Возможно, отчасти дело было в том, что Добролюбов имел больше эстетических наклонностей, чем Чернышевский, больше любил художественную литературу как таковую. Некрасов искренне полюбил его и за несомненное дарование критика, и за суровую, но одновременно юношескую и пылкую натуру. Письма Некрасова Добролюбову по приятельской искренности почти сравнялись с письмами Тургеневу. Добролюбов по желанию Некрасова быстро стал новым жильцом в квартире на Литейном, в то время как Чернышевский, человек семейный, только приходил работать за своей конторкой в некрасовском кабинете, собственно, и представлявшем собой редакционное помещение «Современника». Чернышевский вспоминал: «По выходе из Педагогического института Добролюбов поселился на квартире сырой и производившей неприятное впечатление своими мрачными стенами, штукатурка которых была старая, полу-обвалившаяся, потускнелая, загрязненная. Меблировка (от хозяев) была очень скудная и дрянная, так что первая комната, служившая приемной, представляла вид амбара, почти пустого. Мне не раз и не два случалось бывать у Добролюбова, но из моих посещений не выходило, разумеется, никакого результата для улучшения его житейской обстановки. Как только вздумалось Некрасову побывать у него, она изменилась. Некрасов проехал от него прямо ко мне и начал разговор прямо словами: «Я сейчас был у Добролюбова, я не воображал, как он живет. Так жить нельзя. Надобно приискать ему другую квартиру». За этим началом следовало продолжение, переполненное упреками мне за мою беззаботность о Добролюбове: «Положим, вы сами не умеете ни за что взяться, но хоть сказали бы вы мне». Особенно много огорчала Некрасова сырость квартиры Добролюбова. Он говорил, что при слабости здоровья Добролюбов может сильно пострадать, если останется в такой обстановке».
Согласно мемуаристу, поэт не стал откладывать в долгий ящик решение проблемы и сразу принялся за улучшение быта ценного сотрудника: «Вернувшись домой, Некрасов тотчас же поручил брату (Федору Алексеевичу) разыскивать квартиру для Добролюбова. Дал такое же поручение и своему слуге Василию. Когда я зашел к Некрасову, часа через два, через три после того, как он был у меня, он говорил уже о том, что затруднений с устройством сносной жизни для Добролюбова будет гораздо больше, нежели я могу воображать. Приискать порядочную квартиру и меблировать ее, разумеется, нетрудно, но это еще ничего не значит. Надобно устроить, чтобы у него и обед был хороший. Как быть с этим? Обедать каждый день в ресторане — это скучно, да и некогда Добролюбову. Надобно приискать какого-нибудь добросовестного слугу, умеющего хорошо готовить. Это нелегко. Но как-нибудь устроится и это. Я ушел. Когда пришел к Некрасову на следующий день утром, услышал от него, что дело уладилось удобнее, чем можно было надеяться».
Критик превратился в кого-то вроде еще одного некрасовского домочадца, своеобразного члена семьи: «Панаев и Некрасов жили тогда уже на той квартире в доме Краевского, которую продолжали занимать столько лет потом. По черной лестнице этой квартиры, в том же этаже, было помещение из двух комнат с передней. Не умею теперь припомнить, были ли жильцы в этой небольшой квартире или она стояла пустая. Но, так или иначе, она была в запущенном состоянии. Слуга Некрасова, поискавши квартир по городу, вспомнил об этой и сказал Некрасову. Ее тотчас же начали поправлять (если были на ней жильцы, то, разумеется, люди очень небогатые, и с радостью передали Некрасову квартиру, получив от него вознаграждение за согласие переселиться из нее. Кажется, именно так и было: квартира была куплена у прежних владельцев), и дня через два или три Некрасов уже мог переселить туда Добролюбова. Поселившись тут, Добролюбов не имел своего собственного обеда: он обедал у Панаевых, вместе с которыми обедал Некрасов. А в те дни, когда Некрасов обедал особо от Панаевых на своей половине, Добролюбов обедал, как ему когда лучше нравилось, или с Некрасовым, или с Панаевым. Изредка ему случалась надобность обедать на своей квартире. Это бывало, например, когда у него гостил кто-нибудь из его приятелей, служивших в провинции и приезжавших побывать в Петербурге, если этому приятелю не хотелось обедать у Панаевых; или когда Добролюбову был недосуг оторваться надолго от работы на время обеда (обед у Панаевых был, разумеется, неторопливый; по окончании его обедавшие пили чай и долго оставались вместе). В таких случаях Добролюбову приносили обед от Панаевых. Пил чай вечером он очень часто на своей квартире или потому, что не хотел отрываться от работы, или потому, что у него был кто-нибудь. Но утром он обыкновенно приходил пить чай к Некрасову и, если имел досуг, оставался тут и завтракать.
Вообще он проводил в комнатах Некрасова очень много времени, утром почти каждый день и вечером часто. Тут они вместе читали рукописи, просматривали корректуры, говорили о делах журнала; так что довольно большую долю своей работы по редижированию журнала Добролюбов исполнял в комнатах Некрасова».
