балканских христиан. Горчаков считал, что это портит настроение императору, и советовал Ковалевскому внушить консулам, чтобы они не рассматривали ситуацию в балканских землях сквозь темные очки. Ковалевский не согласился. В августе 1861 г. он ушел из МИД и назначен был членом Сената. В МИД Ковалевский оставался членом совета министерства.
Игнатьев во многом продолжал политику Ковалевского. Хотя он не имел большого опыта дипломатической работы, но был энергичен и инициативен. Строго говоря, он мало подходил к должности чиновника аппарата министерства, ибо не любил бюрократическую канцелярскую работу. При своем назначении он заявил императору и Горчакову, что не хотел бы долго оставаться при канцелярских занятиях[182]. Тем не менее назначение на столь высокую должность в системе российской бюрократии ему льстило.
В беседе с Александром II Игнатьев изложил свое видение задач внешней политики России на балканском, среднеазиатском и дальневосточном направлениях. Несмотря на свое глубокое уважение к Е. П. Ковалевскому, он указал на ряд существенных, на его взгляд, недочетов в работе Азиатского департамента. Так, по мнению Игнатьева, следовало усилить внимание к славянским землям на Балканах, где пока «наш голос не слышен, и влияние ничтожно»[183]. Особую важность он придавал необходимости урегулирования спора между Константинопольской патриархией и болгарской церковью; последняя боролась за свою независимость от патриархии, раскол же православной церкви в Османской империи подрывал там позиции России. Игнатьев считал, что опора на православие не должна быть единственным фактором российской политики на Востоке. Он полагал, что «лучше борьбу перенести на почву гражданскую – народности и языка». Это означало ставку на поддержку национально-освободительного движения христианских народов Балкан.
Второй не менее важной задачей Игнатьев считал усиление позиций России в Турции, где, по его мнению, российское влияние было незначительным. Между тем улучшение российско-турецких отношений позволило бы ослабить экспансию европейских держав в Турции и облегчить положение ее христианских подданных.
В отношении стран Центральной Азии главную задачу Игнатьев видел в вытеснении из Персии и Афганистана влияния Англии. Он сожалел, что МИД обращает мало внимания на закрепление успехов, достигнутых в Средней Азии, благодаря, в частности, экспедициям 1858 г., и полагал, что «надо действовать систематически и в единстве с пограничными властями»[184]. Безусловно, Игнатьев хотел донести до Александра II мысль о необходимости наступления в Средней Азии, на котором настаивали местные генерал-губернаторы, но говорил об этом не впрямую, а намеком.
Относительно Дальнего Востока Игнатьев считал первостепенной задачей его освоение и усиление там дипломатического и военного присутствия России. Он подчеркивал значение новых портов в Приморье и указывал на разведывательную деятельность англичан в Китае.
В заключение Игнатьев испросил разрешения обращаться лично к царю, «чтобы голос мой в вопросах, мне близко знакомых, мог бы быть слышен».
В беседе с Горчаковым Игнатьев, помимо вышесказанного, коснулся и других проблем. Он просил информировать его о содержании европейской политики России, ибо от этого во многом зависело решение вопросов политики восточной: «Нужно, чтобы наша западная и восточная политика согласовывались между собой и, применяясь к обстоятельствам, шли неуклонно к одной и той же заранее определенной и известной цели». К сожалению, это справедливое пожелание оказалось трудновыполнимым. Азиатский департамент во время директорства Игнатьева и позднее нередко выступал, в том числе и под влиянием военных властей, за применение силовых методов в восточной политике, что подчас осложняло отношения России с европейскими странами. В конце XIX в. известный знаток международного права и истории внешней политики России Ф. Ф. Мартенс констатировал, что Азиатский департамент вел воинственную политику. Между тем проведение на Западе миролюбивой, а на Востоке воинственной политики, указывал Мартене, нарушало цельность внешнеполитических акций России[185].
