ушкина, Ивана Федоровича Горбунова, Елисеева, Николая Ивановича Костомарова (правда, по какой-то причине в списке авторов не было Писарева) и только что написанная «современная повесть» «Суд», созданная Некрасовым под впечатлением от процесса над Пыпиным и Жуковским. Это было еще одно «герметичное» произведение Некрасова, продолжающее короткую в его творчестве линию стихов о перипетиях литературной жизни.
ШТОРМЫ В ТИХОЙ ГАВАНИ
1868 год — первый год издания «Отечественных записок» новой редакцией — был в значительной степени посвящен Некрасовым устройству дел журнала. Прежде всего, устанавливался круг постоянных сотрудников. Формирование беллетристической части, судя по всему, Некрасов почти полностью взял на себя: он приводил писателей, регулярно печатавшихся в «Современнике» (Островского, Решетникова, Глеба Успенского, Марко Вовчка), привлекал подающих надежды беллетристов Филиппа Диомидовича Нефедова, Надежду Дмитриевну Хвощинскую (Зайончковскую), Дмитрия Константиновича Гирса, Даниила Лукича Мордовцева. Отдел «Внутреннее обозрение» поначалу лихорадило: взявшийся было за него В. А. Слепцов по непонятным причинам не пошел дальше второй книжки. Его сменил Салтыков, потом Леонтий Иванович Розанов. Наконец в роли фельетониста утвердился приглашенный Салтыковым Николай Александрович Демерт, ведший рубрику «Наши общественные дела» до своей смерти в 1876 году. Он не был глубоким мыслителем, но умел выбирать факты, давать меткие комментарии, обладал чувством комического, и читатели его ценили.
Критический отдел, естественно, был поручен Писареву, который успел написать несколько статей, однако многообещающий альянс не получил развития — 4 июля 1868 года Писарев утонул во время морских купаний в Рижском заливе. Некрасов в числе не менее трехсот человек присутствовал на его похоронах в Петербурге (критик был погребен на Литераторских мостках Волкова кладбища рядом с Белинским и Добролюбовым) и почтил его память стихотворением «Не рыдай так безумно над ним…», отправленным в письме гражданской жене Писарева Марии Александровне Маркович (Марко Вовчок), дополнившим коллективный образ самоотверженного революционера новыми чеканными формулами: «…кто ближнего любит / Больше собственной славы своей, / Тот и славу сознательно губит, / Если жертва спасает людей».
Место Писарева занял энергичный Салтыков-Шедрин, который 12 июня 1868 года, будучи в чине статского советника, вышел в отставку с должности председателя Рязанской казенной палаты (подведомственной Министерству финансов, которым руководил его лицейский приятель Михаил Христофорович Рейтерн) и переехал в Петербург, получив, наконец, возможность полностью отдаться литературному труду благодаря выгодным условиям, предложенным ему Некрасовым.
Другим постоянным критиком «Отечественных записок» стал начинавший еще в «Современнике» Александр Михайлович Скабичевский, в это время, по его словам, из «постепеновца» превратившийся в «красного». Не обладая значительным талантом (он болезненно ощущал, как невысоко его оценивали сотрудники «Отечественных записок»), он тем не менее заполнил вакуум, образовавшийся в редакции в ожидании таланта, хотя бы приближающегося к писаревскому или добролюбовскому.
Публицистику взял на себя Елисеев. Много публиковался находившийся в ссылке в Вологодской губернии П. Л. Лавров (его статьи, как и статьи Писарева, печатались анонимно). В феврале 1870 года он эмигрировал, но его статьи еще появлялись в «Отечественных записках».
Обозрение европейской политической жизни было поручено открытому Ипполитом Панаевым французскому публицисту Шарлю Луи Шассену, проживавшему в Париже и посылавшему свои корреспонденции еще в «Современник».
В общем, состав авторов и редакции говорил сам за себя. Несмотря на то что очередная попытка сделать ответственным редактором Некрасова не удалась и на авантитуле по-прежнему значился Краевский, опасения публики насчет направления журнала быстро рассеялись. Не испытывало иллюзий в этом отношении и правительство, которое уже весной 1868 года стало высказывать сомнения, что новая редакция стала благонадежной. Бдительный критик Илья Александрович Арсеньев в 44-м (апрельском) номере газеты «Библиографические заметки» констатировал, что новые «Отечественные записки» — это фактически тот же «Современник».
Видимо, некоторое время ушло на урегулирование споров между Некрасовым и Краевским в отношении содержания журнала. В начале года Краевский несколько раз пытался вмешаться в ведение журнала, приходилось считаться с его требованиями снять или серьезно изменить тот или иной материал. В результате был найден компромисс, и в дальнейшем участие Краевского не приносило журналу существенного вреда. Появились у «Отечественных записок» прикормленные цензоры и близкие к правительству люди, которые в определенные моменты могли оказать поддержку. Журнал стабильно наращивал обороты, обустраивался редакционный быт. При этом знаменитые редакционные обеды «Современника» в «Отечественных записках» не прижились.