Так же, как и в Чернышевском, в Добролюбове Некрасов чувствовал и высоко ценил лояльность журналу и быстро стал ему доверять. Это не значило, что он полностью отдал какие-то части журнала на откуп своим сотрудникам. По свидетельству мемуаристов, Некрасов продолжал внимательно следить за всем, что печаталось в «Современнике», и журнал до конца оставался «его» изданием. Но он доверял их оценкам, особенно в тех случаях, когда чувствовал себя некомпетентным (прежде всего, когда дело касалось философских или научных трудов), их видению будущего журнала, его направления.
Влияние новых сотрудников на редакционную политику «Современника» становится решающим в конце 1857-го — начале 1858 года. По предложению Чернышевского структура журнала была радикально изменена: вместо прежних пяти отделов («Словесность», «Науки и художества», «Критика», «Библиография» и «Смесь») теперь были два: «1. Словесность, науки и художества» и «2. Критика и библиография» (и в качестве непронумерованного дополнения — «Смесь»; с сентября в предвкушении разрешения печатать политические известия ее заменили на «Современные заметки», значительно увеличенные в размере). Такая рубрикация, в которой объединялись сочинения художественные, публицистические и научные, отражала тогдашнее представление о литературе как общественном явлении, о задачах литературы по отражению общественной проблематики. Кроме того, в июне 1858 года появляется постоянное приложение «Устройство быта помещичьих крестьян», в котором печатаются максимально «цензурные» материалы по наиболее животрепещущему вопросу русской жизни. В начале 1859 года, когда становится, наконец, возможным публиковать политические новости, в «Современнике» остаются два отдела: «1. Словесность, науки и художества» и «2. Современное обозрение». С самого начала 1858 года исчезает отдел «Моды», который заполняли супруги Панаевы. В 1859 году появляется «Свисток» — придуманное Добролюбовым сатирическое приложение, в котором участвует и Некрасов.
Всё это — проявление установки на «серьезность» (едва ли не единственная более или менее легкомысленная рубрика осталась в ведении И. И. Панаева, который писал о петербургских событиях и развлечениях) и одновременно следствие изменения самого понятия литературы: на место литературы как изящной словесности приходило существенно более широкое понятие, включавшее в себя не только беллетристику, но и критику и ученые сочинения. Чтобы быть литератором, теперь не обязательно было писать стихи или художественную прозу; критик и публицист, пишущий статьи по вопросам общественной важности, становится не менее, а может быть и более значимой фигурой, чем романист или поэт. Поэтому меняется и место Чернышевского и Добролюбова — и не только в журнале, но и в литературе.
На протяжении 1857–1859 годов за литературной критикой в «Современнике» наблюдает Добролюбов, Чернышевский выступает с публикациями по крестьянскому вопросу, печатает статьи политэкономического, исторического, публицистического содержания, то есть перемещается в первый отдел, фактически становится не просто ведущим критиком, но ведущим литератором. В свою очередь, статус Добролюбова уже не сильно уступает статусу, например, Тургенева.
Это меняет отношение Некрасова к Тургеневу и другим литераторам. Если раньше ему казалось, что для журнала прежде всего необходимы качественная беллетристика и громкие имена писателей, то теперь становится более важным направление «Современника». Соответственно у Некрасова исчезает страх возможной потери какой-либо писательской знаменитости, он смиряется с тем, что нужно «отпустить на волю» своих «литературных приятелей». В феврале 1858 года Некрасов сам разослал подписантам «обязательного соглашения» письмо с предложением расторгнуть его, которое было с готовностью принято ими. Это не означало, что они совершенно порывали с «Современником» и самим Некрасовым. И Островский, и Толстой, и Тургенев, и Григорович продолжали периодически печататься в журнале, но рассматривать их как исключительно «своих» авторов его редактор больше не мог. Никто из них не хотел прямо ассоциироваться с журналом, воспринимавшимся как орган, возглавляемый Чернышевским и Добролюбовым, хотя и не видел причин вовсе не печататься в нем.
Конечно, тем самым беллетристический отдел «Современника» был ослаблен. В 1858 и 1859 годах в нем были напечатаны только два произведения Тургенева (соответственно «Ася» и «Дворянское гнездо»), одна пьеса Островского («Не сошлись характерами!»); Толстой опубликовал одну, едва ли не самую неудачную свою повесть «Альберт»; ничего не дал обычно плодовитый Григорович. Беллетристику в «Современник» поставляли преимущественно второ- и третьеразрядные авторы вроде Евгения Карновича, Ильи Селиванова или Павла Мельникова-Печерского. Не удалось сотрудничество в 1859 году с Достоевским, вернувшимся из ссылки и готовым предложить журналу свои новые произведения. Встреча старых знакомых, по воспоминаниям Достоевского, была очень теплой: страдания, перенесенные когда-то открытым им писателем, вызывали сочувствие Некрасова, который в 1848 году сумел избежать серьезных неприятностей. Переговоры, однако, закончились безрезультатно, и повесть «Село Степанчиково и его обита