[87]. Посольства из Средней Азии для России невыгодны, добавлял он, так же, как и бесполезны временные миссии. Одновременно Игнатьев отправил письмо Бутакову, где просил до 15 сентября пробыть в устье Амударьи и скрытно от хивинцев производить промеры и съемки[88].
Хивинский хан скрепя сердце отпустил посольство в Бухару. Он неоднократно предлагал миссии вернуться в Оренбург или по крайней мере в форт № 1 на Арале. В Хиве распускались слухи, что туркменские кочевники собираются ограбить караван миссии по пути в Бухару. Залесов писал перед отъездом: «Мы каждый день получаем сведения, что на ханских советах трактуют, как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку туркмен, которая передушила бы нас где-нибудь по дороге из Хивы»[89].
Путь в Бухару пролегал частично по берегу Амударьи до г. Чарджоу, откуда надо было следовать на северо-восток до Бухары по пескам и где действительно орудовали разбойничьи шайки, грабящие караваны.
Игнатьев был в крайне подавленном состоянии. Залесов свидетельствовал, что он «немало перенес за это время тяжелых ударов и даже огорчений и уходил из Хивы, не подписав трактат. Но сожалеть ли об этом? И к чему бы повел этот трактат, если б он не был поддержан с нашей стороны силой? Доказанное уже дело, что среднеазиаты никаких трактатов не исполняют, если за трактатом не стоит угроза, которая во всякую минуту может быть приведена в исполнение»[90]. Как и Игнатьев, Залесов считал среднеазиатских владетелей коварными и вероломными, признававшими только силу и не имевшими никаких понятий о нормах международного права. Это было недалеко от истины, как и мысль о бесполезности временных посольств и договоров. История русских посольств в Хиву и Бухару в 30–40-е гг. XIX в. подтверждала, что все договоренности, которые были заключены с ханствами посольствами А. П. Бутенева и Данилевского, не выполнялись. Ханы видели в русских угрозу своей власти, которая постепенно надвигалась с севера на их владения. Русские власти распространяли свое влияние на подвластные среднеазиатским ханствам кочевые племена и также нарушали договоры. Если в 1842 г. во время приезда в Хиву миссии Данилевского граница с Хивой была установлена по Сырдарье, то к моменту миссии Игнатьева русские уже были на р. Янадарья, находящейся к югу от границы (ныне Жана-Дарья).
Караван миссии, отправившийся в Бухару, состоял из 170 верблюдов. К нему примкнули еще два торговых каравана по 50 верблюдов каждый. Путь шел по левому, нагорному, берегу Амударьи. До бухарских владений миссию сопровождал хивинский конвой. По дороге продолжали делать съемки берегов реки. При отъезде из Хивы Игнатьев послал письмо бухарскому везирю Мирзе-Азису (сам эмир находился в войсках, так как Бухара воевала с Кокандом). Он сообщал о своем пребывании в Хиве и постарался представить действия хивинцев таким образом, чтобы восстановить против них эмира (например, писал о том, что хивинцы свой отказ пропустить русские суда объясняли давлением на них Бухары). Игнатьев не погрешил против истины, но полагал, что акцент на подобные факты осложнит и без того не очень приязненные отношения между двумя владетелями. Этот дипломатический прием впоследствии вошел в арсенал средств, которыми оперировал Игнатьев-дипломат, и дал основания обвинять его в коварстве и хитрости. Однако иногда он срабатывал безошибочно.
Когда караван перешел на правый берег Амударьи, Игнатьев получил письмо из МИД, разрешавшее ему вернуться, но, как он писал в своих воспоминаниях, не воспользовался им, «опасаясь обвинений в трусости и неудаче»[91].
В составе конвоя многие казаки болели лихорадкой, один из них умер. Не обошла лихорадка и некоторых членов миссии. Заболевшего астронома Струве пришлось отправить к Бутакову на пароход в устье Амударьи. Больных везли в повозках. Игнатьев всячески поддерживал бодрость духа конвоя и членов миссии, заставлял песенников петь песни, шутил и балагурил. В одну из ночей караван подвергся нападению туркмен, но их разогнали выстрелами сигнальных ракет. Это ободряюще подействовало на всех, болезнь неожиданно прекратилась. «Доктор был очень смущен неожиданным для него результатом нравственно-нервного лечения», – писал Игнатьев. Однако об инциденте распространились преувеличенные слухи, а в Петербурге уже говорили о смерти Игнатьева[92]. Чтобы отразить нападения, Игнатьев распорядился перестроить караван: верблюды шли не одной, а четырьмя колоннами, ночами становились в каре, внутри которого помещались лошади. Конвой также ехал сомкнутым строем.
В г. Каракуле недалеко от Бухары караван был встречен почетным бухарским конвоем и 22 сентября торжественно вступил в Бухару при огромном стечении народа. Игнатьев, зная, что пышность и торжественность имеют большое значение в Азии, постарался как можно более эффектно обставить въезд посольства в город: полицейские шестами расчищали дорогу от толпы, впереди шествовал конвой из 12 казаков, затем 8 бухарских советников, Игнатьев на рослом коне и члены посольства в мундирах, завершали шествие 10 казаков в высоких шапках и 12 драгун. Все это произвело впечатление на бухарцев.