В разговоре с Горчаковым Игнатьев уделил много внимания политике России на Балканах и русско-австрийским отношениям. Пребывание в Вене не прошло для него напрасно. Он указал на тяжелое положение славянских народов Австрии, угнетаемых не только австрийскими, но венгерскими и польскими властями. В наиболее тяжелом положении, по мнению Игнатьева, находились русины в Галиции. Их судьба совершенно не трогала лидеров чешского движения – Ф. Палацкого, Ф. Ригера и других, которые прежде всего заботились об интересах своих народов, забывая об общих проблемах славянства. «Вообще между народами славянского племени, – говорил Игнатьев, – нет согласия, это и мешает всякому развитию»[186]. Русины и поляки, сербы и хорваты соперничают между собой. Существенным разделительным фактором является религия. Игнатьев считал, что надо с особой осторожностью подходить к вопросу о религии. Он отметил, что послание московских славянофилов А. С. Хомякова и И. С. Аксакова «К сербам» (1860 г.), объявлявшее православие единственной истинной верой и призывавшее всех славян объединиться на его основе, произвело самое неблагоприятное впечатление на славян-католиков. Игнатьев заявил Горчакову: «Нам надо отстранить вопрос о различии вероисповеданий и упираться на единство национальностей». Таким образом, по мнению Игнатьева, в основу российской политики на Балканах должен был быть положен национальный фактор. Это была принципиально новая постановка вопроса, отличавшаяся от принятого ранее принципа опоры на православие как главного связующего звена славянства и России. Религиозный момент должен был, по мнению Игнатьева, отойти на второй план.
В беседе с Горчаковым Игнатьев затронул и более частные вопросы, например, о необходимости укрепить русское влияние в Дунайских княжествах. Таким образом, новый директор Азиатского департамента изложил свою программу действий, она была одобрена как императором, так и министром.
Первоначально между Горчаковым и Игнатьевым установились хорошие отношения. Игнатьев принял активное участие в готовившейся реформе МИД. Так, по его совету Горчаков в 1862 г. добился освобождения вверенного ему ведомства от цензуры политических статей. Он предложил сосредоточить всю цензуру в МВД. «Мы теперь решительно не можем сладить с прессой и слухами, следовательно, нести ответственность», – писал Игнатьев родителям[187]. Горчаков и Игнатьев всегда вместе читали константинопольскую почту. Однако Игнатьев был молод, самоуверен и по ряду вопросов имел свою позицию, отличную от мнения министра. Последний же не любил самостоятельных чиновников в своем ведомстве.
Как писал Игнатьев впоследствии в своих воспоминаниях, в период работы в департаменте он составил себе отчетливое представление о политике России на южном направлении и ее задачах. Первой из них являлась отмена нейтрализации Черного моря, возвращение Южной Бессарабии, Измаила и устья Дуная, прекращение «коллективной опеки» Турции. Игнатьев при этом не рассчитывал на «европейский концерт», как Горчаков, а считал необходимым прежде всего создать флот на Черном море и заключить непосредственное соглашение с Турцией. «Я глубоко не доверял Европе и европейским конференциям, – писал он, – сознавая, что в Восточном вопросе все державы более или менее враждебны и что на этой почве всего легче составляются против нас коалиции»[188].
Вторая задача заключалась в контроле над проливами, чего можно было добиться либо мирным путем – соглашением с Турцией, либо – при противоборстве Европы – силой. При этом опять же в согласии с Турцией создавались на Балканах национальные автономии, на которые Россия могла опираться, строя свои отношения с Портой.
Третья задача – объединение славянских народов в форме оборонительного союза с целью достижения преобладающего влияния России на Балканах и содействия ей в ее борьбе с основным соперником – Австрией. Игнатьев подчеркивал, что только для достижения этой цели Россия «может приносить в их пользу жертвы и заботиться об их освобождении и усилении. Жертвовать же исключительно русскими интересами, принимая средства за цель, то есть имея в виду лишь освобождение славян, предоставляя им затем служить враждебной нам политике и удовлетворяясь собственным гуманитарным успехом – безрассудно и предосудительно»[189].
Далее Игнатьев писал, что именно в отношении Австрии у него были разногласия с Горчаковым, его советником А. Г. Жомини и некоторыми другими дипломатами, которые считали, что Вена должна иметь влияние на судьбы славян и что ее политика также способствует их освобождению. «Историческая миссия России, – продолжал Игнатьев, – собирать и сохранять для себя славян, не уступая добровольно никому пяди славянской земли… В видах ограждения будущности России я считал необходимым, чтобы славянское знамя было исключительно принадлежностью царя русского и чтобы отнюдь не допускать усиления влияния никакой другой державы, в особенности же Австро-Венгрии, на Балканском полуострове»[190].
Этими задачами Игнатьев руководствовался в своей деятельности сначала в Азиатском департаменте, а потом на посту российского представителя в Константинополе. Но он не до конца учитывал сопротивление европейских держав, которые противодействовали усилению России на Востоке, и не представлял себе отчетливо, работая в департаменте, сложные противоречия внутри славянского мира на Балканах. И уж, конечно, он имел не очень отчетливое представление об экономической и финансовой слабости России, которая в первую очередь должна была решать внутренние задачи. Программа Игнатьева была мечтой, питавшейся надеждой на восстановление великодержавия России, мечтой, которая с течением времени в каких-то конкретных моментах сбылась, но в основном осталась нереализованной.