одно принимает всякую неделю. Австрийский интернунций принимал всего два раза, французский и английский послы ни разу, о прусском и итальянском и говорить нечего. Знай наших!»[261]
Игнатьев сумел создать в посольстве атмосферу дружбы и доброжелательства. Работавший там некоторое время К. Н. Леонтьев, человек болезненно неуживчивый, возвратившись в Россию, писал своему коллеге К. А. Губастову: «Время, которое я провел в Константинополе, мне будет памятно с самой хорошей стороны»[262]. В другом письме Леонтьев пишет: «Только в Царьграде я жил настоящим, только в Царьграде я чувствовал себя на своем месте… Кроме дружбы, кроме общества в моем вкусе (не хамского), кроме вообще обстановки, я, как кошка к дому привязывается, привязался к посольству. Люблю Франческо, Евангели, дворы и сады, фонари и шелест деревьев во дворе, люблю игнатьевские рауты и обеды»[263]. В следующем письме Леонтьева читаем: «Я люблю самую жизнь этого посольства, его интересы, мне родственны там все занятия… Я ежедневно терзаюсь мыслью, что не могу придумать средства переселиться туда навсегда. Лучше бедность на Босфоре, чем богатство здесь»[264].
Свои отпуска Леонтьев проводил в Константинополе и жил там в посольстве. После года жизни на Афоне он, уже в отставке, пробыл еще несколько месяцев в турецкой столице. Там он писал свои романы, а также публицистические работы «Панславизм и греки», «Панславизм на Афоне», «Византизм и славянство» и др., где изложил свою оригинальную концепцию византизма, идеи сильной государственной власти, противоположной демократии западного типа. Естественно, что эти взгляды одобрялись Игнатьевым, противником западного парламентаризма и сторонником сильного самодержавного правления. По вечерам Леонтьев читал свои романы и статьи посольскому обществу, собиравшемуся в гостиной. Он сдружился с тещей Игнатьева княгиней А. М. Голицыной, которая принимала участие в издании его романов в России. Посольскую и консульскую жизнь Леонтьев талантливо впоследствии изобразил в своих романах «Одиссей Полихрониадис» и «Египетский голубь». «Игнатьев хвалит романы», – писал он своему другу К. А. Губастову[265].
Леонтьев с благоговением относился к Игнатьеву, хотя указывал на его тщеславие и честолюбие. Но ни в одном из своих романов он его не изобразил. Игнатьев, по-видимому, отчасти оставался для него загадкой. «Я всегда говорил про этого человека, что его легче описать, чем определить», – отмечал он[266].
Игнатьев и его сотрудники являли для Леонтьева поразительный контраст с официальной обстановкой Петербурга и Москвы. Вспоминая официально-холодный прием издателя «Русского вестника» М. Н. Каткова, печатавшего работы Леонтьева, последний говорил о своих константинопольских друзьях – Игнатьевых, Нелидовых, Хитрово, Мурузи, Ону и других: «Все эти люди могут иметь свои недостатки и несовершенства, но это живое общество, а не ученое скучное хамство… Это люди, с которыми дышится легко даже в минуту распрей»[267].
Вскоре после возвращения в Россию Леонтьев обратился к Игнатьеву с просьбой предоставить ему должность в посольстве. Но последний не мог этого сделать ввиду начавшегося в 1875 г. восточного кризиса. Тем не менее они много лет состояли в переписке, и Игнатьев помогал Леонтьеву в решении его некоторых личных вопросов. Будучи министром внутренних дел, он предоставил нуждавшемуся Леонтьеву должность цензора, ибо Леонтьев не мог литературным трудом заработать себе на жизнь и страшно бедствовал.
Назначение Игнатьева в 1881 г. на пост министра внутренних дел Леонтьев приветствовал и искренне поздравил с этим своего бывшего патрона. Он писал ему: «Я не могу не радоваться, по известному Вам образу мыслей моих, просто как русский и гражданин, что самое важное из министерств наших поступит в столь тяжкое для государства время в Ваше ведение… Сколько я ни думал и ни вспоминал о других государственных деятелях наших, составивших себе известность за последнее время, я без лести должен сознаться, что Вы незаменимы в настоящее время»[268].
Игнатьев нередко устраивал специальные обеды для турецких министров, после которых они возвращались с подарками. В доме часто бывали приезжие европейские знаменитости. Большой резонанс вызвал прием Игнатьевым в августе 1868 г. американских офицеров с фрегата «Франклин», прибывшего с визитом в Константинополь и которого турки не хотели пропускать в пролив. В связи с этим конгресс США опубликовал заявление о пропуске судов всех рангов в проливы и о признании независимости восставшего острова Крит. Американские офицеры были очень довольны приемом в российском посольстве, тем более что английские и французские дипломаты их игнорировали[269]. Прием американцев приобрел особое значение, демонстрируя дружественные отношения России и США. На 60-е гг. приходился пик этих отношений: США занимали приемлемую для России позицию в польском и балканском вопросах, а Петербург был на стороне северян в гражданской войне и отказался принять участие в интервенции в США, планируемой англо-французами.