Вот как описывал въезд в Бухару Залесов: «Справа и слева около нас бежало множество блюстителей порядка с длинными белыми палками. Но ни эти последние, ни те, которые ехали верхом, решительно не могли удержать в порядке народ, который давил нас с боков, напирая с тыла, и совершенно заграждал путь, переливаясь, как волна, с одной улицы на другую. Спотыкаясь и падая в песок, любопытные, кроме того, целыми кучами сталкивались в канавы, придавливались к заборам и получали ловкие удары в спину, в шею и преимущественно в бритую голову. Но ничего не помогало, и правоверный, только лишь побывавший в песке или луже и с помощью полицейских украсивший свою физиономию волдырями, через несколько минут опять проталкивался к поезду и бежал около него с самым веселым лицом»[93]. Без сомнения, эта картина наполняла радостью сердце Игнатьева. Впечатление от приезда посольства могущественного северного царя было колоссальным и надолго запомнилось жителям Бухары. В своей дальнейшей дипломатической деятельности Игнатьев нередко прибегал к таким эффектным выездам, считая, что этого требует престиж России.
В Бухаре посольство встретило совершенно иной прием, чем в Хиве. Так как эмир отсутствовал, то Игнатьев сейчас же начал переговоры с везирем Мирзой-Азисом, который фактически управлял делами ханства. Из уважения к российскому посланнику везирь вел переговоры на европейский лад, то есть сидел на стуле, а не на ковре. Предложения русской стороны мало чем отличались от тех, которые были представлены Хиве: уменьшение на 50 % торговых пошлин и справедливая оценка товаров, допуск временного торгового агента и устройство караван-сарая для русских купцов, освобождение русских пленных, наконец, разрешение плавания русских судов по Амударье. Относительно торговых вопросов в целом везирь не возражал. Со своей стороны он просил взимать в Оренбурге с бухарских торговцев 5 %-ную пошлину. Но эта просьба была Игнатьевым отклонена под благовидным предлогом. Он даже умолчал о тех уступках в торговых делах, которые предписывала ему инструкция МИД.
Затем продолжались переговоры с эмиром Насруллой, который вернулся в Бухару 11 октября. Эмир согласился возвратить пленных. Однако не все из них хотели вернуться в Россию. Многие пленные приняли ислам, женились, и их оставили в Бухаре, объявив, что они находятся под покровительством эмира как русские подданные. Согласились вернуться на родину лишь 11 человек, но Игнатьев считал, что важно было принятие эмиром принципиального решения о возвращении пленных. Эмир дал согласие и на установление 5 %-ной пошлины с товаров, ввозимых из России, и на устройство караван-сарая, и на пребывание торгового агента, и даже на свободное плавание русских судов по Амударье, а в случае сопротивления этому хивинцев обещал совместно с русскими властями предпринять меры для ликвидации препятствий.
Одной из главных тем переговоров был вопрос об английских происках в Средней Азии. Еще от везиря Игнатьев узнал о том, что в Бухару прибыли два англичанина, выдающие себя за афганских купцов, а трое проживали в городе под видом индийцев. Об этом он шифром донес Катенину и в Военное министерство. «Делаю бухарцам надлежащие внушения относительно действий англичан в Азии», – сообщал посланник[94]. 16 октября он докладывал Катенину об успешных переговорах с эмиром и добавлял: «Английскому агенту здесь не удается, и он уже собирается ехать обратно в Кабул»[95]. Еще находясь в Хиве, Игнатьев узнал, что несколько англичан обучают в Коканде артиллерийскую команду. В Бухаре эти сведения подтвердились показаниями пленных русских солдат. В Бухаре опасались англичан, стремящихся к проникновению в ханство, преследуя экономические и стратегические цели. Кроме того, Англия поддерживала афганское продвижение в Южном Туркестане, что не могло не беспокоить бухарского владетеля. Поэтому он сочувственно прислушивался к рассказам Игнатьева о действиях англичан в Индии и Китае и о грозящих Бухаре опасностях в случае английской экспансии. В Бухаре симпатизировали восставшим сипаям и выражали недоверие афганскому эмиру Дост-Мухаммеду, как ставленнику англичан. Эмир Насрулла заявил Игнатьеву, что не будет принимать английских посланцев и посоветует Дост-Мухаммеду также не пускать их в Афганистан[96].
Такая позиция эмира объяснялась в том числе его надеждой на помощь России в борьбе с Кокандом и Хивой. Эмир даже предложил заключить союз против Хивы и разделить территорию ханства между Бухарой и Россией. Игнатьев благоразумно заявил, что не уполномочен входить в такие переговоры, хотя и намекнул, что в случае неприязненных действий Хивы против России последняя может занять устье Амударьи и Кунград. Здесь посланник явно вышел за рамки своих полномочий.