул была направлена дипломатическая миссия под руководством князя А. С. Меншикова. Длившиеся до конца мая переговоры, в которые втянулись Франция, Великобритания и Австрия, завершились угрожающей российской нотой турецкому правительству. В свою очередь, европейские державы подписали меморандум, в котором обязались защитить Турцию в случае посягательств на ее суверенитет. Россия оказалась на грани войны не только с крайне слабой Турцией, но и с тремя сильнейшими европейскими державами. Поскольку нота не возымела желанного действия, Николай I принял решение занять Молдавию и Валахию — они находились в зоне влияния Турции, но не под ее властью, и там не было турецких войск. 14 июня 1853 года был обнарод