Некрасов, хотя и говорил, что отвык от журнальной работы, скорее соскучился по ней и теперь с энтузиазмом занимался привычным делом: переговорами с авторами, улаживанием мелких конфликтов, спорами из-за гонораров, правкой корректур, борьбой с цензурой. Он совсем не жаловался на здоровье, много охотился, по-прежнему выигрывал в карты — и, наверное, был счастлив: он восстановил свою жизнь, вернул то, что было у него отобрано, им снова овладело настоящее любовное чувство, сильно отличавшееся от «делового» романа отношений с Селиной Лефрен.
Его новую избранницу звали Прасковья Николаевна Мейшен (в девичестве Максимова), она была «из простых», родом из Ярославля. К моменту знакомства с Некрасовым ей было около двадцати пяти лет. Она недавно овдовела — ее муж, «губернский механик», инженер-технолог Виктор Иванович Мейшен, скончался 12 марта 1867 года в возрасте сорока четырех лет, не оставив ей в наследство никакого капитала, кроме домика в Ярославле, который еще нужно было юридически оформить. Наиболее вероятная дата их знакомства — август 1868 года, когда поэт ненадолго приезжал в Карабиху и Ярославль. Что их свело, неизвестно; можно лишь предполагать, что супруг Прасковьи Николаевны в качестве специалиста по котлам мог оказывать какие-то услуги Федору Алексеевичу Некрасову при строительстве винокуренного завода в Карабихе. Однако о том, какие чувства испытывал поэт в начале знакомства, свидетельства имеются. Единокровная сестра Некрасова Елизавета вспоминала:
«Николай Алексеевич пробыл некоторое время у нас в Ярославле. Как-то раз он захотел, чтобы я пошла с ним на бульвар на набережную Волги. Я заметила, что он был как-то взволнован, а когда мы увидели Волгу во всей ее красе, то брат воскликнул: «Хороша ты, Волга, да в карман ее не положишь!» Впоследствии я узнала, что брат увлекся одной молодой девушкой…»
Какое-то время Некрасов и Прасковья Николаевна провели в Ярославле, а в сентябре вместе приехали в Петербург, где прожили до начала весны 1869 года. Их связь не была тайной — Некрасов представлял ее приятелям, она выступала в роли «хозяйки дома». Судя по воспоминаниям Елизаветы Алексеевны, новый «предмет» Некрасова был полной противоположностью и Авдотьи Яковлевны, и Селины Лефрен: «Мейшен была очень мало образованна, а еще менее интеллигентна. Я никогда не видела, чтобы она что-нибудь читала и, вообще, интересовалась чем-либо, относящимся к литературе или общественным вопросам. Наружность ее была довольно интересна, особенно — большие черные глаза, но, в общем, при маленьком росте и безвкусных костюмах она не производила никакого впечатления. Прасковья Николаевна проводила время в чаепитии с вареньем, медом, пастилой и т. д. Этими яствами уставлено было целое окно. По воскресеньям она ходила со мной в Исаакиевский собор. Я не замечала, чтобы Николай Алексеевич особенно интересовался ее обществом».
Настоящей духовной близости между поэтом и его возлюбленной быть не могло. Судя по всему, она была простой мещанкой и не стремилась подняться до уровня человека, с которым ее связала судьба. Отношения быстро подошли к концу. Елизавета Алексеевна видела причину в самой Мейшен:
«Отношения их нарушались иногда небольшими неприятностями. Зимой П[расковья] Н[иколаевна] любила кататься на коньках и требовала, чтобы и я участвовала в этих поездках в Юсупов сад. Ездили мы туда на великолепных парных санях под голубою сеткой и обратили внимание одного господина, видно, богатого. П[расковья] Н[иколаевна] познакомилась с ним и постоянно с ним каталась на коньках. Я же, как неопытная в конькобежестве, каталась по льду на кресле с железными полозьями.
Впоследствии я узнала, что Мейшен выдавала себя за богатую ярославскую вдову-помещицу, а меня — за дочь богатых родителей, которые просили ее в Ярославле взять меня под свое покровительство. Она иногда приглашала незнакомца в ложу. Один раз, едва он успел уйти из ложи, ссылаясь на то, что должен спешить на вечер, появился неожиданно брат. Он, видимо, был очень недоволен, хотя не сказал ничего. Кажется, и поездки на каток ему не очень нравились, и они прекратились.
Вскоре после этого Прасковья Николаевна стала жаловаться на скуку и — не знаю почему — захотела переехать на другую квартиру, куда действительно переехала, а именно на Бассейную улицу, где брат бывал».
Другая версия разрыва принадлежит менее осведомленной и враждебно настроенной к Некрасову Елизаветы Ивановны Жуковской, супруге бывшего сотрудника «Современника»:
«Он привез молодую красивую вдову из Ярославской губернии, где сошелся с ней… Одно время говорили, что он женится на ней, и он представил ее в качестве невесты в доме Гаевских. Однако прошло несколько месяцев, о свадьбе не было слышно. Покойный Салтыков как-то в разговоре с нами заметил: «Боюсь, что он с ней сделает какую-нибудь пакость; симпатичная женщина, только, кажется, уж больно простоватая; скоро ему надоест». И действительно, предсказания Салтыкова скоро оправдались. Однажды эта вдова явилась прощаться к Гаевским, причем со слезами рассказала, что Н