В посольстве давались приемы и в честь иностранных послов. Некоторые из них – итальянец Л. Корти, австриец Ф. Зичи, американец Моррис были в прекрасных отношениях с Игнатьевым и часто обедали в посольстве. С французским и английским послами отношения были напряженные, но внешне послы всегда выказывали Игнатьеву почтение, в особенности когда он в 1867 г. стал дуайеном (старшиной) дипломатического корпуса в турецкой столице.
Новый английский посол Г. Эллиот, прибывший в Константинополь в январе 1867 г., был ярым русофобом. В молодости он был секретарем английского посольства в Петербурге и вынес оттуда ненависть ко всему русскому. Игнатьев писал о нем Стремоухову: «Великобританский представитель не орел, но всегда ненавидит (политически) Россию… К тому же он мелочен, завистлив и легко поддается на сплетни»[270]. Эллиот доставлял Игнатьеву много забот. Он был противником самостоятельности болгарской церкви, выступал за решительное подавление восстания на Крите и категорически отвергал все инициативы Игнатьева.
Одной из главных задач Игнатьева являлось установление хороших отношений с турецким правительством. Сделать это было непросто, ибо положение Турции после Крымской войны изменилось. В ней усилилось влияние европейских стран и, как писал Игнатьев, «турецкие сановники заразились европейским духом»[271]. Европейские державы старались внушить правящим верхам недоверие к России, пресса говорила об агрессивных замыслах Петербурга. Против России действовала и польская эмиграция в Турции, и националистические младотурецкие круги. Престиж Турции поднялся в особенности после посещения ее коронованными особами – австрийским императором Францем Иосифом и французской императрицей Евгенией. Сам султан побывал в Париже.
Нужно было обладать хитростью и изворотливостью Игнатьева, чтобы заставить считаться с собой. Отчасти, как уже говорилось, этому способствовали меры по поднятию авторитета российского посольства. Играла роль и активность Игнатьева, его настойчивость в отстаивании интересов России. «С турками лажу, но им не уступаю ни шагу», – писал Игнатьев[272]. Иногда приходилось действовать резко или, как говорил Игнатьев, «показать кулаки». Подчас он применял и другие методы. Взяточничество среди турецких чиновников было распространено весьма сильно, чем без стеснения пользовались европейские представители. В отношении турецких высокопоставленных чиновников Игнатьев применял нередко те же методы, что и другие послы. Любопытна в этом плане его записка Горчакову от 27 января 1874 г.: «Ввиду шаткости правительственных принципов в Турции, отсутствия самостоятельности в государственных сановниках, корыстолюбия чиновников и неисправности выдачи следуемого им содержания представляется необходимость для успешного достижения целей высшей политики и сохранения влияния на Порту изыскать средства действовать на личные интересы чиновников»[273]. Указывая на пример Англии и других стран, а также на существовавшую ранее практику в российской миссии до Крымской войны, Игнатьев предлагал возобновить выдачу подарков турецким чиновникам и награждение их орденами. Однако Александр II не слишком благосклонно отнесся к этому предложению. Из представленного Игнатьевым списка к награждению 16 чиновников турецкого МИД ордена получили только пятеро.
У Игнатьева были и другие способы воздействия на турецких чиновников. Как уже говорилось, он сразу же установил связи с верхушкой христианских общин в Константинополе (болгарской, сербской, греческой, армянской и др.), что давало ему возможность получать ценную информацию, в том числе и частного свойства. Он создал широкую агентурную сеть, работавшую подчас совершенно бескорыстно.
Дипломат Ю. С. Карцов писал в своих воспоминаниях о чрезвычайной информированности Игнатьева: «Подчиненным редко удавалось сообщить ему новость, которую он не знал бы раньше. С наступлением темноты к нему пробирались проходимцы, политические интриганы или попросту шпионы… Члены русской колонии, армяне, греки доставляли Игнатьеву политические сведения, а он в отплату их административным и судебным делам оказывал защиту». В Константинополе Игнатьев приобрел огромное значение, продолжал Карцов. «На всех событиях того времени отпечатлелась его яркая и могучая личность. Политической деятельности он предавался с увлечением еще в полном цвету молодости, безбрежных упований и неограниченного честолюбия… Его называли вице-султаном. Да он и был им на самом деле: турецкие министры его боялись и были у него в руках»